Незабудка твой любимый цветок. Воздушный поцелуй станет самым горьким.*
В который раз её ладони чёрные контуры пальцами обводят. Дрожа от обиды, ногтями в кожу вонзаясь, поливает цветы горячими слезами. Задыхаясь от отвращения к собственному телу, размазывает кровь по незабудкам. Лишь бы глаза не видели очередной цветок. — Опять? — подруга сочувственно смотрит, подходит ближе, пытается выцепить взглядом: где? Где появилось очередное тату? Лиса коротко кивает и протягивает свою ладонь: дрожащую, израненную, чёрными, безжизненными незабудками разукрашенную. — О, — выдыхает приятельница, взяв её руку в свои, сжав до боли. — Напасть какая, на таком видном месте… Лиса отдёргивает ладонь, будто бы обжёгшись. Громко всхлипывает. — Я так больше не могу. — Эй, у меня есть чудные перчатки. Из натуральной кожи, удобные. Мы скроем это… — Уходи, — коротко бросает и отворачивается, равнодушно уставившись то ли на потолок, то ли на стену. То ли и вовсе в никуда. — Но я хочу помочь. — А я хочу побыть одна. Лиса видит в отражении зеркала, как подруга, поджав губы, разворачивается на острых каблучках, подхватывает с кровати сумочку и скрывается за порогом её комнаты. А также видит себя: всклокоченную, с воспалёнными глазами, тёмными, глубокими кругами под ними. Одним движением снимает бесформенный свитер ручной вязки, на несколько размеров больше, чем ей требуется, и снова считает. Вглядывается в чёрные кляксы, толстые и тонкие линии, игривые завитушки. Вот, на плече, — самая первая незабудка, разрушившая её подростковые мечты о чём-то светлом, чистом, непорочном. На спине — вторая. На ключицах — третья, четвёртая, пятая, шестая… Одна за одной, по всему телу, но только не возле сердца. Уродливые, мерзкие цветы… Кто бы знал, как она их презирает.***
— Итак, записываем тему… Лиса, подперев голову кулачком, изо всех сил пытается сконцентрироваться на том, что возле кафедры вещает преподаватель литературоведения — высокий, поджарый мужчина лет тридцати, в тёмно-синем костюме-тройке. Андрей Иванович, вроде. Земцов. Он, хоть и достаточно молод, но славится своим жёстким нравом, баклуши бить на своём предмете не позволяет. Знает своё дело. Настойчивый звон в ушах мешает сосредоточиться, она не может разобрать ни единого слова. Гулкий звук, непрерывный гомон, лишённый всякого смысла. Голову будто изнутри разрывает. — Малышева. Лиса вздрагивает всем телом. Пульс набатом грохочет в висках. Взгляд мечется по кабинету в попытке разыскать источник неожиданно громкого звука. Земцов стоит по правую сторону от неё, на проходе. Так близко, что её обоняние с жадностью ловит аромат его терпкого парфюма. Синие глаза из-за стёкол очков взирают на неё насмешливо, густые брови чуть приподняты… В ожидании? — Простите… — лепечет тихо, понурив голову. — Не выспалась. Андрей Иванович, цепким взглядом пройдясь по её профилю, едва заметно ухмыляется. Поправляет сползшие на нос очки в дорогой, модной оправе. — Ночью, — говорит, понизив голос, — Малышева… Нужно спать. Он отворачивается и, засунув руки в карманы брюк, спускается по лестнице, назад, к кафедре. Лиса со свистом выдыхает и медленно вдыхает. Лёгкие горят. Оказывается, всё это время не дышала от волнения. Стыд бьётся в горле противным комком. Как же она могла не заметить его появление? И, будто прочтя собственные мысли, подруга, сидящая на соседнем месте, кладёт на её плечо на ладонь, успокаивающе поглаживая. — Так нельзя. — Я знаю. И правда ведь, знает. Знает, что нельзя. Знает, что не должна себя гробить. Знает, что не виновата, что всё тело чёрными линиями покрыто. Но иначе не может. Не умеет. Не знает, как это — по-другому. — Спать, Малышева… Лиса снова вздрагивает, услышав насмешливый голос Земцова откуда-то снизу. Вскидывает голову, смотрит прямо на него. Не мигая. — А не награждать какого-то несчастного очередным тату, — заканчивает он и, наконец, возвращается к папке с материалом для лекции. Лиса застывает. Стекленеет. Словно в замедленной съёмке, смотрит, как из пальцев выскальзывает гелиевая ручка, оставляя на подушечках синюю кляксу. Будто воздух весь из груди выбил. — Мудак, — шипит соседка, пытаясь её удержать, потому что она, чёрт возьми, кажется, готова в любой момент упасть. В аудитории очень тихо. Кажется, всех волнует её реакция. Ведь они знают о её незабудках. От тех, с кем делишь раздевалку на физкультуре два года, такое не утаишь. Эти взгляды, полные ожидания, предвкушения, давят. Давит жалость, сквозившая в каждом движении подруги, которая всё ещё поглаживает плечо. Жгучий, жадный интерес, давит. Подавляет. Андрей Иванович начинает свой рассказ. Спокойно, размеренно, никуда не торопясь. Как ни в чём ни бывало. Будто не из его рта вырвались несколькими секундами ранее, эти мерзкие слова, адресованные ей. Лиса поднимается со своего места и, уложив письменные принадлежности в компактный рюкзак, на негнущихся ногах спускается по ступеням со своего последнего ряда, вниз, к выходу. — Куда это ты собралась? — хмыкает преподаватель, выгибая вопросительно брови. — Пара только началась. — Подальше от вас. Дверь за собой не захлопывает. Незачем. Он этого не стоит.***
Ноги будто сами несли к любимому месту. Городской парк, на окраине. Небольшой, потому почти безлюдный. Редкие прохожие, выгуливающие домашних животных, да мамочки с колясками, по пути встречаются. Молодёжь здесь почти не бывает. Рядом нет ни кафе, ни даже захудалого ларька. Старое, забытое место. Для таких, как она — остро нуждающихся в гулкой тишине и одиночестве, в единении с природой. Ветер в ушах шумит, подхватывает листья с веток деревьев, и кружит. Спиралями завивается в воздухе, чёрные волосы развевает, холодит разгорячённую летней жарой, кожу. И на душе легче становится. Будто мать на кровоточащую коленку подула, после неудачного падения. Лиса, почувствовав усталость в ногах и лёгкое головокружение, садится прямо на землю, у корней большого дуба, прислонившись спиной к шершавой коре и поджав под себя ноги. Глаза закрывает. И слушает. Как беснуется ветер. Как листья тихим шелестом утешают… Когда она открывает глаза в следующий раз, солнце уже скрылось за облаками. Вечер принял у дня эстафету, свет в свои объятия заключая. Не заметила, как уснула. Лиса ёжится — ощутимо похолодало. Наверное, дождь собирается. Поднявшись с земли, потягивается во весь рост, разминая затёкшие конечности. Затем принимается отряхивать одежду от пыли и травы. Только потом в путь отправляется. Куда — и сама не знает. Домой, к неловкому молчанию родителей, совсем не хочется. Слишком тоскливо. Миновав парк, она оказывается у небольшого кирпичного здания. Взгляд зацепился за яркую, мигающую разноцветными лампочками, вывеску. — «Рассветный блюз», — сощурившись, читает надпись, местами покрытую пятнами то ли грязи, то ли какой-то краски. Хмыкнула, решительно семенит ко входу. Плевать, что это за место, если там можно согреться и выпить горячий кофе, оно ей подходит. Заведение оказывается баром. Помещение было совсем небольшим, но, тем не менее, неплохо оформленный интерьер и приятная музыка создавали приятное впечатление. Запах различного алкоголя и табака щекотал ноздри, и Лиса громко чихает, вызывая смешки некоторых посетителей. Девушка усмехается в ответ и твёрдым шагом шествует к барной стойке. К её удивлению, в этом захудалом местечке было довольно многолюдно. Почти все имеющиеся столики были заняты различными компаниями, от взрослых мужчин, что-то бурно обсуждающих за бокалами пива, до студентов, переговаривающихся о чём-то своём, с разноцветными коктейлями в руках. Было и несколько одиночек, топивших свою грусть в крепком спиртном. Выискав взглядом место у длинной барной стойки, где нет никого по соседству, Лиса спешит туда. Садится на высокий лакированный стул и, покопавшись в карманах рюкзака, протягивает бармену несколько смятых купюр. — Без паспорта не продам, — фыркает парнишка, который, навскидку, выглядит младше, чем она сама, прежде чем она успевает открыть рот. Лиса невольно закатывает глаза. — Кофе, пожалуйста. Карамельный латте. Чуть удивлённо моргнув, бармен забирает из её ладони деньги и небрежно бросает куда-то под стойку, принимаясь за манипуляции с кофейным аппаратом. — Признаться, я ожидал, что ты закажешь чего-то… более крепкого, — говорит он, бросив на неё заинтересованный взгляд. — Выглядишь грустной. — Двойной эспрессо без сахара? Бармен смеётся и подмигивает ей. — А ты прикольная. Дашь номерок? — Не даст, — хриплый голос, донёсшийся прямо над её ухом раздаётся так неожиданно, что Лиса подскакивает на своём месте, громко ойкнув. Сильные руки обхватывают её талию, удерживая на месте, не давая упасть. — Что ты здесь забыла, Малышева? — горячее дыхание опаляет ухо, Лиса на секунду теряется, а потом до неё доходит, чей это, чёрт его дери, голос. Зашипев, как кошка, она сбрасывает чужие ладони с себя и отскакивает на несколько шагов. Дёрнув плечом, Лиса зло поджимает губы. — Не ваше дело, Андрей Иванович. Земцов хрипло смеётся и Лиса наконец-то решается посмотреть прямо на него. В тёмно-синих джинсах и чёрной футболке её преподаватель выглядит… Не как преподаватель. Немного непривычно было видеть его таким, но ему, определённо идёт. Растрёпанные русые волосы и какая-то мальчишеская ухмылка визуально убавляют ему возраст, он выглядит немногим старше её. Лиса, усмехнувшись, отворачивается. Бармен как раз закончил с кофе, протягивая ей большой бумажный стакан. Скептически глянув на напиток, она делает глоток. Кофе оказывается неожиданно восхитительным. — Горячо же, — качает головой бармен. — В самый раз, — улыбается Лиса. — Спасибо. — А я ведь оказался прав, Малышева, — вкрадчиво протягивает Земцов, снова оказавшись поблизости. — Ты в таком месте… Поздно вечером. Одна. Лиса крепче сжимает ладонями стаканчик, пытаясь совладать с собственными эмоциями. Ведь так хочется развернуться и выплеснуть горячий напиток мужчине прямо в лицо. — Извольте покинуть моё личное пространство, Андрей Иванович, — сухо говорит. — Сергеевич, — смеётся преподаватель. — Ну ты, Малышева, даёшь. Как же ты собираешься мне экзамен сдавать, если даже моё имя не можешь запомнить? Да ещё и с лекций сбегаешь. М? Лиса невольно краснеет. Уже второй раз за сегодняшний день она перед ним позорится. Какой-то злой рок, не иначе. — Можно я подумаю об этом позже? — бормочет. — До свидания, Андрей… Сергеевич. Лиса резко делает шаг в сторону, намереваясь покинуть бар. Но он, почему-то, повторяет за ней и она просто напросто впечатывается в него, расплёскивая остатки кофе на его футболку и свой любимый свитер. Третий раз. Мужчина выдаёт что-то явно нецензурное, а потом вздыхает, глядя на дрожащую Лису, готовую в любой момент расплакаться — вон, уже и нижняя губа подрагивает. Закатив глаза, Земцов хватает девушку за руку и подталкивает в сторону выхода. — Поздно уже. Подвезу, — объясняет, встретив её непонимащий, удивлённый взгляд. — Да и куда ты в таком виде? Там ведь ещё и дождь. Даже не спорь. Я, как преподаватель, за тебя в ответе, Малышева. — Но… — Без возражений. Лиса куксится и ладонь свою из его хватки высвобождает. Но послушно идёт следом. Раз ему так хочется поиграть в благородство, пусть играет. На здоровье. — Вот же гадство! — Земцов едва не рычит, когда видит на переднем стекле серого внедорожника похабную надпись, аккуратно выведенную алой краской. Боковое же стекло с правой стороны и вовсе выбито. Дождь вовсю хозяйничает в салоне. Впрочем, и до него, судя по ужасному беспорядку, уже кто-то там похозяйничал. — И колёса покололи… — застонал мужчина, пиная развороченную резину носком кроссовка. — Вот что за уроды?! И когда только успели… — Кому-то перешли дорогу? — хмыкнула Лиса, не торопясь покидать сухой островок, под козырьком здания. Дождь и вправду шёл, стремительно набирая силу. — Да шпана местная, как пить дать, — буркнул он. — Ну-ну. — Слушай, Малышева. Подвезти я тебя, как понимаешь, уже не смогу. Может, у меня переночуешь? Я живу в пяти минутах буквально. — Ну уж нет, — категорично отрезала Лиса, ещё и головой отрицательно помотав, для наглядности. — Вы идите, а я как-нибудь сама доберусь. Такси вызову. — Не дури, посмотри вокруг, — он раздражённо махнул рукой, — буря надвигается. Мы в самой заднице этого города. Никто не приедет. — В баре, значит, посижу, — упрямо стояла на своём девушка. — С кучей пьяных отморозков? — Не преувеличивайте! Насчёт отморозков не знаю, но не такие уж они и пьяные. — То есть отморозки тебя бы вполне устроили? — хмыкает Андрей Сергеевич и насмешливо смотрит на неё, сложив руки на груди. — После вас — не страшно! — Вырывается у неё. Осознав, что сказала, Лиса прикусывает язык, но уже поздно. Слово не воробей, вылетит — назад не поймаешь… — Так! — У Земцова, похоже, сдали нервы. — Мне надоел этот балаган. Либо идёшь со мной, либо я тебя отнесу. Выбирай. — Не посмеете!.. Спустя пятнадцать минут Лиса стояла в прихожей его квартиры. Земцов, глядя на нахохлившуюся, как тот воробышек, девушку, чуть нахмурился и вздохнул. Скрепя сердце, он, аккуратно сжав её запястье своей большой и всё ещё влажной после дождя ладонью, негромко вымолвил: — Ты прости меня, что я такой бесцеремонный, Малышева, — он улыбается и смотрит на неё, прямо как нашкодивший котёнок. — По-другому не умею. И за то, что нагрубил — тоже извини. У Лисы сбивается дыхание. Должна бы злиться, но отчего-то не получается, поэтому она просто молча кивает, опустив взгляд. Неловкость между ними можно ощутить физически. А его ладонь на её коже буквально обжигает. — Не стой столбом, дуй в ванную, — цокает языком он, указывая ей рукой нужное направление. — Завернись в полотенце, я через пару минут загляну к тебе с сухой одеждой. Его руки мягко подталкивают её и, выдохнув, Лиса идёт туда, куда он указал, сбрасывая с себя непонятное наваждение. Ванная была… Обычной. Светлый кафель, небольшая ванна, душевая кабинка и умывальник, на бортике которого одиноко стоит стаканчик с бритвенными принадлежностями и набором для чистки зубов. Чуть выше, на полке, бутылёк шампуня, гель для бритья и туалетная вода. Типичное холостяцкое убежище. Лиса криво усмехнулась, подмигивая своему отражению в зеркале над умывальником. Насквозь мокрые волосы прилипли к коже, супер-водостойкая тушь размазана по щекам чёрными пятнами, делая её похожей даже не на панду, а на что-то доселе неизвестное, но, тем не менее, крайне жуткое. Склонившись над умывальником, Лиса по максимуму выжимает из волос влагу и стягивает локоны резинкой, которую по привычке носит на запястье. Умывшись, принимается стягивать мокрую одежду с продрогшего тела. Затем, по обыкновению, застывает, рассматривая чёрные линии на молочного цвета коже. В очередной раз считает. Каждый грёбанный вечер она считает свои цветы, с замираем сердца высматривая: не появилась ли новая незабудка за этот день? Это стало её ритуалом, манией. Без этого ей не заснуть. Один… Два… Три… Сорок пять, всё ещё сорок пять. Облегчённо выдыхает. Дверь рывком распахивается. — Слушай, подобрал я тебе тут футболку… Весовые категории у нас разные, так что, тебе будет прямо как платье… — сфокусировав взгляд на Лисе, мужчина сбивается с шага и буквально проглатывает свою следующую фразу. Некоторое время они стоят в полном молчании. Она, застывшая от ужаса и он, не способный шевельнуться от увиденного. — Боже милостивый… — наконец, шепчет он и шумно сглатывает. — Давно? — С четырнадцати лет, — так же, шёпотом, отвечает Лиса. Понимает, что надо бы прикрыться чем-нибудь немедленно, но её будто пригвоздило к полу намертво. Мышцы отказываются двигаться. И она остаётся на месте, прямо напротив его синего взгляда. Боясь увидеть в глубине этих глаз отвращение, она зажмуривается изо всех сил, до боли. Губы кусает. — Они прекрасны, Лиса. И это был удар под дых. Собственное имя из его уст, произнесённое хриплым, взволнованным голосом. И эти слова… Душу рвало на части. Ломало. Жгло. Так сильно. Так больно. — Не ври. Слёзы глотает, бегущие по щекам. Хватает с вешалки большое полотенце и прикрывает тело. Укутывается целиком. Отворачивается. Очередная ложь. Очередной человек, выплеснувший на неё поток жалости. — Малышева, — он хватает её ладонями за хрупкие плечи, встряхивает, — Это мои любимые цветы. Я бы не посмел. А глаза его смотрят на неё с нескрываемым безумием, восхищением. Подрагивающие кончики пальцев, отодвинув полотенце, обводят ту самую — первую незабудку. Так трепетно и ласково, как шептал листьям сказки в парке летний ветер. И сердце — глупое сердце, совершает кульбит. А потом заходится в сумасшедшем ритме. Под грудью, слева, будто иголками колет. Уронив полотенце, замерев, она, словно в замедленной съёмке, наблюдает, как над сердцем расцветает первый лепесток незабудки. Больше, чем у остальных её цветов. Насыщенного, синего цвета, как те глаза, что напротив. Он молниеносно сбрасывает с себя футболку и совершенно по-мальчишески улыбается, рассматривая белые завитки на своей груди. — Ромашки, Малышева? Серьёзно?