***
Тишина. Аоба удивился, ощутив её присутствие. Он не мог понять, откуда ей было взяться. А потом вспомнил, что задремал. За это время окончились все разговоры, все мысли вслух и про себя; Клиа перестал напевать свою песню. Но их руки оставались сцеплёнными в замок — Аоба слабо улыбнулся, заметив это. Он перевёл свой взгляд на безмятежный профиль Клиа, погружённого в сон. В груди Аобы резко ёкнуло — одновременно горько и сладко. Мысли столкнулись, образовывая диссонанс. Аоба был рад снова увидеть Клиа, но он слишком часто видел его таким. Это непоколебимое спокойствие провоцировало нехорошие ассоциации. Аоба начал осторожно освобождать свою руку из руки Клиа. Палец за пальцем, как можно медленней, лишь бы не потревожить... Кисть оказалась холодной и онемевшей после такого тёплого и нежного плена. Аоба встряхнул ей и сжал в кулак, пытаясь вернуть ей былую чувствительность. А затем... Перевернулся на другой бок. В комнате стало немного темнее, опустились сумерки. Однако Зеркало продолжало отражать всё безмерно точно и ясно. Аоба увидел в нём своё лицо и череду недавних воспоминаний. Брови сдвинулись к переносице, пустив морщинки на лоб. Зеркало беззвучно засмеялось, и словно почувствовав это, Аоба пристыженно отвёл от него взгляд. А Тишина всё ещё не уходила, но уже начала беспокойно топтаться на месте или бродить из стороны в сторону. Зеркало с укоризной смотрело на неё, а та немо спрашивала: "Что делать?" Аоба шумно выдохнул, сбивая Тишину с ног, и снова повернулся к Клиа. Приподнявшись на локтях, он заглянул ему в лицо. На него наползла тень, но от него всё равно исходил свет. Только это, конечно, странно, как усмехающееся Зеркало или бродячая Тишина. Однако тот свет Аобу нисколько не удивлял, а восторгал, вызывая трепет. Этот трепет отгонял все сомнения, но вместе с тем, ставил в тупик. Аоба заколебался, пробуя это странное ощущение на вкус. Он закусил губу. Ему не хотелось ни будить Клиа, ни притрагиваться к нему тайком. Он просто смотрел на него, как... В зеркало. Клиа не был его отражением, но он воспринимался им как кто-то очень знакомый и, вместе с тем, нереальный — вывернутый слева направо, помещённый под стекло. Аобе казалось, что если он наклонится ниже, то ощутит преграду. Просто потому, что она должна быть. После того, как Клиа не было так долго, он не мог вдруг оказаться так близко. И пусть Аоба за сегодня смог убедиться в обратном, отголоски некого "не верю!" затеплевались в нём, как огоньки потухшего костра. Уж слишком сладка была правда. Так не бывает — жизнь ведь не сказка? И как в зеркале Аоба видел в Клиа отражение своих чувств — самых светлых и чистых по изначальной матрице, основополагающей сути. Но пробившаяся глубина этих чувств была столь велика, что было не понятно, какие побуждения могут вынырнуть из его недр. Аоба верил — ни одно его побуждение не принесёт хаос и вред. Они просто непривычны и удивительны, как глубоководные рыбы. Тишина стала просто оглушительной — даже мысли Аобы замолкли. Но в нём заговорило нечто другое. Должно быть, то самое побуждение. Парень медленно опустил свою голову ниже и остановился, завис в одной точке, затаив дыхание. Лицо Клиа под ним расплылось как несуществующий мираж... Но Аоба отмёл эту иллюзию лишь одним прикосновением — прикосновением своих губ к его. Он не до конца понимал осознанность этого поступка, хоть и чувствовал, что хочет поцеловать Клиа. Это было за гранью понимания, желания или какого-либо долга. Аоба словно плыл по волнам и "прибился" к мягким губам Клиа. Он нашёл на них своё место, своё спасение, как кокосовый орех, который долгие годы не мог нигде прорасти. Этого прикосновения было достаточно — более чем других прикосновений и слов. Аоба в тайне жалел и радовался, что его побуждение скорее всего останется незамеченным. Он только дотронулся к губам Клиа, не решаясь их поцеловать и думая тут же отстраниться, однако полностью изничтожил себя. Подкатившая дрожь и бешеное сердцебиение доказывали это. От величины волнения и феерии эмоций, Аоба не сразу признал, что Клиа сам его целует. Растянувшаяся нега в груди завязалась узлом, в животе заныло, и Аоба ощутил жар. Это было на фоне удивления и растерянности. Такой сумбур не отражался даже в Зеркале, пусть Зеркало и видело всё. Ресницы Клиа запорхали под полуприкрытыми глазами Аобы. Оба замерли. — Ты притворялся! — смешливо сказал Аоба, разорвав поцелуй улыбкой. Клиа смотрел на него с непониманием. — А? Я не притво... — И осёкся. — Аоба-сан! Тот от неожиданности отстранился. — Что? — Аоба-сан, встаём! Вам надо домой! Аоба сел в недоумении с видом человека, которого резко разбудили, а Клиа, напротив, бодро выскочил из кровати. — Уже почти темно, Таэ-сан будет волноваться... — Ты сам волнуешься больше, чем она, — кисло ухмыльнулся Аоба. "Это как-то абсурдно, — подумал он про себя. — Это всё ни с чем не вяжется". Ему хотелось осмыслить каждую деталь из всего произошедшего, но время не стояло на месте, не ждало и не оглядывалось. Словно ничего не произошло, будто прошлое – фарс. Но даже то, что хочется забыть, ещё сильнее хочется удержать, как тонкий бумажный стаканчик с кипяточным чаем. Аоба, терпя боль, нёс его за край, не желая пролить ни капли. Только любая горячая жидкость имеет свойство остывать, а руки – привыкать. Аоба не мог остыть, не мог привыкнуть, но силился не думать об этом, не замечать. Однако события накладывались одно за другим, Аоба не успевал "выстрадать" каждое. А ему было важно "выстрадать". Например, сейчас ему хотелось сказать Клиа что-то другое; не торопиться и выискивать по комнате свои вещи, а задержаться и искать что-то другое. Но "что-то другое" отражалось только в Зеркале. Аоба же не хотел его замечать и не хотел чувствовать на себе его широко распахнутый взгляд. Зеркало видело всё и радовалось – оно не задумывалось, что после всего этого шума придут Тишина и Запустение. Его даже не расстраивало, что на него никто не смотрит. Обычно все зеркала дико нервничают, когда люди совсем рядом, но игнорируют их. Наверное, наше Зеркало слишком долго жило очень нетипичной для зеркал жизнью. Поэтому оно возликовало, когда Аоба, оставив какие-то свои скрытые обиды, всё же заглянул в него, чтобы поправить одежду. А потом и Клиа подошёл за компанию, повязывая шарф. Ничего необычного, но Зеркало смотрело на них по-особенному, и они смотрели на него по-особенному, только молчали об этом и старались не подавать виду. А Зеркало видело всё. Парни ушли, и на чердаке стало ещё темнее. Окно не зашторили, и времени прошло не так много, чтобы резко потемнело на несколько тонов. Просто вышла Тишина, из-под кровати вынырнуло Запустение, и всё стало как прежде. За тем исключением, что Зеркалу пришлось теперь это наблюдать чистым взглядом. И ему стало страшно… Страшно и грустно, как никогда. Оно внезапно осознало, каким же оно было несчастным – задёрнутым, ненужным, забытым, брошенным. Зеркало давным-давно смогло с этим смириться, но теперь ему до ужаса не хотелось, чтобы всё становилось прежним. А прежним не станет. Чёрное полотно издевательски свернулось под Зеркалом, как коварная змея. Оно словно шипело еле слышно: "Ссссмотри, ссссмотри! Хорошшшо всё видно? Хорошшшо?". Хотя бы не видеть всю эту тоску – желало Зеркало. Ведь реальность – так ослепляет… "Нет, они вернутся. Они определённо вернутся – всё станет иначе!" — отшвырнув в сторону пессимистичные мысли, подбодрило себя Зеркало. И ему стало легче. Конечно же, после такого дня всё должно становится только веселее и лучше. Больше нет чёрной ткани, скорби, загадок и чувства неопределённости. Всё заиграло новыми красками: бурые деревянные доски, составляющие стены и пол, будто порыжели от счастья; стеклянные бутылки, банки и колбы, в огромном количестве стоящие повсюду, радостно засверкали сквозь толщу пыли. Все предметы в комнате всполошились, оживились и отвесили невидимые поклоны Зеркалу. А Тишина и Запустение продолжали хмуро волочиться туда-сюда, словно наперегонки пытаясь испортить всем настроение. Чтобы отвлечься от них, Зеркало вспомнило Аобу. "Именно этот парень вернул Клиа и подарил ему лицо", — блаженно подумало Зеркало. Но что за бредовые измышления! Как он мог подарить Клиа лицо, когда оно у него изначально было? Однако тут не было никакого бреда — просто Зеркало вспомнило один из счастливых, но слепых дней. Давно это было... — Дедушка, скажите правду — у меня совсем нет лица? Зеркало вздрогнуло под чёрной тканью — от громкого голоса Клиа и от его внезапного абсурдного вопроса. — Что? — отозвался дедушка с первого этажа. И судя по его интонации, он прекрасно расслышал "внука", просто очень удивился. — Дедушка, идите сюда! — настойчиво попросил Клиа. Тот взобрался по ступенькам, и Зеркало услышало, как энергично зашуршала тонкая бумага. — Я прочитал здесь, — начал Клиа, демонстрируя газету, — что раньше куклам не делали лиц. Потому что верили, что у всего, чего есть лицо, есть душа. А куклам не нужна душа — куклы не живые, и с душой им будет плохо. Судя по звуку, дедушка сам взял газету и пробормотал что-то. — Когда я прочитал это, то сразу подумал... Что это и ко мне относится... Объяснение Клиа звучало нерешительно и поникше. — Как это может к тебе относиться? — не понял старик. — Ну, говорят, что у всех людей есть душа. А я не человек — я, скорее, кукла. Клиа действительно не был человеком — он был роботом, просто очень похожим на человека. Он, естественно, знал это; Зеркало знало; а дедушка... игнорировал этот факт. Поэтому строго сказал: — Мало ли, как считали раньше! Сейчас куклам делают лица, но это не важно — ты, Клиа, не кукла. У Клиа не нашлось, что ответить, и он промолчал. — А ещё, поверь мне, не только у людей есть душа. Да и, сдаётся мне, не у всех людей она есть. Люди ни при чём тут. Душа есть у тех, кто может любить. — Правда? — Я в этом уверен. Вот тебе, Клиа, нравится что-то? Тебе нравится наш дом? Тебе нравится собирать разные бутылки и стекляшки? Тебе нравится забредать далеко на свалку и долго не возвращаться (хотя мне это совсем не нравится!)? — Простите... Но да, нравится. — И без всяких видимых на то причин? — Да... — Значит, ты можешь любить! — Нет, если хорошенько подумать, причины всегда найдутся. Зеркало услышало громкий протяжный вздох, способный сдуть с него полотно. — Не расстраивайтесь, дедушка, мне и без души хорошо, — светло улыбаясь, произнёс Клиа. — И не нужно от меня это скрывать — мне от этого не обидно. Поэтому, пожалуйста, не сочтите за дерзость, но... Я хочу убедиться в этом. Для этого я и позвал Вас, на самом деле. Я хочу увидеть своё лицо... точнее, его отсутствие. Но мне будет страшно видеть это в одиночку, а с Вами — нет. Однако дедушка отказал ему — снова, уже не в первый раз. Клиа, как обычно, не стал сильно возражать. Только Зеркало расстроилось. Оно уже готово было к переменам — к тому, чтобы прозреть. Но время шло. Старик умер, а Клиа лёг в свою кровать, напротив Зеркала, и уснул. Весь дом стал задремавшем местом, окутанным пылью и мраком. В такой обстановке начала тянуться вечность, в которой Зеркалу оставалось лишь оплакивать тех, кого оно не могло видеть, но теперь даже не могло слышать. Конечно, была надежда, что Клиа ещё проснётся, и Зеркало, не теряя её, стало много думать о разных вещах. В том числе, оно вспоминало тот разговор о лицах и душе. У тех, у кого есть лицо, есть душа. Но душа есть только у тех, кто умеет любить. "Есть ли у меня хоть что-то из этого?" — задавалось вопросом Зеркало. Было бы оно открытым, в нём бы отражались чужие лица, а возможно — и чужие души. Быть может, кто-нибудь, отразивший в Зеркале своё лицо, поделился бы с ним своей душой и любовью. Видать, обычные зеркала многоликие и одухотворённые. Можно, конечно, с этим поспорить, но наше Зеркало было именно таким до того, как его закрыли. А теперь... Оно и вовсе стало чувствовать себя мёртвым. В этом задремавшем месте. Зеркало внезапно словно бы резко проснулось. Полёт мыслей, растворившихся в воспоминании, надолго увлёк Зеркало, оторвав его от реальности. А в реальности воцарилась ночь, но по своей темноте несравнимая с чернотой под плотной тканью. И Зеркало вернулось к тому, от чего так отчаянно хотело "убежать" — от горьких воспоминаний, от прошлого. Вместе с тем, оно растеряло последовательность своих мыслей. Его это сильно расстроило, и Зеркало вновь стало собирать все свои размышления в кучу. Тьма, лицо, душа, любовь... Наконец оно вспомнило, почему решило, что Аоба подарил Клиа лицо. Дело было далеко не в том, что он оказал поддержку, чтобы тот смог сдёрнуть с Зеркала полотно и посмотреть на себя. Это безусловно важное для Клиа и Зеркала событие по факту являлось лишь отражением того, что уже произошло. Отражением того, что было больше изображения на поверхности Зеркала. Оно вспомнило их задушевный разговор и то, как Аоба смотрел на Клиа — как в зеркало. На самом деле не кто-то один из них, а они оба друг другу подарили лицо — доказательство существования их душ и некой связующей между ними. "Душа есть у тех, кто может любить". Зеркалу нравилось всё отражать — и чужие лица, и чужую любовь. Но что на счёт его самого? Неужели оно просто плоская стекляшка? Неужели... Снизу послышался звук отворяемой двери, шаги и скрип ступенек — вернулся Клиа. Светлый край его одежды выскользнул за раму Зеркала, и оно встрепенулось. Волнение, смешанное с восторгом, отразилось в нём сверкая и отгоняя тьму. А затем включился свет — жёлтый и удушливо-тёплый. Все цвета исказились, став неестественно горячими после ледяного налёта синеватой ночи. Тишина и Запустение разошлись, уступая дорогу Клиа к Зеркалу. Он снова стал рассматривать в нём не только своё отражение; не только обстановку комнаты за своей спиной; не только воспоминания далёкие и недавние. — Вот и всё... — проронил Клиа, потупив взор и беспокойно закачавшись, переминаясь с ноги на ногу. Зеркалу стало щекотно от таких мелких телодвижений, но оно не захихикало даже по-своему — беззвучно-прозрачно. Его испугало и зажало в тиски это недосказанное, скорбное "вот и всё". Клиа не стал объяснять и договаривать. Он поднял голову и улыбнулся, сказав: — Рад тебя видеть! Зеркало напряглось, недоумевая — кому он это сказал? Эх, вечная беда всех зеркал! Как много людей смотрят на них, разговаривают с ними, но при это не замечают и игнорируют. Зеркала так созданы, что их будто не существует. Все только пользуются их способностью отражать. Все только ищут себя на тонкой поверхности металла за ровным стеклом. Зеркалам не привыкать — зеркала так устроены. Им не обидно за свой удел. Им даже льстит и приносит счастье такая роль. Но сейчас происходило что-то не то... Клиа не обращался к своему отражению в Зеркале — он обращался к самому Зеркалу. И тому в это верилось с трудом. — Надеюсь, что и я тебя ничем не разочаровал. Чем Клиа мог его разочаровать? Он боялся, что испугает его своим лицом? Какие глупости! Зеркалам всё равно, кто и с какой внешностью в них смотрится! Главное, что смотрится и сам не боится и не презирает себя. А то именно зеркалам вечно достаётся за независящие от них внешние изъяны — в зеркала могут плюнуть, а то и вовсе разбить их. Но взгляд отвращения и с горечью повёрнутая к ним спина уже делает зеркалам больно. Не для этого они хотят использовать свою единственную способность. — Ты никогда не видело моё лицо, я знаю, — продолжил Клиа. — И я тебя не видел толком. Но мы всегда были вместе — всегда в этой комнате. Я под маской, а ты под полотном. Частенько я тебя побаивался. Думаю, что и тебе было неловко находиться рядом со мной, но так и не видеть меня. А теперь... Ты не разочаровано?.. "Скорее, приятно удивлено", — хотело бы ответить Зеркало. Оно тоже верило в мифическое уродство Клиа и мирилось с тем, что ему не суждено его отражать "ради его же блага". Лучше быть задёрнутым, чем выброшенным и разбитым. Не честно только, что всё то ложь... — По правде я сам не знаю, разочарован я или нет. Но я перестал бояться, и это главное. Говоря это, Клиа упрямо не смотрел на отражение своего лица. Он ничего не боялся — причина была в другом. Клиа старался говорить так, чтобы Зеркало точно знало, что он обращается к нему. И для бо́льшей существенности даже дотронулся до него: осторожно, сначала лишь кончиками пальцев; в перчатках руки не оставляли на стекле следов, и он через пару мгновений полностью, без всяких притязаний, приложил к нему ладонь. — Мы с тобой во многом похожи. Дедушка нас одинаково оберегал, одинаково прятал, одинаково не давал нам делать то, ради чего мы были созданы. Эти слова, казалось, говорил не один Клиа. Ему в унисон вторило Зеркало его голосом, его губами, эмоционально прижимаясь отражением его ладони к его ладони настоящей. Одинаково, одинаково... — В чём-то это было жестоко с его стороны, — вспоминая дедушку, Клиа поднял глаза, — но я рад, что всё было так, а не иначе. Я и сейчас сам не хочу заниматься тем, ради чего был создан. Я не хочу драться и порабощать людей. Этим занимались мои собратья. У них было такое же лицо, как у меня... Он замолчал. Зеркало сочувствующе посмотрело на него его же глазами. — Я просто хочу сказать, что всё это не важно. Из-за тех лишений, на которые нас обрёк однажды дедушка, мы ничего не потеряли. Я знаю, что ты теперь радо исполнять свою миссию, ну а я нашёл другую... Я больше не буду жить в этом доме — Аоба-сан позвал меня к себе, и я пришёл сейчас чтобы попрощаться. Зеркало оторопело. Нет, оно чуть не треснуло от такого потрясения! Как Клиа мог говорить такое? После всего, после такого радостного возвращения... Зеркало не понимало. Оно осознало лишь, что неспроста волновалось и тревожилось, когда Клиа ушёл с Аобой. Он действительно ушёл с Аобой — навсегда. Клиа оторвал руку от стекла, легонько пройдясь по нему пальцами, словно гладя. — Прости. Мне самому грустно, но так нужно. Он отошёл, выключил свет и лёг в кровать прямо в одежде без всякого желания спать или притворяться спящим. Не сомкнул даже глаз, но не проронил ни слова. Он вспоминал что-то — усердно и вдумчиво. Или пытался что-то запомнить, чтобы никогда не забыть.***
Наутро Клиа ушёл. "Лучше б меня напоследок накрыл чёрной тканью, — горько подумало Зеркало, потеряв из виду его спину. — Теперь я покроюсь пылью, но через его громадный серый слой всё равно буду видеть Запустение. Под покрывалом я бы фантазировало себе, что на кровати всё ещё лежит Клиа. Я так делало, когда он в первый раз ушёл. Я, конечно же, обрадовалось, что он ожил, но чувствовать его подле себя мне было привычнее и спокойнее. Да, я радо — очень радо! — исполнять свою миссию, а не быть закрытым от всех глаз барахлом. Но какой теперь в ней смысл? Зачем мне отражать этот пустой пыльный чердак!? Зачем мне видеть этот унылый хлам!? Безнадёга! Безысходность! Ненавижу!!!" Зеркало было готово прожечь всё вокруг упавшим на него издевательски весёлым лучом солнца. Досада, обида, желчь накалялись и жарились на его ровной поверхности. Так продолжалось несколько часов — несколько часов внутренней борьбы рыданий и ругани. Из гущи слепого гнева пробился стыдливый росток угрызения совести. Противная Зеркалу обстановка стала в миг жалостливой и беззащитной. Стены чуть не взвыли: "За что?!" Зеркало почувствовало себя виноватым. Ведь оно любит этот чердак. Даже под покровом. Даже с Тишиной и Запустением. Любит без всяких видимых на то причин. "Нет, если хорошенько подумать, причины всегда найдутся". Но не всё ли равно? Любовь — она же не для того, чтобы думать. "Прости", — извинилось Зеркало перед кусочком помещения, отражающимся в нём. Всё-таки отражать его было великим счастьем, понятным лишь нашему Зеркалу. И этого блага достаточно. Более чем. "Лучше уже не будет", — смирилось Зеркало. Как вдруг... — Вечно ты всё преувеличиваешь! — раздался снизу голос Аобы. — Я не сказал тебе, что запрещаю сюда наведываться! — Аоба-сан... — промямлил Клиа. — Смотри, тут столько вещей можно забрать!.. — Аоба-сан, Вы так добры! — "Добры"? Так обращаются к деспотам, вдруг соизволившим смилостивиться! Клиа, ты вообще за кого меня держишь?! — За своего хозяина! — честно признался тот с нескрываемой радостью и детским восторгом. — О-о-о! Ещё лучше! "Лучше уже не будет!" — засмеялось Зеркало.