Катарсис

В комнате брата пахнет совсем не так, как в своей. Тут запах более сильный, терпкий, приятный и необычный, вроде бы знакомый, но каждый раз такой невероятный, яркий, как гирлянды на рождество. В комнате брата те же стены, такие же потолок и пол, но места почему-то больше, словно это место скрывает за собой такой огромный простор, как заснеженные леса, или горячие тропы у вулкана. Кровать все еще стоит на том же самом месте, что и раньше, но теперь она кажется какой-то особенной. И странно то, что он лежит на ней, укутавшись в теплое одеяло, и слушает, как за окном воют метели. Снег падает на подоконник, и ветер стучит о стекло, издавая пугающую мелодию. Хочется закрыться с головой, и забыться, но никак не получается. А за дверью, на кухне, ходит взволнованный младший брат, в поисках какой-то там, успокаивающей целебной травы. Пускай парень заранее знает, что никакая трава ему не поможет, как ни помогала никогда до этого, в такие вот, тяжелые ночи, поэтому он почти готов отказаться пить ее. Тело ноет, но сильнее болит забитая мыслями голова. И парень бы с удовольствием съел какую-нибудь таблетку, помогающую уснуть, но в баночке с пилюлями так одиноко и пусто, что становится даже неудобно от того, насколько плотно лекарства вошли в привычный режим жизни. На этот раз, режим нарушается новыми, сильными кошмарами. А завтра, после тяжелого и тревожного сна, если ему конечно удастся заснуть, придется придти к доктору и пожаловаться, что приступы никак не стихнут, в груди жмет, и пышет жаром. Не так как обычно, из-за простуды, или сильных эмоций. Намного сильнее. Достаточно, чтобы кости горели, а душа плавилась. — Т-ты думаешь, это поможет? — тянет парень, когда на пороге появляется младший брат, с кружкой чая, и мокрым полотенцем — Это. Это не то, что нужно сейчас. — А что нужно? — спрашивает малец недовольно, и присаживается на край кровати рядом — Ты обещал мне, что будешь пить таблетки. И не говори что не заметил как они стали заканчиваться, поэтому не сходил за новыми. Сказать нечего. Он прекрасно помнит и знает, когда нужно сходить за новой пачкой, но почти каждый месяц сценарий повторяется. Эта его игра, она крутиться по кругу, как обойма в револьвере, и он никак не может понять, почему даже со снятым предохранителем, пуля еще не оборвала его жизнь. Такую нелепую, вроде бы, пока что короткую, но уже запутанную и ужасно истощающую. — А я, п-пил — врет он, и смотрит как брат хмурится, неверяще пожимает плечами, а затем тянется к кружке, чтобы подать настойку — Тебе нужно поспать, это поможет. Это не поможет… И они это знают, но делать нечего, потому что терпеть это невыносимо, а ноги не держат. Вряд ли получится даже перебраться в свою комнату. Пускай все это, даже слишком не нравится Роберту, кружку он все-таки принимает, и делает глоток обжигаясь. Руки трясутся, так что вцепиться приходиться до побеления костяшек. В глазах меркнет, и мир расплывается разноцветными пятнышками, как в мозаике. Чтобы не упасть на ковер, приходиться поставить чай на пол, и упереться о край кровати. Боль, нескончаемая, тягучая боль, подступает так стремительно и быстро, что неожиданно для себя, он издает тихий стон сквозь зубы, и тут же ощущает, как его крепко берут за плечи, с нажимом укладывают на кровать. Ничего нового. Просто все давно недавно забытое старое. Тяжелое и отвратительное. Достаточно чтобы уже перестать себя сдерживать, и понемногу начинать обреченно материться. Но пока что, кажется, рановато. Силы еще есть, и поэтому парень тяжелым грузом падает на подушку, и переворачивается лицом вниз, вдыхая запах лаванды. Это успокаивает, но совсем ненадолго. По телу проходят покалывания, и мышцы начинает сводить. Минута, и Роберт перестанет чувствовать руки. Две, и отнимутся ноги. Темнота становится гуще, плотнее, и видеть не просто сложно, а уже не возможно. Реальность пронзает длинный бесконечный звон. Он заглушает звуки, режет их на мелкие лоскутки, и где-то там, за плотной пленкой, он все еще пытается расслышать какие-то слова своего младшего брата, который осторожно держит его за руку. Приходиться развернуться, чтобы на лоб положили мокрое полотенце. Воспринимать мир сразу становится легче, пускай и не на долго, а тяжесть не отступает. «Это не конец, а только начало длинного пути» — думает Роберт. И ему ужасно хочется сомневаться в этом, но сомнений совсем нет, и это чертовски расстраивает нервы. — Дыши глубже, хорошо? Эй, Роб, ты меня слышишь? — но ответить не получается. Из рта вырывается только скулеж, как у подбитого волчонка. Силы испаряются стремительно, и парень ловит себя на мысли, что он поступил неправильно. Так происходит всегда, и угрызение совести, это не что-то новенькое, из ряда вон выходящее, а уже давно прошедшее воспоминание. С каждой секундой, когда возвращается боль, возвращается и оно. Роберт думает, видит, как его жизнь катиться к чертям, и дни становятся серыми. Работа — Дом — Больница. Его миг, не пролетевший быстро, а поставленный на паузу. Убивающий, заставляющий устало опускаться на кровать по вечерам, и с нежеланием вставать по утрам. Ему все сильнее кажется, что все не так уж плохо, потому что, он хотя бы, живой. Но мысль об этом помогает не всегда. Порой именно она душит, как душат его эти доктора, их препараты, и обследования. Он не единственный, кому пришлось пережить это, не первый и не последний кто попал в эти отвратительные сети. Но ему, к сожалению, не стыдно. Роберт смотрит на все это, и точно осознает, что этот этап пройден, он не придет к тому же «выходу», больше никогда. Но какая разница, придет он к этому, или нет, если жить нормально все равно не получается? И вряд ли получится хоть когда-нибудь. — Все не так страшно, да? На этот раз должно быть, не так страшно. Прошло уже много времени, знаешь? Все будет хорошо, если ты немного потерпишь — брат говорит ободряюще, но Роб все-таки не может не уловить грустные нотки в его голосе. Наверное, ему тоже все это порядком надоело. Но съехать куда-подальше, явно не выход. Они не смогут друг без друга, слишком много времени прожили в одном доме, под одной крышей. Роберт даже не представляет, как он смог бы продержаться столько лет без своего брата. Ведь он всегда заботился о нем, помогал в сложных ситуациях, спасал во время приступов. Роб даже не представлял, сколько боли мог принести ему. Его давние ужасные поступки, его упертые и самонадеянные нынешние. Все что он учинил когда-то, и все, за что ему приходиться расплачиваться сейчас, действительно, заставляло сердце, болезненно сжиматься. В горле пересохло, и от этого стало не возможно сглотнуть. Он даже не успел заметить, когда огонь в груди достиг пика, и на футболке появились пятна от пота. Температура плыла вверх, до тех пор, пока Роб не почувствовал как во рту булькает от подступившей крови, которая алыми струйками скатилась на подбородок, попадая на губы и язык. Еще немного, и он рассыпется от импульсов, заставляющих тело содрогаться, и взлетать над кроватью от внезапных игл боли. Из-за подступивших слез трудно дышать, поэтому остается только глушить в себе эти полувздохи — полувсхлипы, зажимая ладонью рот. — Роб, может, может вызвать врача? — обеспокоенно чеканит брат, и уже тянется за телефоном, когда его руку перехватывают. В больницу ложиться совсем не хочется, и даже видеть этих лицемеров в халатах тоже. Поэтому парень делает все что в его силах, чтобы успокоить младшего брата. Нет, ему не нужна помощь. Хочет донести он. Но помощь нужна, а поэтому эти судорожные матания головой, действуют скорее провоцируя, чем успокаивая. Роб знает, что не умеет успокаивать. Ему известно это еще с юношества, когда он подросток, вместо того, чтобы оберегать беззащитного братишку, вкалывал себе очередную дозу. А теперь беззащитный братишка оберегает его, полного идиота, не способного вовремя выпить таблетки. Кажется на секунду в глазах мальчишки, вспыхивает огонек, и Роб готов поклясться что так он выражает свое непонимание. Недоверие? В такие моменты он сам не может поверить, не то что, убедить кого-то другого, что с ним все хорошо. В сердце ударяет с такой мощью и скоростью, что Роберт даже подпрыгивает на месте, приподнимаясь на локтях. Его бросает то в жар, то в холод, и кажется, смешиваясь с кровью, по подбородку скатывается вязкая слюна. Он все еще успевает подумать, как жалко выглядит сейчас. Зареванный, в крови, с дрожью во всем теле, стонущий как маленький ребенок. Но приобнимающий его младший брат, судя по всему, с этим совершенно не согласен. Рвано вытирая рукавом дорожки слез, и шепча что-то успокаивающее, он олицетворяет настоящее маленькое чудо. «Хотя» — думает Роб, — «Он совсем уже не маленький». И даже пытается посмотреть на своего 17ти летнего мальчика, с таким трепетом спасающего его от подкравшегося страха. Спустя час, боль все равно утихает. И Роберт расслабляется на постели, устало шипя. В голове гудит так, словно сотни электропроводов, неожиданно взорвались, и оставили на своем месте только оголенные кабели, мигающие от тока. Хочется пить, но во рту привкус горечи, поэтому парень не уверен, что его не вырвет от глотка воды. — Ну вот, все не так плохо, да? — нарочито весело, говорит мальчишка, поглаживая старшего брата по голове — Только.Только ты больше так не делай хорошо? Принимай таблетки во время, иначе ломка будет постоянной помнишь? Роберт кивает, и даже слегка улыбается. Все его внимание сосредотачивается на этой комнате, брате, таблетках и сне. Он думает, когда успел докатиться до такого, что после того как переборол зависимость от наркотиков, стал зависим от пилюль. Думает о том, как сильно любит своего брата, и как сильно ему стыдно за себя. Думает, что в комнате брата, ему нравится больше, чем в своей. Думает, засыпает. И где-то сквозь сон, все-таки, прощается с ломкой, еще на месяц с небольшим…