— ты.

Её всегда ледяной взгляд, так усердно прячущий странное неизведанное чувство под кроной неизведанных тёмных взглядов. Она даже не красилась, потому что ей не нужно как-то отстраниться от мира — через её лёд огонь не виден. Он расплывается странными линиями по коже и ударяет артерии большим углём. И бензин подливают постоянно, кровь лишь ещё больше накаляет ситуацию. Но чтобы получить пламя — сначала попробуй растопить лёд. Её чернильные бумажки запачканы кровью. В глазах синий цвет странно мигает и превращается в красный. Кляксы напоминают какое-то убийство. Убийство своей жизни. Закапыванием под самую неизведанную глыбу. На лёд капает капля крови. Синий цвет отдаёт запахом, и чернила плывут в её руках. Она по-прежнему не понимает, что из ручки вытекает не кровь, а паста. Размазывается по рукам и капает на серую юбку. Следы боли окунают странными огнями, а тушь, из которой Тургенев был нарисован и слеплен по кускам, сгустками начинает стекать чернотой по стенам и каплями оседать на древесине. Голова шипит и оставляет мятные разводы зелёного чая. Он давно остыл. Превратился в горькую жидкость. Софья оглядела замазанные руки и не дернула ни одним мускулом. Паста оставляла следы боли на одежде. Следы черноты её бездны, в которую она провалилась. Просто не было сил отпустить ручку. Не было сил уткнуться лбом в тоску и сдохнуть в ней. Рука расслабляется. Пол тоже начинает страдать от вылившихся на него капель. Жгучая боль осушает жизнь и стирает её в стирке на режиме «выжимание». Выжимание мозгов, сил и духовных нравств. Силы остались в прошлом. А прошлое осталось лишь в воспоминаниях. Вся её жизнь лавиной скатывалась с гор и шла ко дну, сметая всё и всех на своём пути. Её спокойной жизни навсегда пришёл конец год назад, когда какой-то невиданный чёрт кинул ей приманку-фальшивку. Повелась. Поверила, что реально. Поверила. Не стоило. Как она ненавидит это слово. Доверие ушло на второй план в ту секунду, когда её представили Сычёву. Она чуть не прожгла его взглядом от ненависти. Но уже совсем скоро дно, а снег с горы всё катится и катится вниз. Почти всё смела. Но почему её жизнь не задумывалась о том, что ветер… ветер сможет сменить направление лавины в другую сторону? В неправильную? Где её ждёт совсем не дно. Не дно, переполненное ненависти. А океан. Океан давно забытых чувств к этой жизни. Литература шагнула назад. А за океаном пропасть. Это хуже, чем дно. Хотя лучше бы она выбрала пропасть, чем океан. Там слишком много неотгаданного. Лавина хочет провалиться в океан, только сверху он весь покрыт льдом. И выбирает он лёд с огнём, а не пропасть. Жизнь делает неправильный выбор. Лучше умереть, чем жить в чём-то неизведанном. Книжки — лучшие друзья, а не этот усохший в бездне мир. — Софья Николаевна, вы в порядке? — тлеющий от разгорающегося дыма вокруг мир тонет во льде. Девушка неуверенно поднимает глаза. Анатолий Аркадьевич немного глупо улыбается, рассматривая представившуюся картину: одинокие, ненашедшие резинки, распущенные волосы, которые он видит впервые за уже большое количество лет; глаза, которые не горят больше и малейшим огоньком, ведь внутри каждая клетка заледенела; измазанные в пасте ручки руки и вся одежда, что тоже не свойственно ответственному преподавателю, метившего на завкафедру. Пока её жизнь не испортили. Не взбили на полной мощности блендером и не выкинули остатки в унитаз. Никто даже не смыл, потому что жалко. Жалко неудавшийся напиток. Жалко себя. Жалко мир. Жалко всех, кроме неё. Просто потому что внутри пустой мир, лёд умирает под воздействием пламя. Пламя топит всё. — Да, Анатолий Аркадьевич, всё прекрасно, — она не поднимает режущий взгляд на преподавателя, чтобы не вспугнуть его. Любуется своими руками, хотя на самом деле она не здесь. Она дремлет в неведении счастливом. Лишь время выкинули. Выкинули этот год, убивший её. Цели достигнуты: один из лучших вузов страны, международный уровень. А у неё уровень называется «-1°C». Если не меньше. Кажется, если приоткрыть ей рот и дунуть, любой под ударом нежных чувств превратится в льдину и будет умирать во сне. Потому что боль внутри неё заглушена. И готова заглушить любого. Лишь бы не сдохнуть от дрожи в висках. Впервые за последнее время она шевелится. Шевелится, потому что за спиной слышит ржавые звуки косяка двери. Но всего лишь дёргает плечами. Потому что знает: если сейчас сама повернётся, ледяная стена станет на сантиметр толще. Превратится в глыбу и потянет её на дно. Кто-то сзади. Он дышит ей огнём в спину. Она знает, кто ещё может так бесцеремонно вылететь к ним в кабинет. Её лёгкие дрожат, а запачканные и высохшие пальцы зажимают юбку всеми силами. Как будто это её якорь: хотя якорь тоже потянет её на дно. — Ну… за мной приехали. Может… поговорим? — она левым глазом замечает кивки Анатолия Аркадьевича, которые постепенно на носках ретируется из кабинета. — О ч-чём нам говорить? — она желала, в мыслях эту секунду настраивала себя, чтобы голос получился, как обычно — уверенный. Но в голове сбой настроек. Что-то снова идёт не так. В общем, как обычно. — Скажи мне лишь одно, — он хватает её стул, за спинку, и дёргает его влево на сто восемьдесят градусов. Он часто так делал, потому что ненавидел, когда ему смотрят спиной и ухмыляются в лицо. Тоже спиной. Только сейчас никто не вибрирует огнями и не говорит: кто-то просто старается прожить сегодняшний день без слёз. Только смысла нет, ведь они уже кровавыми пятнами текут по ней и оставляют разводы. Внутри слёзы. Снаружи она терпит. Внутри кровь никто не видит. — Что сейчас в твоей голове творится? Я не вижу. Героическая боль. Она чувствует внутри, как сантиметр стены прибавляется. Чувствует затылком, что кровавые слёзы закончились. Она чувствует всё, кроме океана. Не чувствует воды и песка под ногами. Чувствует северный ветер из его глаз. Она находит воздух в окружении. Это даётся трудно. Но её ухмылка стально держится и когтями упирается в его глаза, вызывая недоумение. Прикрывает свои чернявые огни. Потому что сама не хочет, чтобы прямо сейчас стена разломилась пополам. Она хочет, чтобы та росла. Убеждает себя в этом. Но рассудок лишь отчаянно повторяет «ты в мире удушья без кислорода и воды». Вода есть, только она замёрзла. — Что в моей голове? — она цокает, но глаз не открывает. Она не видит, что сейчас на его лице. Просто кончики пальцев излучают маленькие молнии. Докоснись она до его пиджака, он отлетел бы на тысячу миль. Но она не хотела. Не хотела, чтобы он уезжал. Она хотела лишь жить спокойно, как это было и год назад. Зачем она всё это устроила? Чтобы развлечь свой мозг? И только теперь понимает, что лёд не топится. Его лишь можно расколоть. Тревожно и беспечно. Ухмылка дрогает. Дрогает жизнь. Дрогает Земля. Глаза немного приоткрываются. Он не меняет положения. Его ладони также упираются ручками в стул и давят на сознание. Его глаза также заглядывают в душу и пытаются понять, разгадать код для проникновения в мозг. Но этот код она не знала сама. — Вы правда хотите знать, что в моей голове? — она, честно, хочет ему сказать, но не хочет. Она правда хочет его остановить, чтобы он не уезжал, но не хочет. Она хочет сломать себя, но ничего не происходит. Ничего не ломается. Ломается лишь её жизнь. И ломается его, когда она приближается к нему. И шепчет. Тихо. Неосознанно. Её мозг решает лишь одно: остановить безумие. Остановить его. И остановить бешеный пульс по артериям. — Ты. И в ушах лишь звуки трескающийся вдребезги ледяной стены. И льда, который накрыл океан чувств. Всё ушло. И она подошла к нему, чтобы полностью в него погрузиться. Погрузилась. Сделано. Его не растопили, его раскололи.