Кормилица

      Мчится охота, и я мчусь вместе с ней. Звонкий лай загонщиков всё ближе, запах страха добычи — четче. Большая часть стаи отстала и выдохлась, но не я. Мои лапы сильны, мое тело — пружина, мое дыхание — ритм. Справа мелькают черные спины — свита Матери-Охотницы, бегут подле своей госпожи. Прыгнет ли она сегодня первой? Зверь в разы больше и сильнее привычного, и глава стаи медлит: она уже в тех летах, когда начинаешь бояться промахнуться. По Закону чтобы твое место заняла более молодая и сильная, одной ошибки мало, но после неё это станет лишь вопросом времени. Власть великой пошатнется.       Мать медлит, рассчитывает момент, и я не выдерживаю. Прыгаю первой, впиваясь зубами в горло огромного зверя, перегрызая артерии, расцарапывая лапами брюхо. Зверь хрипит, пытается поддеть меня и рогами, и шипованным хвостом, но я проворней. Бьется. Наконец, хрипя валится на землю. Я стою на нем, морда в крови. Низко кланяюсь Матери-Охотнице. Твоя лучшая дочь сегодня была первой. Честь твоей крови, Мать.       Она раскатисто лает, смеясь. Свита склоняется в почтении, давая Матери пройти и разделить добычу. Отставшие охотницы догоняют нас. Мы раздираем мясо прямо на месте, ведь дотащить такую тушу до стаи не сможем. Мне достается самый большой кусок и одобрительное урчание матери. Её кровь самая сильная. Она — глава.       Стая пирует — добыча хороша. Говорят, зверь долго ходил в богах у презренных с той стороны Леса, и это делает плоть вкуснее вдвойне. Магия его крови успела пропитаться надеждами и отчаянием дикарей, и терпкий привкус их желаний пьянит. Зачем этот дурак вообще вернулся обратно, во владения Настоящих? Неужто поверил в свою мощь так же, как молящиеся ему люди? Счел себя всесильным, непобедимым? Только не на наших землях. Здесь ты либо в стае, либо добыча.       Первыми по Закону пируют Мать, её свита и лучшие охотницы. Я — всегда в их числе. Прочие самки гордо лежат, мерно помахивая хвостами и ни о чем не волнуясь, — хватит на всех. А вот детеныши и самцы, их растящие, допускаются последними. Смотрят с тайной надеждой: перепадет ли что-то достойное со стола Матери, или только объедки да потроха достанутся им и от столь мощного зверя? По привычке выискиваю взглядом Светлого. Жмется среди прочих самцов, чуть прихрамывает на одну лапу. Видать, опять побили свои же. Казалось бы, самцам и так в иерархии ниже падать некуда, но нет. Шерсть у Светлого чудо как хороша — дивная, густая, нежная, красивого оттенка, слишком редкого в наших краях. Все охотницы хотели волчат с такой шерстью, и ему часто перепадали хорошие куски. Вот только он слишком слаб и так ни разу ни одной и не смог сгодиться. Незавидная участь.       Вгрызаюсь в лучший кусок, отданный Матерью. Давно наелась, но как приятно жевать через силу, пока слабаки смотрят голодным взором. Так вкуснее. Ловлю встречный взгляд Светлого, тоскливый и полный боли. Когда ты ел последний раз? Давненько охотницы не пытались зачать от тебя, а другие самцы к мясу не пускают. Ненавидят выскочек. Может быть, голод заставит постараться получше?       Беру остатки — хватило бы еще на троих — и легко, словно мясо и не весит ничего, бросаю к лапам Светлого. Смотрит долго. Ишь ты, еще и раздумываешь? Но склоняется, принимая подарок. Стая видит, кто сегодня решил попытать счастья. Мать вновь заходится смехом — её кровь, конечно, сильна, но с бесплодностью Светлого уже все смирились. Благосклонно машет хвостом — пытайся, глупышка. Не будет такой шерсти в нашей стае, но ты пытайся. Ошибки молодым полезны.       Поднимаю кусок и уношу в сторону своего логова. Светлый плетется следом, еле слышно ступая по сухой траве. Был бы самкой — цены бы не было в разведчиках, но не свезло. Уродился поджарым, красивым и бесполезным самцом.       Бросаю мясо в глубь пещеры, пускаю его первым и захожу сама. Пусть поест для начала. Силы ему понадобятся. Ложусь на пол и внимательно наблюдаю за ним. Не спешит, не хватает жадно куски, как другие самцы. Пытается подражать благородным охотницам? Забавный.       Уж не знаю, что послужило тому причиной — угощение ли в виде небывалой магической добычи, удача ли, что улыбалась мне в тот день, но у Светлого получилось. Щенки. Пятеро лопоухих волчат, все как на подбор с его роскошной шерстью и моими мощными лапами. Четыре девчонки — ох и красива же будет моя свита, когда я стану Матерью-Охотницей! — и один самец. Бесполезный, конечно, но в нем моя кровь. Авось будет поудачливей горе-папаши и многим в стае подарит свою роскошную шерсть. Светлый почти не покидает пещеру, постоянно вылизывая, воспитывая и научая малышей, да и сама я отлучаюсь только на охоту: они еще слишком малы, чтобы бежать со всеми. Как же сладко было дать знать о детях Матери-Охотнице. Твоя кровь вновь сильнее. Я принесла самых красивых щенков.       Бесполезный оказался наиболее глупым из помета — самец, что с него взять. Ни мозгов, ни чувства самосохранения. Умудрился ночью сбежать из пещеры, пока я, наевшись, давала Светлому ловить на мне блох. Напал на мелкую змею и попытался её сожрать. А та, не будь дура, цапнула его перед смертью, да цапнула хорошо — место укуса мгновенно распухло и посинело. Нашли щенка мы не сразу — по сиплому, еле слышному дыханию. Светлый заскулил — прикипел к помету. Сердце отца не обманешь, природа такая у них — любить всех своих детей. Матерям с этим проще: всё, что могла, я им уже дала, остальное — отцовская забота. А Светлый не уследил. Воет.       Смотрю на маленький комок шерсти в его лапах. Вылизывает. Сестры подошли своей смешной детской походкой, в недоумении тыкаются мордочками в брата. Не понимают, почему он, вопреки обыкновению, не бежит за ними. Во мне закипает какая-то странная, необъяснимая ярость. Да, конечно, это самец, бесполезный, ненужный, но он моей крови, а моя кровь сильна. Моя кровь не умрет по глупости, из-за змеи.       Быстро ухожу и быстро возвращаюсь с добычей. Этот зверь магическим никогда не был и из Леса не выходил, никакой силой детей и мужа не напитает, но хотя бы прокормит, пока меня нет. Светлый смотрит непонимающе. Не верит. Низко рычу, впервые в жизни говоря с ним. Есть цветы, которые лечат любой яд. Я принесу такой Бесполезному, тот оклемается, и всё будет хорошо. Хватит выть. Береги детей.       Он кивает, ошарашенно. Шутка ли — охотница, лучшая из дочерей Матери снизошла до общения с самцом, пусть и зачавшим с ней. Вновь смотрит протяжно, долго и вдруг подает голос:       — Легкого пути тебе, Кормилица. Иди с моей удачей.       Самки не знают примет, а вот жизнь самцов ими буквально кишит. И вправду, если ты никогда не уверен в завтрашнем дне, полностью зависим от расположения другого и не творишь свою судьбу собственными лапами, а лишь плетешься в чужом хвосте — легко в таком случае слепо уповать на чудо. Презренные дикари с другой стороны Леса, молящиеся на нас, Настоящих, как на богов, все как один чтят приметы, и наши самцы — не лучше их. Но я молча киваю. Светлый дает мне единственное, что может, — свою удачу. Он в неё верит. Красивый у него голос, кстати. Надо будет послушать еще, когда вернусь.       Лизнула каждого из детенышей, нежно дала лапой по носу Светлому и в три прыжка скрылась в ночи. Время не ждет. Пора наполнить ночь кровью.       Цветы растут с другой стороны земель стаи. Об их свойствах знают все, а посему суются сюда лишь глупые да отчаянные: нет лучшего места для западни, чем водопой или всеисцеляющий цветок. Говорят, сейчас тут поселился какой-то котяра. Стая не любит котов: те не почитают своих самок. И я тоже сейчас их не люблю — мне нужен цветок, а этот толстый, зажравшийся горе-охотничек, отвыкший от погонь, преграждает дорогу. Он раза в три крупнее меня — сказываются года хорошей кормежки, но я не привыкла отступать. Я — кровь Матери-Охотницы, лучшей из стаи. Не проиграю.       Он поет, и я с тихой ненавистью зажимаю уши. Говорят, коты могут замурчать тебя, свести с ума, лишить воли, и ты сам, покорный, пойдешь им в пасть. Слушать его нельзя. Я вою. Вою громко и неистово, стараясь заглушить его голос, и быстро прыгаю. Дыхание не сбивается, но мощные лапы рассекают лишь воздух и траву — кот успел увернуться. Прыгаю снова, продолжая выть. Вновь мимо. Такой огромный, но быстрый. Непривычно. Кровь бурлит, вспоминаю мягкий комок боли со светлой шерстью и глаза его отца. В моей стае будут его волчата. Я прыгаю снова.       Мы с котом словно играем в догонялки, и кажется, что я для него скорее мышь, чем угроза. Мое отчаянье его забавляет. Стальные когти всё чаще проходят в опасной близости от моего горла. Мокрый мох на камнях скользит, лапы разъезжаются, и я падаю навзничь. Кот нависает надо мной. Мурчать перестал уже давно — видать, смирился, что добровольно в пасть не сунусь. Ухмыляется, как это умеют только коты. Говорит, растягивая слова, но я не разбираю его речь. Потом понимаю: он пытается лепетать со мной — со мной! лучшей дочерью Матери-Охотницы! — по-людски. Рычу в ответ, лихорадочно ища выход. Мягко обхватывает лапой мою шею, выпуская стальные когти и прижимая их к горлу. Говорит уже на нашем языке:       — Я, красавица, спрашиваю: за каким делом ты к моим цветам полезла?       Речь — удел слабого, но коты её любят. Тяну время:       — Щенку.       — Оооо, — он мерзко хихикает. — Какая ответственная мамаша. А давай знаешь как? Я тебя пощажу, и будешь носить моих котят. Забавная будет женушка, волчица! Таких еще ни у кого не было…       Шерсть встает дыбом от одной мысли. Вспоминаю щенков, как они во время игр изворачиваются из хватки отца, и внезапно, словно удача Светлого и правда помогает моей, повторяю маневр и отбрасываю кота от себя. Не даю опомниться, прыгаю на грудь и впиваюсь в горло. Противник замирает и тихо хрипит:       — Бери что хочешь, только отпусти…       Нет веры котам. Хочу сомкнуть челюсти, но он молит снова:       — Буду твоим верным псом, клянусь Луной и Лесом! Только пощади.       Веры котам нет, но клятвам — есть. Луна и Лес не прощают солгавших их именем, и плата будет в разы страшнее, чем простая месть волчицы. Я разжимаю зубы. Велю сорвать мне цветок и трусцой бегу обратно, к логову. Он — следом, по вершинам деревьев, и лишь несколько не примялись под его весом. Отъелся на бедных путниках, котище. Ничего, со мной сгонишь жирок.       Упиваюсь гордостью. Мать-Охотница будет польщена: её кровь победила кота и заставила того ходить в моих служках. Сильная кровь.       У тропки в свою пещеру принюхиваюсь и чувствую странное. Посторонние нотки, каких тут никогда не было. Мерзкий запах котяры почти забивает их, и я не могу разобрать четко. Пахнет бедой и ужасом. Я ускоряюсь, переходя на столь непривычный вне охоты бег. Что-то случилось. Что-то, чего быть не могло.       Логово разорено. У входа — обглоданная чужими, взрослыми челюстями добыча, которую я принесла щенкам. Вхожу внутрь, кот жмется у стен. Я полагала, что знаю о ярости и злости всё, но ошибалась. Впервые чувствую их по-настоящему.       Кто-то убил всех щенков. Маленькие беспомощные комочки шерсти валяются по всей пещере, и вряд ли на них пришлось больше одного удара мощной лапой. Бесполезный среди них. Что ж, мой сын и вправду умер не от яда. Не сдерживаясь, наклоняюсь и лижу малыша. Прости. Я пыталась спасти тебя от одной смерти, но пришла другая. В глубине пещеры — слабое шевеление. Это уже не щенок. Подхожу ближе.       Узнать Светлого практически невозможно. Кто бы ни сделал такое с ним, это явно был чужак, никогда не слышавший о Законе. Хвост откушен, большая часть шкуры содрана или вырвана, внутренности вывалились, но его не добили. Зря ты всё-таки передал свою удачу мне, очень зря. Оставили умирать самым позорным образом. Узнаю его только по глазам — ни у кого больше не видала таких глаз. Жаль, что редко обращала на них внимание, играя с мягкой шерстью… Он хрипит. Я не понимаю, наклоняюсь ближе, но вездесущий котяра, прикрыв лапой нос, оказывается быстрее. Внимательно слушает, поворачивает ко мне голову и с сомнением произносит:       — Говорит, Мать разозлилась. Хотела, чтобы лишь у неё были щенки с красивой шерстью.       Безумие. Этого быть не могло. Наклоняюсь к Светлому, тихо рычу. С тобой-то так за что? Без тебя у неё нужных щенков не будет. Хрипит в ответ, и теперь кот не нужен, чтобы разобрать. Пусть хочет, сколько влезет. Я к ней не пошел. Сказал, что ты — моя стая.       Закрываю глаза. О, гнева сейчас во мне в разы больше, чем крови Матери. Говорю последнее, что он услышит:       — Ты уйдешь к детям достойно. И я за вас расплачусь сполна.       Благодарно лижет мне лапу, подставляет горло и ждет. Я впиваюсь, перегрызая артерию и обрывая его жизнь. Он умирает, как и жил, — с немой благодарностью и верой. Он знает, я отомщу и за него, и за детей. Кот переминается с лапы на лапу и нервно машет хвостом:       — Дай угадаю, сейчас ты втянешь меня во что-то смертоубийственное, кровавое и опасное?       За всю жизнь я не слышала столько разговоров, сколько за сегодня. Он начинает утомлять, но в моем деле и вправду может оказаться полезен. Киваю, задумчиво глядя на мужа и детей. Кот расплывается в улыбке:       — Знаешь, ты всё больше мне нравишься.       По Закону честь уйти в огне принадлежит только и исключительно Матери-Охотнице. Те, кого заберет огонь, побегут с Вечной Охотой по небу и будут охотиться на Луну. Но Мать нарушила Закон, и я позабочусь, чтобы ей такой почести не оказали. А вот они… Они достойны. У Светлого не было ни шанса против охотниц. Он и дети были слишком слабыми в мире сильных. Он пытался защитить малышей и верность мне, хоть проще и разумнее было бы позволить Матери сделать, что она хотела, или же и вовсе сбежать из пещеры — его шаги слишком легки, чтоб отследить. Но он остался и принял бой. Поступок, достойный великого охотника.       Мы с котом стащили тела вглубь пещеры, служившей мне когда-то логовом. Светлый внизу, дети — на нем. Укрыли их сухими листьями и, порыскав немного по округе, вышли к одному из вечногорящих кустов. Коты ненавидят огонь, так что выламывать ветку пришлось самой. Всю дорогу обратно он ныл, что глаза болят от света, и я остро поняла, как скучаю по спокойной молчаливости Светлого. Бойся, Мать. Твоя кровь будет не только во мне, но и на мне.       Подожгли костер. Дым повалил белый, чистый — верный знак того, что души их устремились к звездам и будут приняты там благосклонно. Но чтобы они могли бежать во главе Вечной Охоты, им нужны победы на земле. И я об этом позабочусь.       Мы с котом разглядываем следы, и внутри меня зреет смутное ощущение, что Закону не осталось места в Лесу. Убивать пятерых детенышей и слабого самца Мать пришла не одна, а со всей свитой. Никто не вступился за её же потомство. Сама мысль тронуть кого-то из своих не ради милосердия и честной смерти была кощунством, но Мать легко переступила Закон. Я — лучшая из её дочерей. Пора крови взять свое.       Кот остался доволен побоищем. Мать рычала, что её слово — Закон и что она вправе его менять как пожелает. Что всё лучшее должно принадлежать сильным. Что я сама дура, раз оставила четверых детей ради пятого. Что Светлый — дурак, раз не признал её силу и счел верность мне важнее своей жизни. Что я — неблагодарный отродыш, ничем не лучше самца. Но несмотря на все крики, она так и не смогла найти нужный момент для атаки, а я, как всегда, смогла. Не стала перегрызать ей горло — такой смерти эта тварь не заслужила, — а просто свернула шею, как какой-то крысе.       Потом принялась за свиту. Кот оказался не так уж и плох и изрядно помог, когда трусливые охотницы — и их я когда-то считала отважными! — попытались напасть скопом, а не поодиночке, как полагается при поединке. Но я — не трехмесячный волчонок. Я всегда бежала впереди вас.       Стая наивно сочла, что теперь я стану Матерью-Охотницей. Прогнала их. Пусть ищут себе новый Закон, раз не смогли жить по моему. Не хочу больше оставаться в Лесу и легко выхожу из него в людской мир. Сажусь на берегу реки, в которой отражаются не столь яркие, как в Лесу, звезды. Муж и дети достойно отомщены и займут полагающееся им место в Великой Охоте. Матери больше нет. Я — жива, но что-то во мне мертво.       Что теперь делать? К своей стае я точно не вернусь. Власть в ней развращает, и Мать тому пример. Чего я хочу? В камыше зашуршало, и невольно в голову пришел другой вопрос: как теперь отделаться от этого навязчивого кота?       Что-то привлекает мое внимание. Вдоль берега плывет странная полость, свитая из сухой травы, — явно дело рук примитивных. А в ней — до боли знакомые звуки. Даю подплыть поближе, пастью осторожно вытягиваю на берег. В странной конструкции детеныши. Двое. Завидев волчью морду, зашлись плачем. Явно оказались здесь не по своей воле, и явно кто-то пытался спасти их из всех доступных слабому сил. Внимательно смотрю. Шерсть на их головах того же цвета, что и у Светлого. И такие же глаза. И если оставить их тут, они умрут.       Смотрю на звезды. Они чужие, но там, среди них, бегут мои малыши. Там Бесполезный однажды вырастет в сильного и благородного самца, и на этот раз отец за ним присмотрит. А я, когда умру, приду в огромную стаю. Свою.       Но сейчас надо жить. Чтобы им там, наверху, было не скучно.       Меняю форму. Медленно, непривычно, впервые. Любой из Настоящих может выглядеть как примитивный, большого ума тут не надо. Склоняюсь над детенышами, и женское лицо, в отличие от огромной волчьей пасти, их не пугает. Кот тут как тут. Тоже быстро переметнулся в человека — по всему видно, не впервой — и вежливо интересуется:       — Что будем делать?       «А ведь теперь придется говорить, — с запозданием думаю я, — говорить много и часто. И вслух. Прощай, моя тихая жизнь». Но произношу только:       — Ты знаешь их язык?       — Конечно. Очень простой.       — Научишь меня. А пока скажи, что теперь они в стае Матери-Кормилицы, и никто их не тронет. А кто тронет — поплатится.       — Они слишком маленькие, чтобы понять…       — Им и не надо. Пусть поймет мир.       Кот явно хочет поспорить, но сдерживает себя, видя мое лицо. Потом наклоняется к корзинке и, старательно уворачиваясь длинными усами от цепких маленьких ручонок, произносит:       — Теперь вы в стае Альмы.