Слёзы Вселенной

— Роберт... Уже почти погружённая в царство Морфея душа Фробишера вернулась к телу. Грёзы, что нельзя ещё было назвать снами, прервал мягкий шёпот Сиксмита. — Что-то случилось?.. — спросил Роберт, не до конца проснувшимся, но уже осмысленным голосом. — Нет, ничего. Не сердись, — он знал, что Фробишер не станет злиться на него, но Сиксмит не раз ловил себя на мысли, что ему нравится наблюдать, как расходятся напряжённые складки между бровями пианиста, и лицо его озаряется улыбкой, спокойной и вдохновенной, — не трать время такой волшебной ночи на сон. Выпьешь со мной? Роберт посмотрел в окно. Тёмное небо, озарённое звёздами столь яркими, чтобы явственно разглядеть каждую из них при свете лондонских фонарей, не было затянуто ни одним облаком; ни одно дуновение ветра не могло потревожить сна спящего города; ни один звук не нарушал его тихой симфонии. Пианист прикрыл глаза, пытаясь прочувствовать этот неуловимый мотив, и утвердительно кивнул. Сиксмит встал и, накинув халат, достал из небольшого серванта бутылку каберне и пару бокалов. Это вино, несмотря на то, что было роскошью для них с Робертом, являлось лучшим сувениром, лучшим букетом воспоминаний о том месте, где навеки поселились их души. Сидя на краю постели, они смотрели на мириады звёзд, с каждым глотком вина сплетая пальцы рук всё крепче и крепче. — Роберт, — неожиданно даже для самого себя спросил Сиксмит, — ты окончательно решил уехать? Он смотрел на него, и небо мерцало в его глазах, и вино шёлковой лентой трепетало в его бокале. Сейчас гораздо явственнее, чем раньше Сиксмит чувствовал их скорую разлуку, и прежде, чем это случится, он должен был знать наверняка. Знать, что его возлюбленный счастлив. — Я понимаю, что ты хочешь узнать, задав мне такой вопрос. Меньше всего на свете я хотел бы расставаться с тобой, ты знаешь это. Но я должен создать одно, лишь одно произведение, после которого я пойму, что жизнь моя не напрасна. «А потом мы снова будем любить друг друга под корсиканским небом, и снова облака будут растворяться, открывая звёзды». Невысказанная, но услышанная Сиксмитом эта мысль окрасила ночь в ещё более благородные тона, и тогда он попросил: — Поиграй мне, Роберт. Свои самые любимые произведения. И Фробишер играл. Играл, не зная счёта времени, чувствовал, как отличается игра для себя от игры для человека, с чьей душой сплелась твоя душа, и музыка проникала в обе эти души и связывала их ещё крепче. И музыка навевала воспоминания, и оба они знали, что воспоминания эти однажды снова обратятся в реальность. Он играл до самого рассвета, пока не забрезжил на горизонте бледный свет, пока не угасла последняя звезда. Тогда успокоился трепет шёлкового вина в бокале. Тогда высохли на щеках дорожки lacrimoe rerum*. __________ *Слёз Вселенной (лат.)