Эхо

— Папа! — надрывно кричал детский голосок. — Папа, не надо! — Проваливай в свою комнату, я сказал! Нам с твоей матерью нужно поговорить. Мужчина в расстёгнутой мокрой от пота рубашке возвышался над женским силуэтом, вжавшимся в кухонный диванчик. Ночнушка едва прикрывала осыпанные синяками бледные ноги женщины. Повисшую, как при грозе, наэлектризованную паузу разорвала пощёчина, настолько сильная, что задрожала посуда. — Не бей маму! — вопила девочка из-за стенки, боясь войти в комнату с родителями. — Не бей мамочку, пожалуйста! — Эля, марш в постель, я сказал! Судя по выражению лица, женщина принимала удар не в первый раз, ручейки слёз блестели на щеках, но она не смела рыдать в голос. — Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не слушала этого мудака, он понятия не имеет, чем я занимаюсь. Ты думаешь, я тебе изменяю? Я из шкуры вон лезу, чтобы поправить наши дела. — Я ни в чём тебя не упрекаю… — А я по-твоему не вижу, как ты смотришь на меня каждый раз, когда я прихожу поздно? Я что, от праздной жизни шатаюсь по ночам по городу?! — Данила сказал, что у тебя проблемы с налоговой. И теми парнями, они что, бандиты какие?.. — Я разберусь со своими проблемами сам. Не городи чушь! И не смей при мне упоминать Шелковского, он слишком много на себя берёт. У него батя знаешь кто? Что-то ты, кстати, в последнее время часто с ним общаешься. Если я узнаю… — Да мы встретились в сквере, когда гуляли с Элей. — Мне насрать, просто не разговаривай с ним больше, поняла? Завтра после обеда я съезжу к Максу, и мы всё решим. — Не связывайся с ними, не надо, давай лучше машину продадим, я серьги продам, кольцо. Нам хватит… — Никто. Ничего. Продавать не будет. Это понятно? Ты думаешь, я так быстро сдамся? Чтобы этот неудачник надо мною посмеивался? Кстати, а где серьги? Где серьги, я тебя спрашиваю? — Давай уедем, а? Здесь жить дорого. Мы не рассчитали силы. Да и Элечке не нравится в новой школе. У нас достаточно ещё, расплатись с долгами, и уедем обратно. — Оля, ты что, серьги продала? Свадебные, вот так взяла и продала? — Я хочу нас всех спасти. Хочу просто жить спокойной жизнью, как раньше. Чтобы ты больше проводил времени с дочерью. — Господи, а я чем занимаюсь? Я выгрызаю у судьбы её будущее, твоё будущее, наше общее безбедное будущее. Я не хочу всю жизнь прозябать в Мухосранске, не хочу работать на кого-то. И вместо того, чтобы поддержать меня, прикрыть мне тыл, ты начинаешь вставлять палки в колёса. Ты меня хоть немного ещё уважаешь? Последняя вещь, которую ты могла продать, это мой подарок, я их специально к колечку подбирал, все ювелирки объехал. Мы что, с голоду пухнем?!! Мужчина врезал кулаком по столу, треск и звон пронеслись по всей квартире. Спустя пару секунд где-то за окном залилась трелью сирена автосигнализации. — Мы не голодаем, но ты же видишь, что мы стали часто ссориться, — с дрожью в голосе пыталась урезонить супруга женщина. — Ты почти не бываешь дома. Эле нужен отец, а мне муж. — А у тебя нет мужа? Вот я стою, например, тебе меня мало? Я приехал с работы, а ты устраиваешь скандал. — Ты каждый раз заводишься на пустом месте. — Нет, не на пустом, совсем не на пустом. Ни разу не на пустом. Эти клоуны кинули меня с поставками, и мне пришлось в авральном темпе искать замену. Я промудохался до девяти, вызванивал людей уже дома. Да, заехал в бар, меня что за это, расстрелять? Эля! Ну-ка, я кому сказал! Девочка стояла в проёме арки, прислонившись к стене и крепко стиснув в объятьях мохнатого львёнка. — Ты обещал ей, что мы сходим в луна-парк, завтра суббота. — Обещал-обещал. Я много уже кому всего наобещал. Сейчас получается так, что я всем должен, а мне никто. — Давай, правда, выходные вместе проведём, как раньше. Тебе нужно расслабиться. Не езди ни к какому Максу…       ⁂ — И что мне прикажешь с ним делать? — Возьми Митю с собой, когда поедешь по делам. Он тебя защитит от плохих дядьков. — Не шутишь? А раньше он не производил на меня серьёзного впечатления. Ну раз ты говоришь, что этому парню можно доверять… Девочка протягивает папе взъерошенного плюшевого льва. Отец пригладил гриву игрушечного хищника, а затем забрался широкой ладонью в русую шевелюру дочери. Эля расставалась с Митей как со старым другом, но без слёз, по-взрослому, понимая всю важность для папы иметь надёжного личного телохранителя. Львёнок удобно разместился на панели у лобового, Элька на заднем детском, а мама рядом с папой. Суббота выдалась погожей, свежее утро предвещало ясный тёплый день. Он не стал закрывать окна со стороны своей и Олиной, и лёгкий ветерок всю дорогу к парку развлечений щекотал ему кожу. Звуки ленивого разбуженного города сливались в единый фон. Казалось даже, что лев, усаженный в уголке, урчит от удовольствия, но то был только двигатель. Пройдёт несколько часов до вечера, и рычание сотен автомобилей отзовётся рокочущим эхом, заполняющим звуковую часть картины обычной городской жизни. Шуршание шин по асфальту, шум бензиновых и дизельных прожорливых подкапотных дракончиков служили для города незамечаемым, но непременным признаком обитаемости. Именно так, город жил и дышал чем-то категорически неживым, лишь изредка прерываясь криками людей, как правило, недовольными. Если же люди были всем довольны, они обычно помалкивали об этом, чтобы не спугнуть удачу. Все трое ехали молча, хотя каждый молчал по своей собственной причине: он — потому что ему было стыдно за вчерашнее, за то что он ударил и наорал на Олю, да ещё и в присутствии дочери. Ольга — она просто наслаждалась тем, что они наконец-то выбрались куда-то вместе, ей не хотелось поддерживать никакие беседы и тем более спорить о чём-либо. Элька разглядывала дорожный пейзаж с непосредственным искренним любопытством ребёнка и иногда посматривала на старого друга, гревшего плюшевое, заштопанное в одном месте, пузо в лучах утреннего солнышка. — Не нуржно боярться, — убеждал её львёнок, — когдар прриедем, будерт очернь интерресно. Эля знала, что Митя её не обманывает, но все равно ей было как-то грустно от всего этого. Она понимала, что они вместе пробудут недолго, и им всё же придётся расстаться. Впереди ждал луна-парк, Эля никогда раньше не была в луна-парках, у них в старом городе, где они раньше жили, не было таких. Она только один раз видела его по телевизору. Правда, если бы её спросили, она бы ответила, что не нужны ей никакие парки, даже лунные, пусть лучше они жили бы как раньше, пусть ходили в их городской парк, зато каждое воскресенье. И папа держал бы её за руку, и водил смотреть на уток. — Вам не нужно ничего бояться, Митя прав, там будет круто, — подтвердил папа. Ольга никак не могла поправить макияж после того, как размазала тушь из-за залетевшей в глаз мошки. Она не положила в сумочку зеркальце, а в боковом себя не видела: в нем отражались только искажённая в суженной перспективе дорога и нечастые в это время попутчики, едущие по своим делам. Как только она замечала другую машину, та непременно сворачивала в сторону, будто не желая находиться в её поле зрения. Она попыталась найти себя в зеркале заднего вида, но кроме Элиного рюкзачка ничего со своего места увидеть не могла. — Вот дьявол! — чертыхнулся муж. Олино зрение тут же выхватило чёрное пятно и белый отблеск: на обочине одетый в традиционный фрак вращал своим жезлом служащий дорожной полиции, приказывая остановиться. Не спеша подойдя к их машине, он постучал в оконное стекло водителя серебряным набалдашником жезла. Водитель же не спешил открывать, но не подчиниться не мог. Не успел край стекла скрыться в полости двери, как худое сероватое испещрённое паутинкой морщин строгое лицо дорожного стража чуть ли не просунулось в салон, внимательно разглядывая пассажиров. — Старший прапорщик Охоронов. Куда едем? — строго спросил он. — Торгово-развлекательный комплекс “Элизиум”, — сквозь зубы процедил Олин муж. — Почти как меня зовут! — тут же откликнулась сзади Элька. — Количество пассажиров? — холодно продолжал допрос полицейский, откуда-то из впалых глазниц наблюдая за любой подозрительной реакцией. — Вы же видите, — раздражался папа Эли, — двое. — Порядок. Ужесточают щас, — отрезал полицейский, вытаскивая из внутреннего кармана бланк и записывая в него услышанное, после чего обошёл автомобиль вокруг и зафиксировал в бумаге номера. — Багажник откройте! Таак! Нарушаем, значит! — Это… попутчик, — сглотнул мужчина за рулём. — По дороге подсел, да я не хотел его брать… — Так зачем взяли? — резонно вопросил Охоронов. — Ладно, на месте разберутся. Но за своих придётся заплатить. — Сколько? — почувствовавший облегчение в связи с таким поворотом разговора спросил мужчина. — А то мы спешим. — Успеете. У вас двое, значит четыре монеты. А по времени, сколько положено, — не оставил надежды последней фразой суровый блюститель дорожного порядка. — Ну и цены у них, — возмутилась Ольга, когда они уже проезжали мост через речку, — не зря серьги продала. У меня когда отец от рака… — Оля, ну я же просил! Не напоминай мне о серьгах! — Паап, а мы скоро? А то Митя писать хочет. — Скорро, прринцессар, мыр уже нра той сторронер. Ничегро, я потеррплюр.       ⁂ Парк потряс воображение даже главы семейства. Такого великолепия ему видеть не доводилось. По правде говоря, с тех пор, как они переехали, он мало где бывал не по работе. Умели же строить, ну! А вечером, поди, здесь ещё краше. Взяв Элю за руку, а жену под руку, он двинулся с ними к воротам. — Фаантастика! Вот это да! — юная принцесса оказалась настолько ошеломлена зрелищем ещё на подъезде, что выскочила, забыв прихватить с собой лучшего друга. Но ведь с ней же был папа, а Митя… Мите она потом обязательно всё расскажет. — Здорово, правда? — Ольга не могла скрыть волнение при виде грандиозных аттракционов, возвышающихся на многие десятки метров над немалым забором, огораживающим территорию. Над входом красовалось улыбающееся, полное добродушия лицо старика, похожего на Деда Мороза и слегка кивающего посетителям. Гости стояли в очереди, которая, впрочем, довольно живо продвигалась. Очередь обслуживал бойкий пожилой швейцар в бардовой ливрее. Имя “Пётр” красовалось на бэдже. — Приглашение? — неуверенно поинтересовался старик, когда подошла их очередь. — Без, — ответил сопровождающий. Старик помрачнел. — Тогда, покупайте входные. — Безналичным? — Принимаем, — сухо отозвался тот. Несмотря на оживлённость у проходной, из парка не доносился характерный для таких мест гомон толпы. Да и конкретно этому парку более подходило царившее за забором величественно-торжественное молчание. Городская суета осталась позади, позади остались проблемы и заботы минувшей недели. Думать ни о чём таком совершенно не хотелось. Однако, суета-таки добралась до него, в виде телефонного звонка. Звонил Макс. — Да, я-аа понял. А обязательно?.. Хорошо-хорошо. Нет, я не пытаюсь соскочить… Да, в деле. Ольга смотрела на него раздражённо. Все надежды на семейный отдых рухнули. Да их и не стоило питать изначально. Переубеждать? Это обычно заканчивалось добавлением новых синяков на теле. Но ведь она и сама прекрасно знала, что он не сможет пройти внутрь, его попросту не пустят. Он был обязан довести их сюда, как и обещал, но попасть за периметр — нет, запрещено, наказуемо. — Родная, я-а… — Пап, ты что, уходишь? Он опустился на одно колено рядом с дочерью. Люди за ними уже начинали нервничать. На улице вечерело, а к тому же, вопреки ожиданиям, начали собираться тучи, из-за чего сумерки опустились раньше своего часа. — Послушай, я хочу, чтобы ты знала, папа любит вас с мамой, всегда любил. Но папа очень сильно виноват перед вами, и теперь ему нужно кое-что довести до конца. Без этого никак не обойтись. Это как в твоих сказках. Всему своё время, за всё своя плата. — А эта плата, она дорого стоит? — Дорого, доча, очень дорого. И мне придётся отдать всё сполна. Но вам нечего бояться, когда вы попадёте внутрь… главное попасть внутрь. — И пузико у Мити заживёт? — Да. Конечно, заживёт, — он погладил девочку по животу. Оля смотрела со слезами, она опять плакала. Он был виноват в её слезах, никто кроме него. Он шёл не оглядываясь, нельзя было оглядываться, таково было основное условие.       ⁂ Накрапывал дождик, настойчиво, противно. Никакая вода в этом мире не искупит детские слезы. Раскат грома провозгласил решение суда. Он услышал, хотя и без того знал, каким оно будет. Небо озарилось вспышкой, и где-то за спиной зажглись огни луна-парка, засверкали колесо обозрения и горки, засверкали звёзды на шпилях далёких шатров с тирами и лавками со сладостями. Крупные капли бились об асфальт, оставляя на нём трещины, с каждым залпом молнии с неба падала ещё одна звезда, и небо становилось чуточку темнее. Он обходил горящие расщелины в земле, ехать на машине в таких условиях было бессмысленно, к тому же он должен был пройти весь путь самостоятельно. Эхо оглашало приговор вновь и вновь, звёзды падали и гасли. Наступала ночь. Но до полуночи ещё оставалось время, и он должен был попасть туда, где всё свершилось, для того, чтобы всё окончилось. Лило, как при потопе. Белый шум льющейся с неба воды оглушал. Мрак не давал свободно ориентироваться. Он шёл наощупь, продираясь сквозь нагромождения обломков зданий, оббивая и обдирая кожу, ворочая железобетонные глыбы. Через разломы в стенах в него пристально всматривалась пустота, он не смел ответить ей тем же. Дом ощетинился арматурой, как ёж, каждая стальная игла в любой момент готова была насадить его на себя, с каждой в предвкушении падали капли смоляной слюны. Из подъезда выливалось чёрное месиво, текло под ноги, падающие звёзды лопались с шипением и рассыпались на искры. В этот момент било током. Двери соседских квартир захлопывались при его приближении, циклопические глазные яблоки на месте глазков вращались, не моргая, демонстрируя мутные, как плесень, бельма. Двери были слепы. Под ногами хлюпало, это то ли прорывался снаружи сквозь пробитую крышу мерзкий дождь, то ли где-то прорвало кран, и теперь хлестало на лестничную площадку. С каждым этажом идти становилось всё тяжелее, всё невыносимей был гул, с каждой ступенью они казались круче, сейчас ощущаясь, как горные пороги, по которым хлещет бурная река. Липкая жижа загустевала и обращалась в дёготь, ступни и икры захлёбывались болью. Неодолимое чувство долга тянуло его вверх, компенсируя немыслимые усилия, которые он прилагал для подъёма. Он уже подходил к своей квартире, оставался единственный пролёт, приходилось почти что ползти, карабкаться, получая в лицо тёплые солоноватые потоки с привкусом железа, он сплёвывал сгустки ржавчины и успевал проглотить порцию воздуха, сплёвывал и глотал… Бетонные дёсна выломанного дверного проёма могли бы раскусить его пополам, если бы у них вдруг возникла в том нужда, но дом впустил его, не мог не впустить. Он плыл, нелепо барахтаясь в вязкой жирной субстанции, плыл среди обломков мебели, среди знакомых вещей. При очередном судорожном гребке ладонь поймала что-то, лист бумаги, он смял его, вытащил на поверхность и отжал. Рисунок Эли, они все на нём: он в выходной рубашке, подаренной женой, той самой, клетчатой, к которой он всегда питал нелюбовь, вероятно, из-за подспудного чувства вины; Эля в лазурном платьишке, что они вместе купили сегодня; Ольга… Улыбки каждого члена семьи его дочь нарисовала тщательно, густо смешав красный и чёрный грифель, бумага в этих местах прорвалась, и из их ртов сочилась бурая дрянь. Он отправил листок плыть по волнам, и тот, напитавшись влагой, ушёл ко дну. Постарался встать на ноги, получилось, ещё немного… Он шёл не чувствуя ног, широкими шагами преодолевая сопротивление потока, цель была рядом. Ванная комната, в ней горел свет, искусственный, белый, холодный, через края самой ванны хлестало. Но сейчас, когда в ярком мерцающем свете он мог отчётливо видеть всё, его решительность пошатнулась страхом: вода выплёскивалась не наружу, а внутрь, в озеро абсолютной тьмы, в жадную воронку, с чудовищной силой втягивающую в себя и воду, и воздух, и предметы, и весь этот мир. Силы одной лампы не хватало, чтобы пробиться вглубь битумных вод или хотя бы высветить пределы этого гротескного бассейна. Гул стоял, как на аэродроме, будто исполинская турбина набирала обороты перед взлётом судна. Перешагивая через край, подталкиваемый той же силой, что помогла ему добраться сюда, что провела его к финалу через весь город, он осознал: время также всасывалось внутрь, здесь, у самой воронки, его практически не существовало, время внутри неё закручивалось вспять, против часовой стрелки. Он знал, что они уже там, их тела там, в этой пропасти, в этой чавкающей пасти. Они не вернутся домой к ужину, не вернутся, потому что не покидали квартиру уже неделю, он не позволил им. Воды смыли все улики, они интенсивно смывали его прошлое, его почти что не осталось, теперь перед бездной стояла какая-то изодранная, измученная пародия на человека. Когда мы рождаемся, сперва отходят материнские воды, а затем в нашем сознании появляется свет, его первый отпечаток. Наверное, когда нас забирают обратно, нам придётся всё вновь забыть и погрузиться во тьму. Он уже не двигался — воронка тянула его безвольное тело сама, как, впрочем, делала и до этого, но тогда он сопротивлялся, а сейчас нет. Подойдя ближе, он наткнулся на что-то мягкое и волосатое, засунув руку, схватил и вытащил заткнувшего сливное отверстие льва по имени Дмитрий. Нож был здесь же, торчал из вспоротого брюха игрушки. С минуту они оба смотрели друг на друга, после чего лев полетел в сторону, а он прыгнул в многократно усилившийся водяной вихрь. Выпуская из лёгких последний воздух, он только надеялся, что Оле и Элечке понравится в луна-парке.