sunflower and geranium

мингю с отвращением посмотрел на себя в зеркало перед тем, как поднять спортивную сумку со своими вещами и выйти из больничной палаты. отвращение к самому себе - штука неприятная, но есть кое-что более неприятное, чем отвращение или даже жалость. мингю не ручается за статистику, но ему честно хотелось, чтобы это хоть раз в жизни, но произошло с каждым. более неприятное чувство, чем отвращение или даже жалость. что же это может быть за чувство? мингю стоит в приемном покое и не решается выйти на улицу. на переносице - солнцезащитные очки, на голове - черная бейсболка, а все тело закрыто одеждой. на улице давно весенний плюс, но по радио передавали, что к середине апреля погода уже будет летней. - ким мингю-щи? понимаю. я тоже когда-то стоял на твоем месте и не решался выйти. но скоро антибиотики перестанут действовать. тебе так или иначе придется столкнуться с реальностью. реальность - дерьмо, я знаю. но хотя бы проведи свои последние дни рядом с тем, кого ты любишь. чтобы не сожалеть перед тем, как мы заберем тебя... мингю было всего семнадцать. кривые зубы, звонкий смех и спортивные амбиции. все это делало из мингю жизнерадостного ребенка, который только собирался познать взрослую жизнь. к сожалению, взрослая жизнь сама нашла его и познала. то есть, поимела. чхве сынчоль, его лечащий врач, нахмурил брови и почти коснулся плеча мингю, но вовремя вспомнил, что любое прикосновение может причинить мингю боль, или спровоцировать цветение. - вы говорили, что потеряли любимого человека из-за этого. сынчоль обошел мингю и чуть задрал голову вверх - мальчик успел вымахать перед тем, как начал увядать. плевком в лицо от иронии здесь было, пожалуй, то, что одновременно с этим процесс цветения было не остановить. он цвел и чах одновременно. - потерял, - со вздохом сказал сынчоль. согласился в который раз. уже не больно, поэтому если мингю так легче принять неизбежное, - его звали чон вону. он скрывал от меня болезнь, кашлял кувшинками. когда я узнал и признался ему в том, что уже давно любил его, он даже улыбнулся мне, как будто простил меня за то, каким эгоистичным и невнимательным я был все это время. той же ночью ему стало плохо. я был с ним, как опекун, когда пришлось вызвать скорую помощь. он умер, даже не доехав до клиники. сердце остановилось. мое в тот момент тоже, - невесело усмехнулся сынчоль, - но я продолжал делать массаж сердца, пока меня не оттащили от мертвого тела. ханахаки действительно проклятье, но... есть в этой болезни кое-что хорошее все же. после смерти... тело не гниет. мы пока еще не выяснили, почему, но я хотя бы запомнил вону красивым. и не было этого тошнотворно-сладкого запаха. помню только запах нимфеи. и что на его похороны никто не пришел, кроме меня. почти месяц я каждый день ходил на обследования, но все же не произошло никакого случайного контакта с цветами. я был так близко к этой летальной болезни, но как-то смог избежать заражения. думаешь, вону хотел, чтобы я жил? или он ненавидел меня за то, что я ничего не замечал, как последний дурак? мингю слышал эту историю уже раз пять, не меньше. по собственной инициативе. каждый раз эта история, как печальная сказка, делает его сентиментальным. сейчас он вытирает щеки, так и не снимая солнцезащитных очков. интересно, как там чонхан-хён? пообедал ли он? хорошо ли поспал? мингю никогда не держал на него зла. мингю тогда просто искренне хотел помочь, руководствуясь лишь своими подростковыми чувствами. самыми сильными в мире, потому что первыми. а как известно, первый раз бывает только один раз в жизни. единственный раз. - я думаю, ссэм, что вону бы не заболел ханахаки, если бы не был готов пожертвовать собой ради вас. это одна из важнейших составляющих любви. жертва. сынчоль задумался, так ли необходима жертва во имя любви. но кивнул. это всего лишь точка зрения семнадцатилетнего мальчика, который скоро умрет. мингю сам пожертвовал многим ради своего любимого человека, так что сынчоль просто не может сказать, что такие жертвы всегда напрасны. пусть верит в свои убеждения, да и сынчоль все равно не видит его глаз, чтобы сказать правду, как полагается. - давай еще раз повторим указания, - со вздохом сынчоль листал карту мингю, которая ему больше не понадобится, - прогулки тебе противопоказаны. дома сохраняй температуру меньше десяти градусов. антибиотики принимай постоянно, как только начнешь чувствовать боль в желудке. не пей много воды. вроде бы все... - вы забыли, что мне осталось жить пятнадцать дней, пять из которых я пролежал в больнице, ссэм. сынчоль отмахнулся от мингю его же карточкой, указывая на выход. из-за этого мингю не смог сдержать слабой улыбки. это все скоро закончится. осталось только немного потерпеть. осталось только найти в себе силы попрощаться с вечно занятыми родителями. осталось только подготовить прощальный подарок для хёна. осталось только где-то найти в себе смелость признаться, что это не гербера была, а подсолнечник. осталось только успеть сделать это все за те негарантированные ему десять дней. лучше за пять, чтобы наверняка. сынчоль не мог перестать смотреть вслед мингю, даже когда его силуэт скрылся за поворотом. его история даже не похожа на сказку с печальным концом. в этой истории как будто бы нет ни начала, ни середины, ни кульминации. только концовка. и даже не печальная, просто... горькая. дома сынчоля ждет его многолетняя криспа маргината. сынчоль ухаживает за этой бегонией лучше, чем за самим собой. когда он касается белых кучерявых цветков с красной окантовкой, то наполняется решимостью умереть еще до того, как цветы завянут. он так и не заболел ханахаки, но никто не знает, как сильно он жалеет об этом. пусть эти цветы продолжают жить за вону. только эти цветы могут заставить сынчоля улыбнуться и вспомнить что-то хорошее. мингю успевает дойти до своего дома и подняться на нужный этаж с помощью лифта до того, как антибиотики в нем поглощаются семенами. внутри его желудка растет большая подсолнечная корона, которая распустится после его смерти. устремленная к солнцу, она будет символизировать преданность мингю своей любви. жертва была необходима. когда чонхан впервые выкашлял при нем бледно-розовые лепестки мака, мингю поставил свою подпись в графе, где мелким шрифтом было написано СОГЛАСЕН ПРИНЕСТИ В ЖЕРТВУ СВОИ ЧУВСТВА РАДИ ТОГО, ЧТОБЫ ХЁН БЫЛ СЧАСТЛИВ. если бы его жертва не принесла чонхану счастья, то сейчас бы мингю не запивал таблетки маленьким количеством воды, жмурясь от невыносимой боли. горло было полно ростков, и глотать было почти невыносимо (невозможно). интересно, как там чонхан-хён? пообедал ли он? хорошо ли поспал? мингю никогда не держал на него зла. но бледно-розовые опийные маки он не любил, а тот, кто сотворил это с его хёном, заслуживает смертной казни. мингю успокаивает только то, что его хён взрослый, с головой на плечах, не стал ждать, терять свое драгоценное время, а просто признался джису в тот день, когда мингю почти собрался и хотел рассказать чонхану, что из-за него мингю заразился ханахаки, но это ничего, если ты будешь со мной, чонхан-хён. чонхан-хён вынашивал в себе самые ужасные цветы. как хорошо, что его операция прошла успешно, а джису всегда рядом с ним. мингю все еще ненавидит его за то, что чуть не потерял своего хёна из-за смертельных доз опиума, которые выкачивали из его крови, делая переливание. на глазах мингю, который все время уезжал с ним на скорой, ведь они жили по соседству; на глазах мингю, которые влажными становились, когда чонхан-хён заходился в очередном припадке, мешая докторам делать переливание как полагается. его связывали, его держали. мингю тоже держал, полностью одетый в докторские одежды, чтобы не заразиться и не навредить еще сильнее. мингю жертвовал для чонхана столько крови, сколько у него могли взять. и в один такой раз мингю сказали, что по его венам бегут сотни семян подсолнечника. - это самый красивый и преданный цветок на свете. мингю, а ты знаешь его историю? была такая нимфа, клития, и ее любовь отверг сам аполлон. страдая от его равнодушия, она постоянно следила за солнцем. перестала есть и пить. тогда, омываемая лишь росой, нимфа превратилась в цветок подсолнечника, который всегда смотрит в сторону солнца. чонхан был для мингю солнцем. а для чонхана солнцем был джису. но на небе не может быть двух солнц. мингю решил, что его солнце недостаточно ярко светит для чонхана. такое солнце... недостойно неба над головой хёна. мингю не смог прожить больше восьми дней, два днях из которых были переполнены мучениями и мыслями о самоубийстве. ким мингю просто хотел уйти с улыбкой, чтобы никто не узнал о его страданиях при жизни, чтобы унести их с собой в печь крематория, как самый страшный его секрет. чонхан не должен знать, что мингю болел им. это была гербера. и только родители мингю, его лечащий врач и персональная медсестра знали, какой масляной была кожа мингю, особенно последние дни. как сильно он хотел пить. как холодно ему было там, где остальным было тепло. тепло чонхана-хёна не сравнится ни с чем, но цветок ким мингю завял, так и не распустившись ни в чьем легком или сердце. - какие цветы он любил? чонхан закашливается, надеясь, что слезы на его щеках такие же незаметные, как мелкая дрожь вины в пальцах. сынчоль все замечает. набрасывает свое пальто на хрупкие плечи парня, который ломает сигарету пополам и выбрасывает за пределы крыши больницы. - мы здесь не курим, но для тебя я сегодня сделаю исключение. медицинский центр исследования ханахаки находился на довольно большой территории, на которой находилось и похоронное бюро, и крематорий, и колумбарий. министерство здравоохранения считало, что все это должно находиться в одном месте и использоваться только людьми, зараженными ханахаки. иными словами, здоровым людям сюда нельзя, но чонхан не считал себя здоровым, раз полюбил такого глупого парня. где он сейчас, когда так нужен чонхану? почему на его плечах чье-то чужое пальто? такое теплое и пахнет цветами вперемешку с больницей. - он любил герань. у моей матери весь подоконник был в герани. разных сортов. когда мингю был маленьким, то разбил горшок с маминой любимой, нежно-голубого цвета. нью дименшен вроде. его отругали, но потом они вместе его пересадили и... я помню, как мингю наблюдал за цветком, хотя на глаз в нем могло не происходить никаких изменений целыми месяцами. сынчоль тоже закурить хотел, вот только зажигалку в кабинете оставил. чонхан подсобил своей. - герань... говорят, на языке цветов это и глупость, и влюбленность. очень похоже на мингю, да? - о ч е н ь. чонхан еще немного молчит, смотрит вдаль, на вечерний город, но после этого "немного" наступает долгая истерика, разбивающая его хрупкие плечи вдребезги. чонхан случайно оказался там. чонхан не хотел видеть мингю таким. чонхан не ожидал, что увидит то, что увидел. этот большой солнечный цветок, разодравший живот его донсена. - он не заслужил, не заслужил... в семнадцать жизнь только начинается. чонхан прожил две жизни мингю и если бы мог - отдал ему все тридцать четыре года. ведь люди, которые не видят дальше собственного носа, не заслуживают такой долгой жизни. джису так и не смог дозвониться до чонхана в тот день, когда освободился. сынчоль улыбнулся впервые так ярко, обнажая десны, когда чонхан подошел к его бегонии и сказал, что это очень здоровый цветок, который будет жить еще очень долго. - может, он даже нас с тобой переживет. они оба посмеялись тогда, но также оба знали, что после всего случившегося их жизнь просто не может быть долгой. когда обрывается чья-то линия жизни, это влияет и на линии жизни тех, с кем умерший был связан линиями судьбы. в них обоих зацвела герань и без ханахаки. нежно-голубыми лепестками.