Чай с ромом

Трупы, трупы, трупы. Бакуго никогда еще не видел столько трупов. Разрушенные дома, погребенные под стенами люди, которые, возможно, все еще живы. Их родственники и друзья по крайней мере надеялись на это. Альянс Злодеев спустя столько лет наконец стерт с лица земли. Стерт также, как и несколько кварталов — поле последней битвы. Но разве победа стоила подобного? Бакуго тихо ругается — он не чувствует рук второй день, они плотно забинтованы по локти, однако все равно участвует в спасательной операции. Добровольцы нужны сейчас как никогда, а про-героям отдых не положен, если они хотя бы могут стоять. А Бакуго стоять может. И к хренам собачьим прожженные до костей ладони, он сделает все, что в его силах, чтобы разгрести этот Ад собственноручно, а если понадобится — хоть зубами. — Сколько? — Ашидо подходит со спины почти бесшумно. У нее огромные синяки под глазами, всегда яркие розовые волосы посерели от грязи и пыли, а одежда в нескольких местах разорвана. Она не спит второй день — все то время, что ведется спасательная операция. Впрочем, не она одна. — Еще трое мужчин, — отвечает Бакуго, кивая на накрытые черным брезентом тела. У него уже не осталось сил на эмоции. — Этот сектор почти проверен. Какой следующий? Ашидо устало прикрывает глаза, ее губы подрагивают. Но она не будет плакать, не девочка уже, хотя с таким даже многие про-герои старшего возраста сталкиваются впервые. Они три года как закончили обучение в Юуэй, за это время у многих бывших одноклассников сбили спесь. Ведь быть героем — это ни хрена не весело. Ашидо глубоко выдыхает, беря себя в руки. Она кивает, достает из сумки термос и протягивает его Бакуго. — Возьми и отдохни хотя бы полчаса, на тебя уже страшно смотреть. Бакуго хмурится, но Ашидо все равно умудряется всунуть в его негнущиеся пальцы горячий термос. — И найди Очако, она где-то рядом должна быть. Пусть отчитается. Если не мне, то тогда полицейским, они за бумаги отвечают. И уговори ее отдохнуть. Когда я видела ее последний раз — ее рвало желчью, но она все равно продолжала работать. Не жалеет себя совершенно, как и ты. Бакуго хмурится еще сильнее. Он знал, что круглолицая всю себя отдала именно этой спасательной операции, но не догадывался, что она где-то в их секторе. — Что в нем? — голос хриплый, как будто он выкурил всю пачку сигарет за несколько часов. Такой был у Киришимы вчера, когда они столкнулись в шатре для короткого отдыха. — Чай с ромом, — Ашидо изображает кривую улыбку, и Бакуго остается только кивнуть в знак благодарности. Все-таки порой она бывала достаточно сообразительной и, наверное, одной из немногих бывших одноклассников, кто почти его не бесил. Как минимум с тех пор, как болтливости в ней поубавилось. Бакуго спускается по расчищенному пути туда, где раньше был первый этаж элитного торгового центра. Балки больше не преграждают проход, только множество осколков разбитого стекла трескаются под ногами. Это единственное место в их секторе, которое еще не обследовали до конца. Значит, круглолицая должна быть где-то здесь. Он натыкается на нее совершенно внезапно. Почти спотыкается об ее хрупкую фигуру, которая вовсе не должна такой быть. Урарака стоит на коленях, руками упираясь в покрытый осколками бетонный пол. Бакуго видит кровь под ее ладонями, что и не удивительно. Она кажется ему вдвое меньше себя настоящей, словно истончалась вся, поблекла. — Очнись, дурная, хватит руки себе резать, — он хотел попытаться сказать это помягче, но получилось так же грубо, как и всегда. Но Урарака не отвечает. Молчит. Только взгляд свой расфокусированный поднимает и смотрит как живой мертвец, отчего Бакуго кажется, что все его внутренние органы пропустили через мясорубку. Ее лицо — застывшая маска, волосы слиплись от пота, грязи и еще чего-то, наверняка рвоты. А пухлые губы, искусанные в мясо, белые и бескровные — вот-вот и потеряет сознание. Она не должна так выглядеть, только не она, зло мелькает в мыслях Бакуго. После выпуска он видел ее лишь раз, год назад, но она улыбалась так ярко и светло, что хотелось сделать все, чтобы эта раздражающая улыбка исчезла с ее лица. Очако Урараку называют героем-солнцем, почти как блядского Деку, тот тоже отвратительно лыбится. Но сейчас то, что он наблюдал, оставляло горький отпечаток где-то в глубине его и так сгоревшей души. Очако Урарака не могла позволить себе не улыбаться: на камеру, на людях, там, где кто-то мог ее увидеть, и от осознания этого простого факта стало гаже раз втрое. — Круглолицая, бля, в себя приди, — Бакуго никогда не умел утешать, да и учиться не желал, но в данный момент чувствовал себя настолько косноязычным, что хотелось удавиться. А потом он понял, что так подкосило Урараку. Мальчик и девочка, похожие друг на друга как две капли воды лежали в куче металла, кусках развалившихся стен и балок, крошечные и изломанные, словно куклы, они держались за руки. Мертвые. Девочку проткнуло насквозь железным штырем, а у мальчика практически ничего не осталось от ног, лишь месиво из крови и костей. Они не умерли сразу, нет, успели же взяться за руки. Бакуго лишь надеялся, что дети не мучились слишком долго. Он достал из сумки оставшийся брезент и подошел к телам, накрывая их. Он надеялся, что это поможет Урараке очнуться, отгородиться наконец от страшных картинок, что наверняка рисовало ее воображение. Да только не помогло — она так и продолжала пялиться взглядом мертвеца в пространство, наверняка ничего не видя и не осознавая. Бакуго сел перед ней на корточки, а потом выдохнул, пытаясь успокоить клокочущую в груди ярость: на себя, на круглолицую, на всю эту чертову ситуацию. Пальцы от теплого термоса чуть согрелись, значит, он приведет ее в чувства своим способом, какой бы не была ответная реакция. Хлесткая пощечина нарушила почти звенящую тишину этого места. Голова Урараки мотнулась вбок, а волосы упали на лицо грязной копной. Она вздрогнула, а потом снова посмотрела на него. — Больно. Больно, Бакуго. Ее карие глаза наконец приобрели осмысленное выражение, полное страдания и разочарования. Но оно все-таки лучше, чем то, которое было всего несколько мгновений назад. — Вставай, тебе нужно отчитаться, а потом пожрать что-то, хуево выглядишь. Урарака вдруг фыркает. Не весело, даже истерично как-то, а потом отвечает: — Неужели придуманная тобой кличка мне больше не подходит? Она начала медленно подниматься с колен, пошатываясь от усталости. Ладони ее были все усеяны крошечными порезами, отчего и кровоточили. Бакуго мог представить, как они будут чесаться через пару часов. — Идиотка, — рыкнул он и подхватил ее под локоть, не позволяя упасть. — Грубиян. Урарака храбрилась. Во всяком случае очень старалась это делать, поэтому и хвасталась за любую возможность-соломинку. Бакуго потащил ее за собой, подальше от детских трупов. Она совершенно не сопротивлялась, даже не огрызалась как обычно делала в школе, а ведь ей палец в рот не клади, когда дело доходило до общения с ним. Урараке хотелось споить весь блядский чай с ромом и отправить домой, отсыпаться как минимум на неделю. Бакуго сжал зубы до скрипа, не понимая откуда взялось это чертово желание позаботиться. Кажется вся эта хрень так шандарахнула ему по мозгам, что просто находясь рядом с живым человеком он сам чувствовал себя не таким пустым. — Бакуго, — вдруг тихо зовет Урарака. — Спасибо. — Завались. На пути им встречаются двое полицейских и Урарака отчитывается быстро и сухо, глотая слова и, когда им обоим говорят отдохнуть, во взгляде карих глаз появляется такое упрямое и злое выражение, что Бакуго хочется присвистнуть. Но он лишь крепче сжимает тонкое запястье, которое так и не отпустил, и качает головой. — Не будь дурой еще больше обычного, иначе подорву. — Как? На твоих руках нет живого места, я слышала от Мины, — парирует она, продолжая упрямиться. Желание угробить себя явно стало ее идеей фикс. — Я сказал, ты идешь со мной, Урарака, — рычит Бакуго. — И делаешь, что я тебе блядь говорю! Урарака замирает, плечи расправляет секундой позже, а потом смотрит исподлобья как загнанный в ловушку зверек. — Не указывай мне! Ты был на передовой, когда все это началось, а не я. Ты уже сделал так много, а я только и могу, что разгребать завалы и находить умерших один за другим. Если бы я подоспела раньше, я бы их спасла! Они бы не погибли! — Урарака ударила его кулаком в грудь, а потом сжала его футболку, оставляя кровавый отпечаток ладони. В уголках глаз скопились слезы, но она не давала им пролиться, кусая губы. — Так что не указывай мне, пожалуйста… Бакуго смотрел на нее, такую маленькую, грязную, отчаянную и одновременно гордую и стойкую, и чувствовал, что из-за невозможности использовать причуду он был готов взорваться изнутри. Его колотило, трясло, выкручивало внутренностями наружу, но он не произнес ни слова, а только снова схватил Урараку за запястье и поволок в сторону шатра для героев, где можно было отдохнуть. Он даст волю эмоциям. Но не сейчас. После. Сейчас они все испортят. А он заебался все всегда портить. Урарака тихо всхлипывала, но шла, хотя ее ноги, казалось, подкашивались. Она запиналась несколько раз и, если бы Бакуго ее не держал, точно бы разбила колени. Слабачка. Чертова стойкая и упрямая слабачка. Почему она так не хочет признать, что достигла своего предела? Потому что ты тоже никогда его не признаешь, не так ли? Мысль вошла в голову раскаленным лезвием, заставив Бакуго ощериться. Да, он считал это признаком силы. Всегда преодолевать свой предел означало становиться лучше. Но тогда почему так раздражало осознание, что круглолицая делала то же самое? Когда к шатру оставалось не больше десятка шагов, Урарака вырывала руку из хватки Бакуго с неожиданной для ее состояния силой, преодолевая это расстояние самостоятельно, гордо выпрямив спину. Бакуго кажется, что этим она хотела доказать что-то не только ему, но и самой себе. Внутри оказывается пусто, только несколько бутылок с водой стоят на хлипком столике. Урарака садится на деревянную скамью и закрывает лицо руками, утыкаясь в колени. Ее плечи начинают дрожать, она плачет, наверняка плачет, но оттого, что она не издает ни звука, Бакуго становится отвратительно тошно. Нет, пиздецки дерьмово. Он совершенно не знает, как вести себя в такой ситуации, поэтому просто садится рядом и с громким стуком ставит термос на столик. Урарака вздрагивает и поднимает на него красные глаза. — Ты сейчас пьешь это, а потом отдыхаешь, усекла? — Что это? — Чай с ромом от иноплянетянки, — утруждается объяснить Бакуго, пусть ему так и хочется влить напиток этой упрямой девчонке в желудок немедленно. От алкоголя она хотя бы присмиреет, а значит справиться с ней будет легче. — От Мины? — Блядь, а от кого же еще? — взрывается он и всовывает термос ей в руки, хмурясь все сильнее. Урарака кривится, когда тепло термоса обжигает раненные ладони, но молчит. Выдыхает как-то потерянно и смахивает с лица грязные пряди волос. А потом откручивает крышку и наливает в нее доверху, смотрит несколько мгновений, и выпивает одним глотком, отчего по подбородку скатывается несколько капель. Бакуго наблюдает за этим напряженно, и в последний момент отдергивает себя, когда почти машинально хочет потянуться и стереть влагу с лица девушки. — Вкусно, — просто говорит она и даже пытается улыбнуться уголками губ. Но губы ее дрожат и Урарака бросает эту бессмысленную затею, наливая себе еще. Она выпивает еще две порции и только тогда Бакуго видит, как расслабляется все ее тело, а глаза затуманиваются пеленой, он позволяет стать себе немного спокойнее. — Будешь? — спрашивает Урарака. — Если уж пить, то не в одиночестве. Бакуго закатывает глаза, но соглашается. Рома в чае не так уж и много, что не удивительно. Подобное могло хорошо подействовать на Ашидо, уже подействовало на Урараку, но для Бакуго было слишком слабым. Урарака вдруг приваливается к его плечу. Обессиленная и хрупкая в этот момент, чужая. И из-за этого Бакуго позволяет ей подобную вольность, хотя и чувствует себя не на своем месте. Сюда бы чертового Деку или же четырехглазого, они бы справились намного лучше, распустив слезы-сопли и прочую дрянь, что так помогает девчонкам прийти в себя. — Бакуго, знаешь, я завидую всем тем, кто сильнее меня. Кто дерется лучше, кто выносливее, кто может отбросить свои эмоции, когда они переполняют, и просто делать свою работу несмотря ни на что. Бакуго рычит, он не собирается слушать жалобы и нытье. Он просто хочет, чтобы эта идиотка заткнулась и вырубилась, чтобы потом… а что потом? Он бы мог сдать ее Мине и пинком под зад отправить их хотя бы на короткую передышку. Хотя та наверняка уже отправилась домой, чтобы завтра с новыми силами работать дальше. Самую худшую часть они все выполнили. Урарака всхлипнула, замолчав, и стиснула зубы, все также упорно стараясь сдержаться. Бакуго цыкнул, но все же не оттолкнул, когда ощутил мокрую от слез щеку на своем плече. Отвратительнейший театр абсурда. Бакуго осознавал, что если обнимет ее, то этой идиотке возможно станет легче, но собственные принципы не позволяли ему сделать это так легко. Но, когда Урарака вновь начала говорить: тихо-тихо, на грани шепота, хотя слова ей совершенно не помогали, а наоборот делали все только хуже, он решился. Бакуго неловко обнял ее одной рукой, прижимая ближе к себе, и выдохнул раздраженно: — Хватит мне зубы заговаривать, Урарака, реви уже, раз так хочется. Урарака утихла и задрожала, а затем как будто бы расслабилась вся, позволив себе то, на что так долго не решалась. Слезы текли по ее щекам без остановки, текли и текли, но Бакуго не было до этого никакого дела. Он просто ощущал ее рваное дыхание рядом с ухом и позволял ее слезам забирать не только ее боль, но и его собственную. Он не знал, сколько они так просидели, но, когда Урарака задышала тише, словно бы уснула, Бакуго не мог не признать, что его самого отпускает напряжение, копившееся злостью и усталостью на протяжении трех дней. Взрывать больше ничего не хотелось. Желание осталось лишь одно — вернуться домой и отдохнуть по-человечески. — Спасибо, — сказала Урарака, а потом добавила шепотом: — даже ты, Бакуго, иногда бываешь чутким. — Хрен тебе, круглолицая, — выдохнул он, на удивление не чувствуя ни малейшего недовольства от сказанной ею фразы. Бакуго взглянул на ее лицо и увидел, как ее губы дернулись в полуулыбке. Не вымученной — настоящей.