Кровавые тени

      Давид Диггс творил как проклятый. Как безумец — которым он и являлся.       Трудное и болезненное детство, тяжёлые годы в армии, в которой замкнутого юношу ожидаемо травили, не могли не оставить шрамы на тонкой душе художника. И первым его полотном стало тело отца, ненависть к которому перекрыла все доводы разума. Почти двадцать лет в психбольнице, где над Давидом ставили нечеловеческие опыты, углубили шрамы. Сделали их болезненнее. Заметнее. Безумие, которое больница обязалась вылечить, усугубилось, стало насыщеннее и ярче. Полностью захватив разум мужчины, захлестнуло кровавой волной, обостряя чувства и эмоции, заставляя кровоточить душу. Душу и тело. Порезанные ладони кровили. Кровь, алая, сверкающая рубинами, стекала крупными каплями, собиралась тонкими ручейками в сгибах. Давид завороженно смотрел на переливы всех оттенков красного, и безумная пелена перед глазами отступала, рассеивалась. Превращалась в красный туман на задворках разума, не уходя, но и не слепя более. И Диггс понял, что он может сделать — он творил как проклятый. Его алой краской стала его кровь, венозная и артериальная, свежая и чуть отстоявшаяся. Она вязала густотой волоски кистей, склеивала их, сгустками оседала на холсте. Но с каждой каплей крови, смешивающейся с красками, становилось все легче. Безумие, верной тенью жившее в разуме художника с детства, медленно отступало, переходя в картины — и становясь их частью. Их жизнью. Их чувствами.       Несколько лет непрерывно творил художник. Он рисовал днями, забывая о еде и воде. Он творил ночами — все чаще при неверном свете камина. И однажды, отодвинувшись от своего отражения в холсте, Давид понял, что наконец свободен. Оглянувшись, он пришел в ужас. Вокруг царили только смазанные лица, красные тени…и хаос. Бесконечный хаос, что когда-то был заключен в его разуме. — Сжечь… — пробормотал художник себе под нос. — Я должен все это сжечь! Но пошевелившись, Давид вдруг обнаружил, что прошли годы. Бесчисленное количество лет. Сухо, старчески рассмеявшись, художник кинул в пылающий камин несколько холстов. Огонь облизнул ткань, но подавился, закашлялся дымом. — Я должен… Сжечь… — бормотал Диггс. Он дотянулся до своей трости, тяжело встал, побрел из квартиры, забыв про оставшегося в ней кота. Он не знал, куда и зачем он пошел. Возможно, за помощью. Возможно, за бензином, чтобы сжечь для верности всю квартиру. Возможно, просто чтобы вдохнуть воздуха, не отравленного ядом собственного сумасшествия. Картины следили за спиной сутулого творца блестящими глазами. Они не собирались умирать.