Впечатления и события

      Весна. Начало мая. Небо высокое и звонкое; воздух прозрачен, полон новых запахов в пробуждении природы. А мы, полные надежд, отправляемся в путь.       Папа берет старую большую синюю сумку с красными ручками, комкая, засовывает туда плотные пакеты. Его лицо чуть менее серьезно и недовольно, чем обычно, хотя дело предстоит грязное. Мама вся в заботах, бабушка торопится найти подходящую куртку.       Часовая кукушка спела, - и вот, наконец, мы покидаем нашу сумрачную квартиру и идём навстречу солнцу. Там, за тенью крайнего дома видится мне поле, уже жёлто-зеленое, согретое тёплыми лучами, тонкая полоска синего леса на горизонте и белые облака, беззаботно плывущие по ярко-голубому небу, точно большие корабли. Мы переходим дорогу, идём по широкой тропе, спускаемся с невысокого холма и, достигнув ручья, ступаем по железному длинному, но узкому мостику. Он так низко, что кажется, будто ног вот-вот коснётся холодная вода.       Далее бетонные плиты тянуться вплоть до деревянных хаток. Мы сходим с дороги, повернув налево. Там два длинных кирпичных дома, между них и дальше - загоны, обнесённые толстыми брёвнами. Мама подводит меня к самой изгороди, и я, с замиранием сердца, смотрю, как из огромных распахнутых ворот одна за другой вальяжно, как плывущие облака, выходят чёрно-белые звери. Большие и страшные они подходят совсем близко и смотрят чёрными глазами внимательно и строго. Вздыхают, фыркают. Их вид пугает меня, а мама с улыбкой тянется к ним, касается морды, и корова лижет ей руку. Стадо ведут в поле. Я провожаю животных взглядом, наблюдая, как их окутывает майская зелень, как солнце освещает их худые спины, как радостны они, встречая начало тёплой поры, после долгих месяцев ожидания в стойле. Они громко мычат и качают рогатыми головами. И мне тоже радостно за них.       Так я полюбила коров и май.       В деревне коров было почему-то меньше, и они были не так дружелюбны. К себе чужих не подпускали. Это единственное, пожалуй, что огорчало меня, в то время как всё остальное было невообразимо прекрасно. Псковская земля с холмами, озёрами и лесами рождала особенное чувство. Едва ощутимо оно росло где-то в глубине и напоминало о себе тянущей тоской, когда приходило время покидать эти края. Каждый раз я ждала своего возвращения, наивно полагая, что всё это будет вечно.       Кое-что осталось. Остались сосны в светлом лесу. Всё также шумят они далеко наверху, где гуляет ветер, протяжно скрипят стволами. Их кора рыжая, особенно в солнечный день, мох под ногами ярко зеленый и голубой с фиолетовым ковром черники, песчаная дорога, ныряющая под горку и выводящая к просеке, где всё красно уже от малины. И запах. О, какой запах! Пахнет смолой, мхом и грибами. Тут и там торчат шляпки сыроежек, и каждая выбрала себе свой цвет. Такое богатство, что не могу насмотреться. Хочется забрать, сохранить – не получится. А оно исчезает…       Как в детстве иду к лесному озеру, как и раньше страшно, что не найду, пропаду.       Вокруг только лес, откуда тут взяться озеру? Тропа средь сосен, тянется ниже, скользит меж кустов, и вдруг из зарослей слышу звонкое: «ульк» - это лягушка, испугавшись шагов, прыгнула в воду. Раздевшись, пробираюсь сквозь кувшинки, выплываю на чистый участок. Озеро маленькое круглое, вокруг сосны неприступной стеной выстроились точно стражи, а вода гладкая, как зеркало и чёрная, как омут. Сверху нагрелась солнцем, а чуть ноги опустишь – ледяная, потому держусь у поверхности. Тревожно от тёмной воды. Что там в глубине? А вдруг чудище какое? Красное солнце прячется за сосны, небо от него рыжее и розовое. Красные зловещие лучи, изумрудные кроны сосен, чёрное озеро и я. Пытаюсь запомнить и это. На следующий год часть сосен вокруг озера сгорела. Берега заросли, кувшинки поглотили водную гладь почти полностью.       Деда сказал, что давно как-то ходил на это озеро с Петушком (его старый приятель). Заметив в моих глазах непонимание, он подсказал дорогу к дому того самого «Петушка». Найдя место, я обнаружила лишь несколько бревен и яблоню с белыми кислыми плодами. Её я вспомнила, как и доброго человека, который всегда насыпал мне целую горсть конфет, так полюбившихся мне от одного лишь названия «Коровка». И здесь ничего не осталось, кроме кислых яблок. Давясь, я ем одно за другим.       Нет уже и бабки Елены Тимофеевны, что топила молоко в печи. До чего вкусно пахло молоко! А лицо у бабки было сморщенное, рот беззубый.       «Что привезти тебе из города?», - спрашивал дед Елену Тимофеевну.       «Хлеба вези и сосулик», - смеясь, отвечала бабка. Конфеток сладких просила.       Большая раскидистая липа до сих пор растёт перед её домом, только в доме живут теперь рабочие. Трудятся они на богатого человека, что поселился через два дома от деда. Снес несколько нежилых домов, обнёс территорию высоким заборам, а за ним – ни дать, ни взять – Версаль. Среди деревянных халуп теперь высится кирпичный дворец, рассажены в полях кипарисы и прочие «голубые» культуры (дохлые и желтые от неподходящего климата). Волей судьбы на территории этого таинственного сада оказался колодец, который был тут же засыпан. К саду полагалось озеро с островом, беседкой, лебедями и лодками, которое решено было сделать из нашей маленькой речушки. Озера не вышло, зато вышло болото. Речка заросла и обмельчала, как и лесное озеро, превратившись почти в ручей.       И до того мне было противно от невежества этого богатого человека, что аж зубы ныли. Каждый год – новая потеря.       «Тебе не грустно», спрашивала я Толика, своего тамошнего приятеля, «Что ты больше на лодке по реке не плаваешь?»       «Неа», говорил он, жуя травинку, «Теперь на озеро езжу. Там плаваю. Там рыба большая есть».       Толик никогда не грустил. Никогда не видела его в печали или в плохом настроении. Он всегда улыбался и выдумывал всякие небылицы, вроде спрятанного в заброшенном доме клада. Через несколько лет у Толика умер дед. Больше он не приезжал.       А клад мы тогда действительно нашли. Ему достались старые карты, а мне распрекрасная пуговица. Это было словно чудо.       Когда в руки взяла кисть всё изменилось. Когда поняла, что надо делать, что могу это сделать, бросилась к родным местам, будто путник к оазису в пустыне. Как тот с жадностью пьёт воду, я торопливо писала. Снова и снова, всё то, что ещё осталось. Липу, дом, сосны, поля, реку, озеро, корову, деда. Чтобы уже не потерялось, чтобы точно запомнилось и сохранилось. Как же это всё красиво! И такое родное, близкое.       На следующий год еду на Камчатку. Удивительное, другое место, безумно прекрасное, но чужое. Непередаваемое наслаждение видеть Тихий океан, заглядывать в кратер вулкана и трогать горячую землю. Но родная деревня ждёт моего возвращения.       «Это что это там у тебя?», исподтишка интересуется Надежда Федоровна, долгожительница деревни.       «Это этюдник», отвечаю.       «Чего?».       Объясняю, что это для художников штука такая специальная, чтобы на природе рисовать. Она восхищенно восклицает, охает, обходит со всех сторон, снова охает, глядит на этюд, потом на реку и утвердительно кивает. И это, пожалуй, лучшая похвала.