Плач яблони

Помню, погода тем днем была отвратительная. Впрочем, это же Питер. Дни с хорошей погодой можно по пальцам пересчитать. Правда, бывали действительно хорошие дни. Пока не начинает выпадать снег, все очень даже терпимо. Я очень люблю дождь и, объездив всю Россию, не могу сказать, что существует более подходящий к дождю город, чем Санкт-Петербург. Хотя, разве что Хабаровск, с его непередаваемой мрачностью и особенным стремлением уединения, но сейчас не об этом. Только-только наступил февраль. Дороги стали настоящим испытанием. Дули холодные ветра, срывая шапки и капюшоны. Почти беспрерывно шел снег. Липкий и мокрый, он таял на одежде, закрывал обзор и накрывал город тяжелой пеленой отчаяния. Но все же я могу сказать, что Питер — лучший город, который навсегда остался в моем сердце. Я приехал с Максом из Калининграда, а познакомились мы в Самаре. Тогда моя жизнь была еще другой. Я только начинал петь, окончив обучение, и понимал, что это именно то, чем я желаю заниматься. Макс играл на гитаре в каком-то переходе, и я не смог пройти мимо. Обычно я не подхожу к людям просто так, но что-то тогда во мне щелкнуло, и я познакомился с ним. Оказалось, он путешествует автостопом из Краснодара. Мы с ним заговорились. Попробовали спеть. У нас получилось. Мы были знакомы меньше получаса, но прекрасно понимали друг друга. Как сейчас помню, это была песня «Кино», «Кукушка». Мне до сих пор сильно нравится, как он играет, но иногда я его поправляю, как и он меня. Взаимный рост за счет друзей. Не знаю, что нас свело, потому что в судьбу я не верю, но мы подружились, и решили, что будет неплохо путешествовать дальше вместе, останавливаясь в городах и зарабатывая на жизнь своим творчеством. Наверно, спустя четыре месяца мы приехали в Санкт-Петербург. Сначала, город мне не особо понравился. Он был таким же, как и все остальные. Это минус частых путешествий: теряешь интерес. Только приехав на окраину города на фуре с каким-то слишком общительным водителем, мы добрались до автобусной остановки и вышли после около станции метро. Честно, не помню, где это случилось. Помню только то, как я и мой друг негодовали из-за цены на проезд. В других городах, где нам удалось побывать, все было на порядок дешевле. Впрочем, этого следовало ожидать. Питер, как никак — культурная столица страны. Стоило нам выйти на улицу, как ноги чуть ли не сразу промокли. Это была середина января, шел снег, на дорогах — испытание. Самая настоящая каша, подобно зыбучим пескам, не желала исчезать. Иногда она подтаивала, но это не улучшало ситуацию: после наступали заморозки, и все только ухудшалось. В общем, Питер меня покорил своей любовью к издевательствам над людьми; он словно бы проверял, насколько сильно его любят: ведь если кому взбредет в голову остаться в нем, то причина тому самая что ни наесть настоящая любовь. И мне взбрело в голову остаться в Питере. Мы с Максом пообедали в общепите, и я сразу подобрел. Город показался мне красивым, люди интересные, а погода — совершенно приемлемой. Кончено, ветра были сильные, но что же поделать? Сразу после обеда Макс сказал, что у него в городе есть старый знакомый, тоже музыкант, приезжий, зовут его Леша. Они познакомились около трех лет назад, вместе играли, а потом их дороги разошлись. «Не думаю, что он будет против», — сказал Макс, ища в телефоне его номер. Я спорить не стал. Денег у нас, если честно, было немного, и тратиться на хостел не хотелось. Леша в самом деле был не против. Мы остановились у него на недельку-другую, а после уже не хотели уезжать, да и не видели в этом смысла. Нам уже не удавалось вспомнить города, в котором бы мы не побывали. Одной из причин, почему мы остались и продолжали жить у Леши, стала музыка. Одним вечером нам пришла в голову идея: создать группу. Макс хорошо играл, Леша был отличным гитаристом, а я, вроде, весьма неплохо пел. Несколько репетиций, составление репертуара — преимущественно он содержал песни старого русского рока — и мы были готовы встретиться с Сашей, которая стала нашим, так сказать, менеджером. Она была совсем молодой девушкой на тот момент, но отлично знала город, имела связи со многими уличными музыкантами и превосходно ладила с людьми. Мы сработались. Стали выступать на улицах, играть для прохожих, иногда в кафе или барах… Не заметили, как прошло четыре года. Не сказать, что мы стали очень популярными, но у нас даже появились собственные фанаты, а в день мы могли наскрести около восьми-десяти тысяч. И все это время я ни на секунду не сомневался в правильности наших действий. Мы все были довольны. В тот день мы выступали у ТРК «Адмирал», рядом со станцией метро Адмиралтейская. Было второе февраля. Дул сильный ветер. Хотя по меркам Санкт-Петербурга не такой уж и сильный. Снег летел прямо в лицо, одежда и обувь быстро намокали. Но мы все равно играли, потому что хотели. Это заставляло нас чувствовать себя живыми. Макс на тот момент заболел, и мы с Лешей были вдвоем. Расположились как обычно и ближе к вечеру начали играть. Пели все, что знали, что просили, что хотели. У меня немного болело горло, но я все же выкладывался на полную. Леша уже не чувствовал рук, а играть в перчатках отказывался. «Не то, — говорил он, — это совсем не то. Звук хуже, силы меньше…». Я его понимал. Сам на гитаре я играл не так хорошо, но с вокалом у меня было так же. Из-за першения и болей было неприятно и сложнее тянуть высокие ноты и петь без передышки, но как же иначе? Если играть, только выкладываясь на полную. Иначе я никогда и не умел. Но больше всего я переживал именно за Лешу. У меня сердце сжималось от того, что он весь дрожал. Хотелось извиниться перед публикой, собравшейся вокруг нас, собрать аппаратуру и утащить Лешу домой, согреть, принести сухую одежду, заварить его любимый красный чай. Но я не мог. Знал, что Леша пошлет меня к черту. Знал, как сильно он ненавидел, когда о нем заботились. И мне приходилось сдерживать себя и прокусывать губы до крови, когда я порывался попросить его застегнуться, захватить с собой шапку, пообедать или элементарно лечь спать за, хотя бы, шесть часов до будильника. Он никогда меня не слушал. Начинал жутко беситься, стоило мне только подумать о его здоровье. Я не знал, что мне делать. Я бы предпочел забрать все его страдания себя, лишь бы только он улыбался. Но я не мог этого сделать. Леша был самым скрытным из нас. Ни Макс, ни я не рассказывали о себе все, начиная с минуты рождения, первых друзей в детском саду и заканчивая школьными байками наших троюродных дедушек и тетушек. Однако кое-что друг о друге знали. О Леше же было известно только то, что из Питера, и, собственно, его имя. Не густо, но что-то. Играл, тем не менее, он отлично, и, не знаю, как так вышло, практически ничего не знаю о нем, я знал его. В какой-то момент я понял, что влюбился. Ранее со мной уже было подобное, но никогда симпатия не доходила до такой остроты. Я переживал за Лешу, волновался о нем, пытался заботиться, всячески помогал и, разумеется, скрывал свои чувства. Мне было ничего не надо, лишь бы он был счастлив. Если Леша здоров, радуется жизни и, в целом, доволен всем, то и мне все хорошо. Я никогда не понимал людей, требующих взаимности. Человеку нельзя приказать что-либо чувствовать, как ни старайся. Если бы я мог, я бы тогда приказал своему сердцу угомониться и переключиться, потому что оно разбивалось и все равно продолжало биться. Конечно, мне было больно, что я никогда не смогу быть с человеком, который, почему-то, стал для меня всем, но я был готов пережить эту боль, но только время шло, а она становилась только сильней… Я никогда не видел Лешу с девушкой, но я его вообще редко с кем видел. Он и общался-то только с нами и с Сашей. Время от времени с другими музыкантами, а со слушателями говорил обычно я. Не знаю, может, у него был какой-то страх, травма или что-нибудь еще, но я надеялся, что Леша знал, что всегда может рассчитывать на меня, ровно так же как и на Макса. Как-то вечером он долго не возвращался домой. В тот день мы не играли из-за сильного ливня. Я и Макс сидели на кухне. Я стучал ручкой по блокноту, думая над новой песней, а он писал ноты: хотел адаптировать одну зарубежную песню под две гитары. — А он всегда таким был? — я поднял глаза и посмотрел на Макса, сидящего через стол. На маленькой кухне вскипел чайник. Не помню, кто и зачем его поставил, потому что мы оба не собирались пить ни чай, ни кофе, ни даже заваривать лапшу быстрого приготовления. За окном шумела погода. Света почти не было, мы зажгли старую советскую лампу. Макс скинул с табурета ноги и потянулся, вытягивая руки вверх. Потом он наклонился за упавшей ручкой и прочистил горло. — Сколько я его знаю, — ответил он. — И он никогда ничего о себе не говорил? — Да никогда вроде, — Макс пожал плечами и щелкнул ручкой. Он откинул с глаз падающую челку белокурых волос и зевнул. — Скоро вернется, наверно. Ты сегодня сколько спал? — Часа два, — ответил я. — Я ему позвоню. — Лучше не надо. А то мы его еще неделю ждать будем. Просто… дай ему пространство. Макс поднялся и приоткрыл окно. Дождь заиграл громче. Парень достал сигарету из пачки и закурил. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не схватить со стола телефон и не вырваться на улицу, лишь бы только узнать, все ли в порядке. Но в тот день Леша сидел слева от меня и играл на гитаре. Вообще он немного говорил, даже когда мы оставались наедине. Мне нравилось быть с ним вдвоем, пусть даже если мы просто играли на публику. Я никогда не желал зла Максу и очень дорожу им, как другом, но ничего не могу поделать со злобным червячком, который цветет любовью. Находиться наедине с Лешей, пусть даже на нас смотрели десятки глаз, было приятно. Я чувствовал себя особенным, потому что был с ним. Он заставлял меня чувствовать. Иногда я просто задавался вопросом, как тяжело ему приходится. Должно быть, просто невыносимо. Внутри ведь столько эмоций! А, может, у него их нет… и это тогда еще хуже! Выходит, в любом случае, он разбирался со всем сам, а нет ничего хуже одиночества, когда не можешь никому доверять, и даже кота нет, чтоб посидеть и помурчать у тебя на коленках темным вечером, когда ты уставший возвращаешься домой… совсем никого. Только ты… и твои мысли. Демоны, что шепчут их, живут у тебя в сердце. И нет ничего, что усмирило бы их. Ни единого лучика света. Мне хотелось что-то ему дать. Каждый раз, когда я смотрел на Лешу, я хотел увидеть его настоящего. Не скрытную белую маску, приросшую к его лицу, не шаблонные фразы, которые на автомате вылетали у него изо рта, не машинальные движения, совершающиеся, скорее всего, сами по себе, а не по желанию. Я хотел увидеть его настоящего, но сколько бы не смотрел — оставался ни с чем. Было сложно мириться с беспомощностью, однако иного выбора у меня не было. Но разве возможно отречься от мысли помочь любимому человеку? Думаю, что нет. В этот вечер, когда я уже до нитки промок, я посмотрел на Лешу. Было видно, что он замерз и устал, но играл с удовольствием, от души. Вокруг нас собралась приличных размеров толпа, около тридцати. С каждой новой строчкой подходил кто-нибудь еще, останавливался, слушал, может, даже подкидывал деньжат. Впрочем, играли мы не ради прибыли, а ради продвижения. Любая практика несет свои плоды. Если люди нас услышат, они могут нами заинтересоваться — шаг за шагом, вырастет наша фанбаза. Поэтому «Apple Voice», так мы назвали свою группу с парнями три года назад, играли в любую погоду, в любое время. Леша всегда выходил. Как бы он себя ни чувствовал, от игры его было просто невозможно отговорить. Вскоре и Макс, и я перестали пытаться. Мы оба приглядывали за ним, потому что знали, что без нас он себя погубит, но научились это делать издалека. Я объявил о небольшом перерыве и искренне извинился. Голос почти сел, я едва мог говорить. Публика похлопала, присвистнула, с радостью согласилась отдохнуть. Кое-кто убежал, но улица не опустела. Уже давно стемнело, и мне слепил глаза уличный фонарь. На Невском было всегда очень светло, но в этот раз как-то уж слишком неудачно сел. Я поднялся, поежился, пару раз прыгнул и прошелся на три шага взад-вперед за нашей аппаратурой. Хорошо, снег уже шел не такой уж и мокрый, да и вообще, практически, прекратился. — Интересный сегодня денек, — сказал я, дуя на руки. До приезда в Питер я не понимал тех, кто называл этот город холодным, но, пожив тут чуток, понял. Стоило мне верить словам людей, а не смеяться над ними. На Урале и в Сибири не так холодно, как в Питере: в основном, из-за скоро промокающих ботинок и всей остальной одежды, а может, еще какой секрет существует — мне уж об этом неизвестно, да и черт с ним. — День как день, — ответил Леша, натягивая перчатки. Я удивился, услышав его голос. Он был хриплым и уставшим, но поразило меня не это. Леша молчал почти что с самого утра, вообще не говорил, а тут такая мелочь… Меня это порадовало, но я не хотел что-либо испортить, поэтому основательно подумал над тем, что сказать дальше, и стоит ли вообще. — Наверно, еще часик — и домой. — Можно и полтора. — Можно и полтора, — согласился я. На самом деле, я соглашался почти со всем, что говорил Леша. Влюбленная слепота, глухота или что это — неважно. Иногда это серьезно осложняло мне жизнь, но чаще всего просто помогало избежать нелепых и ненужных склок. — Ты как? Руки чувствуешь? Леша пошевелил пальцами, сжал ладони, повторил это несколько раз. — Вроде, чувствую. А ты? Я взглянул на свои руки. — Тоже. Леша натянул на лицо капюшон куртки и прогнулся в спине. На секунду мне удалось запечатлеть взглядом его довольное лицо. Хоть и звучал он крайне подавлено, на самом деле же был счастлив. Голос подделать гораздо проще, чем спрятать эмоции и нацепить маску. Я не смог сдержать улыбки и, поняв, что Леша рад, осознал, что готов играть и петь еще несколько часов подряд. Я постучал по микрофону, когда сел на коробку колонки. На меня обратили внимание. Леша по-прежнему оставался где-то внутри своей черепной коробки, но у меня появилось впечатление, что меня он в нее пустил. По крайней мере, приоткрыл дверцу. — Если вы не против, я сейчас хочу исполнить одну песню для моего согруппника Леши, — сказал я и понял, что мой голос пропал, горло сжалось, а душа покинула тело. Он посмотрел на меня. Кто-то из собравшихся слушателей радостно поддержал меня. — Думаю, вы узнаете ее, — сказал я, взяв себя в руки. — Ну, а если нет, то это будет ваше знакомство… Я совсем растерялся и не знал, что говорить, но когда Леша начал играть — не понимаю, как он догадался, будто мысли мои прочитал, — я успокоился, и запел. Это была песня группы «ДДТ», «Метель». Я знал, что Леша ее очень сильно любил, но почему — нет. Он заслушивался ее вечерами, часто, очень часто, играл сам, и я всегда считал это прекрасным. Его любовь к чему-то, такая сильная эмоция… Трудно поверить, что Леша был способен на нечто подобное. Я бы даже сказал, что вообще никто не способен испытывать хотя бы немного приближенное. Вот только, сдавалось мне, я ошибался, потому что мои чувства к нему сроднились его связи с этой песней. Честно, я тоже считал «Метель» глубокой и красивой, не назвал бы ее любимой, но она всегда дотрагивалась до моего сердца. У меня к десяти часам вечера уже сильно болело горло, голос начал хрипеть, тело не чувствовалось, но я все равно пел изо всех сил, выкладываясь на полную, потому что иначе исполнять этот шедевр невозможно. Когда мы закончили, на нас посыпались аплодисменты. Я слышал, что мне подпевали, людям нравилось тоже, и то заставило меня улыбнуться. Я глянул на Лешу, машинально, непреднамеренно, и заметил, как он смахнул слезу. Это заставило меня напрячься, и я уже хотел обратиться к нему, спросить, обнять, забрать его боль, но вовремя одернул себя, прикусив губу так сильно, что почувствовал железный привкус. Меня выдернул хлопок по плечу. Я повернул голову и увидел не очень трезвого и, видимого, сильно неадекватного мужчину. Он дышал на меня перегаром и что-то пытался говорить. У меня ушло время, чтобы понять: это я не мог расслышать, или он — сказать? В конце концов, до меня донеслось что-то неразборчивое, и я почувствовал растущую ненависть внутри. Мне хотелось избавиться от этого мужика как можно скорее и, что не так уж и странно, еще больше я боялся за Лешу. Он наблюдал за моими действиями, прижимая к себе гитару. Ответственность лежала на мне. Я снова посмотрел на мужчину, который едва стоял на ногах, и отодвинул микрофон. — Вы что-то хотели? — не теряя самообладания, спросил я. — А сыграй о Волге! Его голос был, оказывается, очень громким и резким. — Мы не знаем песен о Волге, извините. — Ну, а как же: «Красавица народная, как море полноводная…»? — Нет, извините. У вас все? Мы бы хотели продолжить играть. За три года активной игры на гитаре у меня только нарастал опыт общения с неадекватными пьяными людьми. Они очень сильно меня раздражали. Иногда я даже пугался того, как сильно злился на них. В самом деле: неужели так сложно держать себя в руках? По крайней мере, можно остаться дома и пить там, сколько душе угодно, но нет ведь! Некоторые так и лезут к остальным! Мне до тошноты противно от таких особей, но я никогда не позволял себе опускаться до их уровня. Сейчас на мне лежит ответственность. Я повторил это в голове еще несколько раз, чтобы убедиться самого себя, что поступаю правильно. Затылком я почувствовал, что Леша смотрел на меня. Я повернулся к микрофону, как рука на моем плече поехала вниз, затем отдернулась и вцепилась в мою мокрую жалкую куртку с новой силой. Я усмехнулся. В какой-то мере это было даже забавно. — Вы что-то хотели? — Сыграй песню о Волге! Я заметил его стеклянные глаза. Он выглядел как любой пьяный человек, пристающий к людям на улице. На коже у него были глубокие морщины и шрамы, щетина, старая шапка на голове, мешковатая куртка, редкие, торчащие в разные стороны волосы. — Уведите его кто-нибудь! — крикнул женский голос из толпы. «Да уж, было бы неплохо», — в мыслях согласился я и поднялся. Другого выхода у меня не было. Я несколько раз сжал ладонь в кулак, чтобы почувствовать ее. Рука мужчины упала с меня, и он с полминуты искал меня на полу, не понимая, где находился. Я терпеливо ждал. «Может, уйдет?», — мелькала мысль в голове. Может, он бы и ушел. Толпа терпеливо ждала. Редкость в Питере: день для уличного музыканта без пристающего алкаша. Всегда кто-нибудь находился. Мужчина поднял голову, и я заметил, что он был настроен весьма и весьма недружелюбно. Единственное, о чем я тогда думал — безопасность Леши. Я знал, что он бы и сам смог за себя постоять, но мне отчаянно хотелось его защитить. Поэтому я сжал руку в кулак еще сильнее и выступил вперед, одновременно и отходя дальше от аппаратуры, и приближаясь к мужику. Он замахнулся первым. Я присел, уворачиваясь от удара, а затем угодил кулаком ему в подбородок. Этого вполне хватило, чтобы он потерял сознание. Кто-то из толпы вызвался помочь оттащить его в метро и свалить на голову полиции, которой, разумеется, не было абсолютно никакого дела до какого-то там пьяницы. Я вернулся на место, встряхивая руку. Она немного болела, я не знал от чего именно: от холода ли, от удара — да и какая, собственно, мне была разница? Все обошлось наилучшим образом. Поднялся ветер, и я вновь насквозь промерз. — Без пяти минут десять, — сообщил Леша, как я вернулся. — Уже? — безэмоционально удивился я, присаживаясь на свое место. — Ну, давай на посошок и домой. Он кивнул. Исполнили последнюю песню. Это была «Кукушка» Виктора Цоя. Я привык исполнять ее напоследок. С последним аккордом мы поблагодарили всех, кто нас слушал, попросили отправить видео- и фотоматериалы нам в группу и распрощались до завтрашнего дня. Я любил играть. Любить общаться с людьми. Любил петь то, что они просили. Любил силу, которую они мне давали. Это непередаваемое чувство значимости в чьей-то жизни хоть на пару минут заполоняло меня и согревало замерзшую душу.

***

Пришли домой очень уставшие. Я оставил аппаратуру в машине, не в силах уже поднимать ее в квартиру. Решил с утра отвезти ее в нашу репетиционную — небольшую студию, которую мы снимаем. У меня болело все тело, и, честно, я не представляю, как поднялся до квартиры. Леша шел впереди меня. Он всю дорогу выглядел очень хмурым и молчал, но я не обратил на это внимания, потому что он всегда себя так вел. Ключи положили на полку в узкой прихожей, и я скинул ботинки, чувствуя, как же сильно они намокли. Если честно, это было единственным, что мне не нравилось в Питере, однако и к этому я уже примирился. Пока я стягивал ботинки, понял одну простую вещь. Привыкать к чему-то — ужасно, потому что как только ты привыкнешь, уже перестанешь ожидать чего-либо другого. Леша прошел в коридор и замер в тени света, падающего с кухни. Я снял мокрую куртку. «Надо поставить их на сушилку», — подумал я машинально, глядя на ботинки, но сам же прекратил дышать, забывая обо всем, когда увидел его силуэт. Мрачный и холодный. Леша чем-то напоминал статую. У меня пошли мурашки, словно я смотрел в само прошлое, которое топило меня в омуте захватывающего отчаяния. У меня замерло сердце, когда я понял, что Леша сейчас что-то скажет. — Зачем ты сыграл ее? — Это твоя любимая песня, — ответил я. — А зачем ты посвятил ее мне? Возможно, мне показалось, потому что в квартире не было света, и я видел черты его лица только благодаря уличным фонарям, пробивающимся в прихожую через окно в кухне, но Леша улыбнулся. У меня снова сжалось сердце. — Мы хоть и в Питере, но все еще в России. Могли вызвать полицию. — Ты это к чему? — я нахмурился и спрятал взгляд. В этот раз Леша точно засмеялся. Я непонимающе посмотрел на него. — Ты чего? — спросил я спустя минуту, а он все продолжал тихо смеяться, будто боялся разрушить атмосферу, в которую мы оба погрузились. — Да так, — Леша вдруг переменился. Я испугался. Сразу начал винить себя в этом. Сказал что-то не то, посмотрел не так, сделал –в общем, все испортил. Я крепко сжал кулаки и набрался смелости, вот только заговорить так и не успел. Леша поднял на меня кристально чисто глаза, и я замер. В этот миг он показался мне невероятно красивым. Казалось, все в нем было идеально. Сердце упало в пятки. Я снова испугался, что в важный нужный момент буду беспомощен из-за своих чувств. Леша выглядел иначе. На секунду мне показалось, что его маска треснула, а дверь приоткрылась, и теперь у меня появился шанс докричаться до него, ступить в его темноту, чтобы крепко обнять и взять за руку. Я хотел этого больше всего на свете. — Знаешь, — тихим голосом заговорил Леша, наверно, сам не веря в то, что действительно собирался сказать то, что собирался, — я с самой первой нашей встречи считаю тебя идеальным. Ты всегда со всем справляешься, нравишься людям. Сначала я даже завидовал тебе, — с губ сорвался смешок, и Леша неловко почесал шею. — А теперь? Леша сделал шаг ко мне. Я подумал, он хотел взять меня за руку, поэтому протянул ему раскрытую ладонь. Первые секунды мое сердце не билось. Потом Леша взял меня за руку, и я умер. -Все это время я не сдавался только благодаря тебе, — сказал он, смотря прямо мне в глаза. Я не нашелся, что ответить. Его слова звучали искренне. Они были пропитаны болью и чувствами… Чувствами, которые раньше Леша постоянно скрывал. У меня пропал дар речи, и я не мог отвести глаз от его смутного силуэта в темной прихожей. Между старыми ставнями окон выл ветер, а я слушал сердцебиение, и только после я понял, что у меня в груди образовалась дыра. — С чего ты вдруг это говоришь? — прошептал я. — Да просто, — он улыбнулся. Я не видел ранее ничего более прекрасного. Его улыбка была живой. Стоит ли мне говорить, что в тот момент мое разбитое сердце пропустило удар и снова пошло? Прямо как в песне… Я, правда, до сих пор не могу вспомнить, что бы Леша когда-то еще улыбался вот так. Без маски, без скрытых мыслей, с чувством и знанием того, что я его понимаю. Улыбка не была счастливой или радостной, даже близко нет, но она была настоящей: слегка печальной, задумчивой, кричащий. Я напряг слух, чтобы разобрать слова, но помехи заглушали частоту. — Ты ведь знаешь: ты можешь мне доверять. На тот момент я уже не отдавал отчета своим словам. Они сами слетали с губ, которые я старался не кусать из-за нервов. Предчувствие говорило, что скоро что-то произойдет, и эта гнетущая неизвестность давила и на меня, и на Лешу. Я заметил это по его взгляду. В следующее мгновение он сделал еще один шаг по направлению ко мне и чуть наклонился, оказываясь совсем рядом. Я сглотнул ком в горле. Как бы я ни старался, взгляд все равно падал на его губы и легкую щетину. Мое тело сразу же отошло от холода. Я почувствовал покалывание в кончиках пальцев и боролся с внутренним желанием. Мне казалось, что это будет неправильно. Одно мое неверное движение могло разрушить все, что мне удалось обрести после долгих лет скитаний. Складывая это всё на чаши весов, я думал, что для меня ценнее: мимолетное наслаждение от того, о чем я давно грезил, или уверенность в завтрашнем дне. Жить моментом — прекрасно, но постоянно так делать недопустимо. Я затаил дыхание. — Не доживи, но созрей… Я не понимал, как он мог быть столь слеп, но оказалось, что все это время был слеп я сам. — Ты будешь вечно со мной. Когда я закончил за него, Леша улыбнулся. Снова. Робко, уголками губ, а в глазах у него стояли слезы. Мое сердце сжалось. Я рвано выдохнул. Он наклонился еще ближе. Его дыхание опалило мои щеки. Через секунду он меня поцеловал. Не сказать, что я этого не ждал, но уж точно я не рассчитывал на то, что это когда-нибудь произойдет. Мне казалось, Лешу такое не интересует. Я не про парней, а в целом. Леша мне казался таким человеком, который не желает ничего, кроме уединения. Но тут… он сам сделал первый шаг, будто бы читая мои мысли. Его губы не были мягкими, а внутри у меня не вспорхнули бабочки, как это показывают в лучших любовных романах, но меня поцеловал мой дорогой человек и в тот момент мне было больше ничего не важно. Я растворился. В моменте. В темноте. В нем. Когда Леша отстранился, он опустил прикрытые глаза, будто стыдился. Мне захотелось взять его за руку, но я этого не сделал. Не мог заставить свое тело слушаться меня. Мы молчали где-то с минуту, а потом Леша резко выпрямился и отошел от меня на два шага. — Прости, — выронил он, потирая челюсть и смотря в пол. Я больше смог сдерживаться. Подлетел к нему и крепко обнял. Я чувствовал, как его слабое уставшее тело захрустело, и чуть ослабил хватку. Уткнулся носом ему в шею и прижал еще ближе к себе. Мне хотелось, чтобы Леша тоже растворился во мне. Я желал значить для него так же много, как и он для меня. Эгоистичное, порочное желание мелкого человека, но, должен покаяться, я был полностью им поглощен. Леша вскоре тоже меня обнял. Он положил холодные ладони мне на спину и опустил острый подбородок мне на плечо. Я слышал, как билось его сердце. Этот день… я навсегда запомню его. — Прости, — сказал я ему. Не заметил, как начал сжимать челюсти и прокусил губу. Проступила кровь. Я поморщился, слизывая ее. В глазах стояли слезы. Я был не из эмоциональных людей, так что подобное поведение выбило меня из колеи еще больше. — Ты ни в чем не виноват, — отозвался Леша. В таком мраке, который был в прихожей нашей угрюмой и самой типичной бедной квартирки Питера, я уже не смог бы разглядеть Лешу. Огни будто бы специально гасили. Может, пелена снега заволокла полотном окно. Может, просто уже разум мутился. Только мои глаза все равно были прикованы к нему и только к нему. Я взял его за руки. Смотрел в его бездонные глаза. Очень долго мечтал об этом. Стоять и чувствовать его рядом… раньше мне казалось это несбыточной мечтой. Почему сейчас? Что изменилось? Я должен был спросить. Мне хотелось узнать. Любопытство грызло меня изнутри. Но я сдержал его в оковах, усадил в конуру и крепче сжал руки Леши. — Ты, наверно, хочешь узнать, что изменилось? Я промолчал. Леша попытался отвести взгляд, но не смог. Я улыбнулся. Леше всегда удавалось читать меня как открытую книгу. Черт знает, как ему это удавалось. Порой это трогало меня так сильно, что я даже думал, что вот-вот заплачу. -Я и сам не знаю. Просто то, как ты спел, — с расстановкой говорил он. — Я долго думал об этом, — в темноте я заметил, что Леша покраснел. — О тебе, — из его уст это прозвучало так волшебно… у меня внутри все сжалось, и я был готов слушать его целую вечность. Никогда раньше Леша ни с кем не говорил так много за один раз. — Макс не должен ничего узнать. Я сглотнул ком. — Жень? У меня подкосились ноги. Леша погладил меня по щеке. — Ты обещаешь мне? — Обещаю, — едва выдал я. — Хорошо. Он поцеловал меня, положив руку на затылок, и, готов поклясться, я умер в этот же миг. Не уверен, дышал ли я тогда, кажется, что нет. Я почувствовал его язык и не смог примириться с мыслью, что Леша был во мне. Мое сердцебиение участилось, а его… оставалось непостижимо спокойно. Леша упорно не хотел отпускать меня. И, даже когда мне стало не хватать кислорода, я не отрывался от него. Мне было мало. Я хотел большего. Леша снова будто бы прочитал мои мысли. Он оторвался от меня, и я недовольно выпустил воздух. Он посмотрел на меня, и я утонул в его глазах, в которых танцевали волшебные звезды. -Макс сегодня останется у Саши. Они должны обговорить наши концерты в кафе. -Хорошо, — я кивнул, хотя едва ли понимал смысл его слов. Готов поклясться, я был тогда забыт в счастье. Мои руки сами его обняли и прижали ближе к себе. Леша поддался вперед, и мы уперлись в стену. Я не понимал, что происходило. Не мог отдавать себе отчета. Его руки полезли мне под толстовку, задрали футболку. Я, замерзший после нескольких часов игры на улице, задрожал. Его кончики пальцев метали яркие искры и молнии. Я горел. Леша не останавливался целовать меня. Он гладил меня по торсу под одеждой. Я начал стонать. Его касания…. Я нуждался в них слишком долго мечтал, порой, представлял, и мне всегда становилось очень стыдно, особенно если в этот момент я встречался с ним взглядом, и… Леша всегда казался мне далеким, но в этот миг я таял под его касаниями. — Я хочу быть только твоим, — шептал я без остановки, пока он покрывал поцелуями мое тело. Он ничего не отвечал, и в глубине души я знал, что это ничего не изменит. Ни Лешу, ни наших отношений — ничего. Но в тот миг я не хотел думать ни о чем другом. Я хотел быть с ним. Пусть это будет единожды и никогда впредь мы даже не вспомним об этом, но у меня будут эти сладкие воспоминания. Горячие засосы на коже. Легкие синяки от его пальцев. Дрожь в теле. Ощущение его дыхания. Я подхватил его и направился к спальне. Это была довольно большая комната с двуспальной кроватью. Она принадлежала Леше, как хозяину квартиры, но я знал, что он очень редко на ней спал. Я наугад открыл дверь, по памяти прошел внутрь, и мы упали. Прекрасное забытое лицо освещалось лунными бликами. Леша открыл глаза. Его ресницы трепетали. Я нависал над ним, упираясь руками по бокам, не мог перестать смотреть. Он был прекрасен. Лицо Леши казалось печальным и страстным. Он был словно мимолетное видение в глубокой ночной глуши. От него по коже гуляли мурашки. Я вспомнил, сколько раз представлял подобное, и у меня поехала крыша. Его тонкие губы зашевелились, но я не услышал и звука, пока Леша не надавил мне на ребра через одежду кончиками пальцев. Я тихонечко вскрикнул. — Почему ты остановился? — спросил Леша. Не задумываясь, я наклонился и поцеловал его. Это не было моим самым лучшим поцелуем. Честно, в грезах я думал, все будет иначе, но я был с Лешей, с тем, кто после всего, продолжал сводить меня с ума, и больше ничего не имело значения. Его руки снова начали блуждать по моему телу. Я умирал от каждого касания. Мое сердце в груди трепетало, но, что еще более важно, его тоже. Никогда прежде со мной подобного не случалось. Возможно, это все из-за того, что у меня никогда и ни к кому не было столь сильных чувств. Я не переставал думать об этом, снова и снова, постоянно сходя с ума. В какой-то момент я решил, что это был сон. Мне стало страшно. Я знал, что ничего не изменится. Даже для меня все останется как было. И от осознания этого мне хотелось Лешу еще больше. Наверное, мне повезло. Леша был очень скрытный человек, но лежа подо мной он не сдерживался. Не подумал бы, что он гей или би, но, судя по нему, ему действительно нравилось происходящее. Он перевернул меня на спину и сам сел сверху. С десять секунд мы смотрели друг на друга. В комнате было действительно темно, свет в ней съедали старые стены и бесполезный шкаф с парой-тройкой вещей, какой-то безвкусный торшер и старенькие шторы. Глаза фонарей наблюдали за нами. Я не знал, какой был час. Наверно, вечность. Леша нашел мою руку на простынях и переплел наши пальцы. Мое сердце сжалось, я снова забыл, как дышать. Я разглядывал его прекрасное лицо, острые черты, длинные черные волосы, собранные в небрежный пучок и уже полностью растрепавшиеся. В его черных глазах бегали искры. Настоящие. Живые. Это было прекрасно. Он открылся мне, и я чувствовал себя особенным. Столько эмоций за один раз Леша давно не испытывал, я знал это. Мне нравилось то, что происходило между нами. Хватало и того факта, что я любил его, что он был сейчас рядом и, даже если он меня использовал, меня это, почему-то вовсе не обижало, потому что я получал свою выгоду. Мы нашли слабости друг друга и решили их утолить. Мы помогали друг другу пережить эту жизнь. Я не был эгоистом и не страдал от заниженной самооценки. Я получал пользу и отдавал что-то взамен. Возможно, я всего лишь утешал себя этими мыслями уже после произошедшего, но, возможно, это было правдой. Я не могу с уверенностью сказать, чего хотел Леша, но я хотел его и был готов отдать ему все. Леша наклонился и поцеловал меня. На этот раз немного грубо, в напором. Он крепко сжимал мою руку. Наверно, он хотел убежать. Иногда, когда мы играли, я видел его искры, бегающие по телу. Леша был будто на иголках. Я мог только предполагать, что его терзало, а Макс… он, мне кажется, давно смирился и опустил руки. Мне было больно так поступать. В конце концов, Леша много для меня значил. Мне хотелось ему помочь. Если бы Макс вел себя так же, я бы чувствовал то же самое желание поддержать его. Такой уж я человек. И именно поэтому я восторгался каждым действием Леши. Он всегда делал то, что хотел, но проблема в том, что раньше он ничего не хотел. Его руки потащили край моей толстовки вверх, и я оторвал лопатки от кровати, чтобы снять одежду. Мне самому было страшно раздевать Лешу. Я не хотел спугнуть его, не хотел все испортить. Толстовка улетела на пол, следом отправилась и футболка. Леша поцеловал меня, придавливая к кровати и держа за запястья, он прикусил мою нижнюю губу, слегка оттягивая ее, и я простонал. После он стал спускаться ниже. Оставлял засосы у меня на шее, покусывая кожу, на ключицах и груди. Я был уверен, что вот-вот умру. Когда его хватка на моих запястьях ослабла, я высвободил руки. Леша не воспротивился. Я полез к нему под худи, потащил ее вверх. Леша скинул ее. Он остался в наполовину застегнутой рубашке. Пальцы судорожно начали расстегивать пуговицы. Я не сводил с него глаз., не переставал им восхищаться. Снял с него рубашку и положил руки ему на грудь. В этот момент в голове что-то щелкнуло: что ты делаешь?! Но я заглушил этот голос. Мы снова перевернулись, и я оказался сверху. Сел Леше на живот и наклонился, положил руки на щеки и поцеловал. Не сразу заметил. Как он начал расстегивать мой ремень. Пряжка на нем была большой, в виде пианино, и очень сложной. Мне нравилось, как Леша с ней возился. Он не собирался сдаваться, а я тем временем начал спускаться ниже и нарочито долго задержался у него на ключицах и плечах. Пусть это будет единожды, но мне хотелось видеть на его холодном теле напоминание об этом помутнении рассудка. Услышал, как пряжка щелкнула, и усмехнулся. Мне нравилось то, что происходило между нами. Это стоило всего в этом мире. Я предпочел больше ни о чем не думать. Позволил ситуации самой решать, что произойдет дальше. После мы лежали в кровати, оба сильно уставшие и умиротворенные. Мне хотелось спать, но я боялся себе такое позволить. У меня слегка болело горло и все остальное тело, но я был счастлив. Леша был рядом и обнимал меня. Ранее мне не удалось застать проявления его созидательных эмоций, но сомневаюсь, что об этом уникальном случае я кому-либо расскажу. От окна дуло прохладным ветром. Он немного успокоился, перестало мести. Появился страх, что уже утро или, например, другая жизнь, но я сжал в руке ладонь, обнял сильнее и успокоился. Мы оба знали, что ничего не изменится. Мои чувства к нему останутся, а он продолжит быть таким же скрытным и отстраненным. Эта ночь стала помутнением у нас обоих. Самым лучшим, но все же… я слушал, как бьется Лешино сердце. Всей музыкой, что он сыграл своими прекрасными руками, эту ему не превзойти. Я был счастлив, что он лежал рядом со мной под теплым одеялом в старой и холодной питерской квартире после неимоверно тяжелого дня, был по-настоящему жив, даже изнутри, сжимал мою руку со мной и всем телом кричал свою любимую песню. Я только вспомнил, что «Метель» стала первым, что я услышал в исполнении Леши. — Я не люблю тебя, Женя, — сказал он. — Но ты — особенный, — он переплел наши пальцы. — Я это давно понял. — Хорошо, — выдохнул я, одновременно и разбитый, и счастливый. Слезы стали собираться в глазах, но я не был уверен, из-за чего именно. — Я давно заметил… что ты… неравнодушен ко мне, — Леша прикусил губу. — И не знал, что с этим делать, потому что ты заставляешь меня чувствовать, а мне это не нравится. — И что я заставляю тебя чувствовать? — у меня было подвешенное состояние, я был готов вот-вот отключиться. Леша подумал, сомкнув губы и поглаживая мою ладонь большим пальцем. — Просто… чувствовать. Я знал, что Леша не был силен в этом. Он не умел разбираться в себе и в своих мыслях, и поэтому они его съедали. Я бы хотел как-то ему помочь, но сил хватило только на то, чтобы сжать Лешину руку сильнее. Царство Морфея забирало меня. — Это хорошо или плохо? — у меня не было уверенности, что я в самом деле это сказал. — И хорошо, и плохо, — ответил Леша. Возможно, он просто опять прочитал мои мысли. Я уже не знал, на что он способен, а что остается лишь в моих фантазиях. — Я не люблю чувствовать. — Я тоже. — Это невозможно контролировать. — Знаю, — говорил я, прижимаясь непреднамеренно ближе. — Мне очень жаль тебя. — И мне себя. — Я никогда не смогу полюбить тебя, а ты заслуживаешь лучшего. На это я не ответил. То ли не мог, то ли растерялся. Мне до безумия хотелось спать, но я не мог себе этого позволить. Я хотел послушать Лёшу. Пожалуй, я любил его слишком сильно. Может, я зависел от него? Это было чем-то нездоровым. Так сильно зависеть от человека, желать его благополучия и вожделеть каждое мгновение, проведенное с ним — худшая пытка. Влюбляются только дураки. — Тебе надо спать. Макс приедет утром. Вы поедете в репетиционную. Леша говорил на автомате. Словно успокаивал сам себя. «Ничего не изменилось и не изменится», — кричали его слова. Так ему становилось лучше и легче. И хорошо. Если Леша был рад — я тоже. Ничего не изменилось. Я так же продолжу страдать от любви к нему, от того, что он слишком закрытый для того, чтобы к нему привязываться, от того, что он не захочет и не сможет принять мое волнение или заботу, но уже с мыслью, что для него я — особенный. А он продолжил скрываться в раковине, что строил годами. Этого и стоило ожидать. Ничего не меняется по щелчку пальцев или после одной исполненной песни. Это жизнь. Это была всего лишь наша с ним метель под яблоней.