Piece of Art

Она при каждой неудаче покупала новую пару туфель, из всего розового носила только румянец на впалых щеках и ещё — совершенно не умела петь, лишь время от времени тихо мурлыкала себе под нос. Она иногда пила красное вино, иногда — ванильную колу, но губы её всегда по-прежнему имели сладковатый привкус. Она смеялась тихо-тихо, нервно перебирая пальцами золотой кулончик на шее. В её квартире редко горел свет, потому что по вечерам она пряталась от реальности под одеялом. Мир вокруг неё казался чертовски огромным, а она была такой хрупкой, аккуратной, что неимоверно его боялась. Она была взрослая, состоятельная, со своими принципами и приоритетами, но внутри неё ютился ребёнок, который постоянно нуждался в защите. Малышу в её душе был жизненно необходим кто-то, кому было не всё равно. Она, словно произведение искусства, должна была находиться под круглосуточной охраной. Валя знала об этом так глубоко и много, как никому другому не довелось проникнуться. Беззащитность Моры вызывала восхищение, умиление и желание закурить, затянуться крепкими сигаретами с ментолом. Антонова, вообще-то, была против вредных привычек, считая, что прекрасная американка — скорее, нечто полезное в её жизни. Забота о ней, о её спокойствии и комфорте придавала сил, возвращала за спиной крылья, сильные и размахом вне границ человеческого воображения. Всё началось ещё на проходной ФЭС в какой-то-там-день. Тогда Валя неосознанно сама подлетела к Море и схватила ту за запястье, как будто знала сотню лет кряду и искренне хотела вытащить её из крошечного мирка под глухим куполом. Антонова чувствовала, что их друг от друга током прошибает и будет прошибать всегда; а Айлс сразу вспомнилась картинная галерея, где её однажды примерно таким же образом оторвали от созерцания кисти Ренуара и обратились к ней на итальянском. Она на мгновение онемела, словно никогда язык и не учила. Поэтому и тогда, нагло продолжая выбивать из-под ног Вали землю, она просто смотрела своими зеленющими глазами и ни слова по-русски вымолвить не могла. Едва заметная улыбка стала освещать серую обстановку, показывая единственную ямочку на остром подбородке, лишь по мере странного осознания — притяжение между людьми существует. Иначе она не могла объяснить то, что, даже толком не познакомившись, Антонова ворвалась в её жизнь с намерением в ней задержаться. Валя понимала и принимала то, какой ранимой время от времени была Мора. Поэтому из раза в раз вставала на её защиту, чья бы из сторон ни оказывалась, в итоге, права. Айлс застенчиво улыбалась, мысленно убеждая себя, что ангелы-хранители, бывает, выходят за границы и попадают на твёрдую землю. Ей просто нравилось, спрятавшись в руках блондинки, думать, будто Валя сможет уберечь её от всех вселенских бед и напастей. А в тот день у них была дневная летучка. Дело об убийстве совсем юной девушки-студентки висело над ними уже с неделю, но с мёртвой точки не двигалось ни в одну, ни в другую сторону. Весь офис стоял на ушах: Рогозина вызвала всех кого можно и нельзя, желая увеличить производительность и сократить до минимума ненужные паузы и простои в расследовании. Оперативников по коридорам сновало раза в три больше, чем обычно, в лаборатории было не протолкнуться, и в морге, конечно, работали сразу оба патологоанатома. И когда всех собрали в переговорной, шум и гам там царили, ни с чем не сравнимые. Громко шутил Майский, Тихонов с Белой бросались друг в друга бумажными самолётиками и смеялись, Власова с Амелиной спорили о чём-то очень уж странном, Круглов общался по телефону, активно жестикулируя. Все были заняты своими делами. Но — стоило полковнику войти, как, словно выключенные кнопкой на пульте, все разом замолчали. Притихли и затаились, пытаясь смириться с тем, что нагоняй получит каждый. Больше всех почему-то досталось Море, на плечах которой изначально и лежала полная ответственность за вскрытие и последующие экспертизы. Айлс сидела, сжавшись, пока на неё сыпались острые, подобно дротикам, фразы Галины Николаевны. Про безответственность, про невнимательность, про постоянные перерывы на кофе и Интернет. Про отсутствие отчёта, обещанного быть ещё к прошлому вечеру. Американке хотелось от всего этого на месте пропасть, только бы никто не видел её красного лица и испуганных глаз. Сердце стучало в самом горле и казалось обезумевшим, диким зверем на мушке. Её то в холод, то в жар бросало, и руки дрожали, хотя она и силилась скрыть их в длинных рукавах рабочего халата. А Антонова наблюдала внимательно, пристально, затаив дыхание. Предполагала, сколь ярко, пышно разгорится пламя, упади в него ещё, самое малое, одно-единственное слово начальницы. Этот костёр уже ничто не потушит. И Мора действительно задолго до окончания совещания вылетела, как пробка от шампанского, и наугад двинулась в туалет, чтобы умыться. Нос и губы жгло от солёных капель, а всхлипы, вырываемые вместе со стонами, отдавались в висках болью, парализующей центр — трезвый рассудок. Отчаяние, разбитость, истощённость, собственная никчёмность — Айлс не понимала, что чувствовала. Точнее, не могла выделить что-то одно. И стыд, и страх, и горечь смешались в один флакон, на выходе создавая коктейль с содержанием смертельной дозы ужаса. Она была унижена и не ощущала пространства вокруг. Холодная вода, хлынувшая из крана, нисколько не помогла — лишь макияж от неё потёк. Мора прислонилась спиной к стене, откинула голову, прикрывая глаза, и выпустила всех своих демонов наружу. Пальцы сжались в кулаки, и костяшки побелели; глубокие сеточки морщин собрались в уголках глаз; на лбу вздулась броско очерченная вена, а на скулах заходили желваки. Она ударила тыльной стороной ладони по плитке, надеясь рассечь себе руку в кровь. Антонова целую вечность топталась под дверью и прислушивалась, но ничего, кроме стука своего же сердца и звука воды, разобрать у неё не получалось. Коленки никогда в жизни так не тряслись, как перед тем последним рывком. Принятие решения было самым долгим из всех за то время, что она вообще имела на это право. Она и не смыслила, с чего начнёт и чем поддержит, как заговорит и почему дёрнется обнимать. Странные у них с Морой были отношения. Ни нет, ни да — ни дружба, ни что-то покрепче. Они периодически могли держаться за руки, крепко сжимая, чтобы вдруг случайно не потеряться, но боялись смотреть в глаза друг другу. Они уходили вместе с работы, бурно споря, кто кого проводит, но старались не пересекаться в морге за рабочей атмосферой. Они знали о слабостях друг друга всё и даже больше, но нередко забывали, когда у каждой день рождения. Мора любила, чтобы Валя чаще находилась рядом, а Антонова тайно брала у той уроки английского и делала в его изучении заметные успехи — которые, несомненно, радовали Айлс больше, чем любая пара новых дизайнерских туфель. Валя надавила на ручку, толкнула дверь от себя, и что-то отшатнуло её в противоположную сторону. Они почти поверила, что это знак — хотя бы в этот раз Мора справится сама. Но Антонова с собой не совладала. К себе не прислушалась. Она вошла, приглушая стук каблуков о плитку более аккуратными шагами, и присела прямо на пол. Поближе к Море. - Ты же знаешь Рогозину: она постоянно, чуть что, спускает собак на кого-то одного. Ты из всех нас самая незащищённая. Самая непривыкшая, — Антонова мягко пихнула Мору локтем в бок, и та — неожиданно — заулыбалась сквозь слёзы. - Поэтому я жертва, — Айлс провела ладонью по щеке, останавливая побег очередной солёной капли. Их и без того слишком много скопилось мокрым пятном на воротнике блузки — некрасиво и неприятно. - Жертва, да, — Валя поджала губы. — Но мне кажется, ты — больше произведение искусства. Скажем, картина или мраморная скульптура. Некоторым неценителям ведь дозволено словами обижать произведения искусства? Считай — Рогозина не умеет ценить. И критика у неё далеко не конструктивная, так — на троечку с жирным минусом. А я вот, наоборот, считаю, что с такими нежными, хрупкими вещами нужно быть предельно аккуратными. Я люблю смотреть на картины. И на скульптуры, если мне, конечно, хотя бы раз позволят дотронуться. - Я, наверное, самое отвратительное произведение искусства. Антонова снисходительно улыбнулась, хватая Мору за подбородок и, таким образом, вынуждая посмотреть точно ей в глаза: - Ты — лучшее произведение искусства, которое мне когда-либо приходилось видеть. Просто ты этого не осознаёшь, — смешок сорвался с сухих губ Вали без её воли. — Ты вообще не должна этого осознавать. Просто однажды найдётся тот ценитель, кто непременно тебе докажет — ни за какие деньги в мире нельзя купить и толики твоей улыбки, блеска глаз или взмаха ресниц. Заворожённо глядя в глаза Антоновой, Мора по инерции потянулась к той в объятия, а Валя — безусловно — уже была готова её принять. Она распахнула руки, чтобы через секунду почувствовать исходящее от Айлс волнение и тепло. Это тепло Антонова сравнила с горячим воздухом южного побережья. Картинки с вальяжно накатывающими на берег голубыми волнами и тающим на закате за линией горизонта солнцем опутали её сознание, и перед глазами не было ни единого другого образа. Словно всё разом заволокло белёсой дымкой, а поверх проступили пейзажи какого-то пригорода в Штатах. Обязательно — у океана. Блондинка плавно провела ладонью по волосам американки, приглаживая. Никакого эффекта это действие не произвело, хотя, впрочем, Валя ничего и не ждала. Дыхание Моры успокоилось, и она, уткнувшись Антоновой в пиджак, тихонько рассмеялась. От того, что ей было непозволительно хорошо под чуткой охраной Вали. - Мора, как по-английски будет «произведение искусства»? - Piece of art, — Айлс улыбнулась своему почти русскому акценту и даже не заметила, с каким наслаждением Антонова вдохнула фразу на отчасти знакомом ей языке. Она, наверное, уже знала, как всю жизнь будет называть свою самую беззащитную из всех.