Миражное

      Недалеко от побережья Жёлтого моря — всего в паре часов езды на скоростном поезде, внешним видом похожим на осетра, — шумел очередным совершенно особенным диалектом маленький китайский городок. Маленький по меркам страны, где пятьсот тысяч — деревня, а три миллиона — посёлок городского типа. Этому определению меня научил Себастьян, волею какого-то контракта несколько лет проживший в подобном месте.       Через Китай Себастьян протащил меня почти волоком — к чему нам мегаполисы, фейк-рынки, небоскрёбы и финансовые центры? Будто раньше никогда не видели. Я на такие заявления скептически поднял бровь, но мимика моя на Себастьяна не подействовала.       А он на меня — ещё как.       Сейчас сидели на лавке, на самой жаре — единственное свободное место было — и не щурились на солнце, похвальное в своём упрямом стремлении расплавить всё живое, нагреть выставленную на прилавки еду до состояния, когда запах разогретых специй станет невыносимым. Особенно я не любил один, острый, с томатами и ещё чем-то неясным. Бабушка Лин он назывался, что ли… Пестрел в супермаркетах зелёными этикетками с седой китаянкой лет семидесяти.       Слева и справа из-за слабого ветерка шумели клёны с поразительно короткими тенями — иначе бы доставали и до нас. Недалеко сидели две китаянки и зубрили наизусть текст из учебника. На английском. Сначала читала одна, потом вторая. Скверно получалось у обеих.       — Я бы скорее оглох, чем слушал это, — Себастьян кивнул в подтверждение. Меня не понимали по-английски — удивительная возможность говорить, что вздумается. Крикнул, как-то глупо и невежественно показав свою власть недоделанную, — никакое у вас произношение!       Девчонки глянули на меня (скорее, на Себастьяна, хотя…) с интересом. Сейчас вот следи, чтобы телефоны не достали. А то ещё и в друзья добавлять начнут.       — Ты можешь отключить слух… Или впасть в анабиоз. Но ты всё ещё здесь.       Мечтатель. Не иначе как солнечный удар схватил. Но лоб был холодный, как и всегда, и на лице ни кровинки. Китайцы косились, проходя мимо. На кампусе ещё не мешало, но за пределами пальцами тыкали и едва успевали фотографировать — как же так, европейцы, прости Господи, и белая кожа тут, и б о л ь ш и е глаза, и необычный язык, иногда с примесью французского. Вспышку только выключайте, папарацци, хоть для приличия соблюдайте конфиденциальность.       — А где мне быть? Пропадёшь без меня сразу, — кусал ложку от мороженого. Оно кончилось давно, а за новым идти — лень…       — Считаешь, я настолько несамостоятелен?       Встал намеренно перед ним, спиной к солнцу, свет загородил. Отреагировал немедленно: голову поднял и безмятежно улыбнулся.       — Пойдём отсюда, — попросил, потянул за воротник лёгкой рубашки. Хлопок, только тронь — и почувствуешь, как цвёл он белым полем облаков, как собирали его бедные крестьяне на бесконечных полях. Царапнул ногтем по алебастровой коже. — В город. Возьмём в аренду тук-тук и не вернём.       — Не хочу. Не сейчас, — расслабленно отмахнулся Себастьян. Духота отпечатывалась на его лице влажным блеском и парадоксально сушила губы, придавая ему усталый вид. Хотел бы — и следа не оставалось бы, но…       — Тогда сходи за мороженым. У меня деньги кончились.       Мелочь провалилась в дыру в кармане безразмерной ветровки (в компанию к ключу от комнаты), и теперь я ходил, звеня монетами, как непрофессиональный нищий. Достать мелочь, зашить куртку, купить новую — зачем? Себастьян лениво усмехнулся и, не сказав ни слова, абсолютно по-человечески, ногами по земле удалился в сторону кафе. Там продавали мороженое в рожке со вкусом зелёного чая и топингом.       — Мне манговое! — крикнул я, рассматривая его спину.       До кафе на первом этаже столовки — минут пять, от площади перед школой прямо, пройти между студенческими общагами, в переулке, где были припаркованы фольксвагены (по-китайски у них какое-то дикое название, не запоминалось никак), завернуть в ворота, закрытые от жары мутноватой силиконовой занавесью, и всё, пожалуйста. Манговое, клубничное, на ваш выбор.       Минут до его возвращения я не считал. По привычке залез в инстаграм, лайкнул пост Джейми Оливера, потом что-то ещё… Думать не хотелось. Не думалось.       О чём? О ком?       Об окружающей обстановке. Жара-жарища, пылающий асфальт, тёплая тень, летающие клопы размером со смятую жевательную резинку риглис и нехарактерным для неё запахом, электровелосипеды, вездесущие и в общем бесшумные, лишь едва скрипевшие и беспрестанно сигналившие, как правило, на расстоянии чуть больше фута от меня и Себастьяна.       К новому месту жительства, комнате в общежитии или номеру в хостеле я тоже привыкал быстро и потом никогда не хотел уезжать. Человеческая заморочка — так утверждал Себастьян, хотя я был уверен, что приятная лёгкая грусть оставалась и в нём, ложилась новым слоем после каждого прожитого дня.       В какой-то момент всё сломалось и встало на свои места. Как будто вскрылся лёд на реке в начале февраля, а я осознал это только в апреле. Оглянуться я успел с лихвой, да и сейчас времени посмотреть в лицо прошлому было более, чем достаточно, но зачем? Когда-то я клялся себе в вечном желании только отомстить убийцам моей семьи и после умереть самому, а сейчас всё это отошло на второй, третий, пятый-десятый план. Зажило. Темнота, вытеснявшая всё из моей души, разраставшаяся там подобно раковой опухоли, засветилась изнутри и исчезла, оставив после себя только несводимое клеймо на рёбрах и контракт. Маленькую круглую печать в правой радужке.       Это было предсказуемо и до сих пор странно невинно. Но я словно кожей ощущал, как цвела, горела и грела меня моя совсем не внезапная, какая-то юная влюблённость. Она туманила разум, ограждала меня от внешних проблем, от тягостных мыслей о вечной жизни, которые в контексте всё той же вечности казались несущественными. Я знал, что продлится это недолго, с моей-то усидчивостью и склонностью к приключениям, однако всё цеплялся за что-то… миражное.       Утешало, что Себастьян цеплялся вместе со мной. И за меня. И я за него тоже.       Народу на улице меж тем прибавилось. Это студенты высыпали на обед, откровенно радостные концу мучений в виде душных аудиторий и нудных лекций на тему коммунизма. На площади перед школой скоро должны были появиться первокурсники в зелёной военной форме — практику проходить.       Себастьян как-то вскользь сказал: «Они скоро покорят мир». Возьмут числом и неизбежностью конкуренции. Он много чего ещё рассказывал, вспоминал проделки императора Цинь, монгольские стремена, а уже вместе мы наблюдали и голод, и резню в южной столице, и строительство Шанхайской башни на берегу Хуанпу.       В размышлениях и инстаграме я потратил двадцать минут, а Себастьяна всё не было. Вряд ли с ним могло что-то случиться, не зря он живёт уже бог знает сколько. От рожка мороженого ничего страшного не произойдёт…       — Извини, что долго. Там очередь. У всех обед.       — Благодарю, — подвинулся на скамейке, и Себастьян сел рядом, слизнул ягоду черники с самого верха мороженого. Всегда приносил себе с черникой либо с шоколадом. Шоколад обычно тёк из рожка, и после него руки Себастьяна липли к моим.       — Поедем к морю? — глянул на меня лукаво.       — Плавать не умею, — проворчал скорее по привычке.       — Научу, — волосы лезли ему в лицо, и он периодически убирал их ладонью, проводил по голове и собирал короткие волоски у самой шеи в треугольный хвостик. — За сто лет пора уметь. Вдруг снова потоп?       — Да уж, — протянул. Говорить тоже не хотелось. Хотелось слушать, есть мороженое и иногда (или чуть чаще, чем иногда) целоваться, вытянув ноги на колени Себастьяна. — Потоп действительно был? Ну, тот, всемирный.       Вкусная зараза, этот манговый топинг.       — Был. Человеческий род перенёс многое, чтобы выжить. Привык создавать себе проблемы и бороться за существование.       — Значит, нам не придётся если что их спасать… в глобальном масштабе.       — Им требуется защита только от самих себя. Не совсем понимают, насколько огромен мир и велики последствия. Не всегда и не все.       — А если они уничтожат Землю, мы тоже погибнем? — невольно втянулся в разговор. С Себастьяном всегда так: сначала молчишь-молчишь, смотришь только, а потом не замечаешь, как разгорается в тебе костерок из аргументов и фактов. Я покрутил в руках рожок, завёрнутый в розовую бумажку, прикинул, где ближайшая мусорка. Возле магазина канцелярии должна быть. Опять, наверное, коробками от посылок забросана вся… Вероятно, мы тоже когда-то станем мусором на земле, и нас разнесёт по её просторам сильнее, чем мы сами разбазариваем себя.       — Не горячись, — с мягким возражением покачал головой Себастьян, увидел, что я задумался, и поцеловал.       Требовательно-сдержанно целуя в ответ, я злорадно думал о тех двух китаянках. Вы-ку-си-те. Мой.       Отрываться от Себастьяна решительно не хотелось. По глазам видел: ему тоже.       — Мы попадём в Ад, если он ещё будет существовать. Или в Рай, там никому, кто не заслужил, сладко не придётся.       — Если так, зачем Ад вообще?       — Всем же хочется дом. Чтобы свой был. На худой конец офис и тому подобные прелести. Да и разграничить добро со злом хоть как-то…       — Вот оно как… Всё равно. Мне и так кажется, мы неправильные демоны.       — Почему? — в голосе расслышал нотку задетой демонической гордости. Образец ты, конечно, хоть в хрестоматию тебя печатай. «Демон обыкновенный». (Хотя какой там обыкновенный).       — Ну… Мы не пожираем души, как сумасшедшие, не охотимся на жнецов. Мы только мотаемся по миру и иногда заключаем контракты.       — Хочется большего? — усмехнулся ностальгически. — Я в своё время устроил Чёрный мор, например…       — Я знаю. Бесполезная тупая жестокость, — резковато.       — Мне она тогда таковой не казалась, — улыбка вышла кривой. Задел. Пускай. Понял же за эти годы, что я его любым приму, но своего прошлого (да и настоящего, хотя оно было куда менее кровавым) иногда будто стыдился.       — Нет. Мне ничего не нужно, — честно ответил, подумав с секунду, представив, каким путём обычно достигается это большее. — Люди сами справятся с разрушениями. И с возведением замков, обычных или воздушных, тоже.       Запихал бумажку и две пластмассовые ложки в карман штанов. Все китайские модели были, как на подбор, коротковатыми, но мои фиолетовые штаны мне, как ни странно, подошли. Уселся на лавку с ногами, стащив конверсы, не развязав белых шнурков, и лёг на бедро Себастьяна. С такого ракурса увидел неправильно застёгнутые пуговицы на воротнике и потянулся к ним.       — Я думаю, что никогда не был настолько спокоен и свободен, как сейчас.       — По тебе и не скажешь. Всё куда-то бежать норовишь.       — А по тебе — да, — нижнюю пуговицу — в нижнюю петлю, а верхнюю можно и так оставить. — Куда угодно убегу, если с тобой.       — Куда же я без тебя? — спросил он в пространство, достал из моего кармана бумажки и швырнул их в урну, ярдах в пятидесяти от нашей лавки. Китаянки на соседней лавке сбились с чтения текста.       — Позёр, — фыркнул я и потянулся, предвкушая море.