Едины

      Уже которую ночь царь не может найти себе покоя, всё ходит и ходит по комнате. Всех отослал и остался в полном одиночестве. То ли для воли мысли, то ли для того, чтобы безумию своему отдаться полностью.       Стены царских покоев начинают давить, все становится еще более расплывчатым, разум еще боле затуманивается лёгкой пеленой сладкого безумства. Он один в своей жестокости, в своём отчаянии. Не изменить Русь, никак не изменить. В голову закрадывается мысль: "быть может не на тот путь встал, может, ищешь не там?". Нет, не может быть. У Бога совета всегда спрашивал. Бог всё знает. Всегда на изменника укажет.       Но как же Федя? Неужто мог он? Анастасию Бог забрал, не пожалел, а теперь и его? Предательство выжигает сильнее огня, выедает сердце изнутри, затягивает всё живое, что осталось, в пустоту. И в голове не укладывается: неужто не исправить народ русский?       Больнее лишь от того, что он, Фёдор Басманов, единственный человек, что смог найти то тонкое и едва уловимое в душе Ивана Грозного, предал его так подло и низко, что не смог устоять в этой битве. Иван снимает свою шапку, кладёт её на кровать к изголовию, начинает учащённо дышать, но ни одна слезинка не скатывается с его щеки. Он так всем этим измучен. Его подданные предают, не знают слова "верность". Постоянное напряжение в ожидании непонятно чего. Неизвестность. Он не знает, что произойдет завтра или через неделю, кто окажется предателем, если даже самый близкий человек сидит сейчас в тюрьме, ожидая своего часа.       Царь вздрагивает и быстро, будто машинально, начинает идти вниз. Он не знает что делает, но на самом деле уже все давно обдумал. Иван спускается в тюрьму, жестом показывая закрыть свои рты всем, кто встречается у него на пути. Ключи от камеры Басманова лежат в его руке, ему даже не нужно что-то спрашивать, он лишь кидает через плечо грозную фразу: "Всем выйти!". Он сжимает ключ в руке до боли, до побеления костяшек. Подходит к той самой камере.       Фёдор прикован наручниками к стене, его руки опухли, губа, нос и бровь разбиты, а волосы засаленными, слипшимися от крови и пота прядями неаккуратно спадают на лицо. Голова его опущена, колени согнуты, он еле стоит на ногах, но когда замечает вошедшего, его тело резким движением выпрямляется, от чего звон цепей наполняет сырой, гнилой воздух темницы. Басманов смотрит на вошедшего тяжёлым взглядом. Было в нём что-то укоризненное, пусть сейчас он сам и находился в не очень удачном для себя положении. Они минуту смотрят друг на друга. Здесь так тихо, что слышно дыхание каждого. — Зачем ты пришёл? — голос Басманова хриплый, то ли от простуды, то ли от того, что сорвал его во время пыток. — Хотел посмотреть на тебя в последний раз, — легко ответил Иван.       Басманов рассмеялся, но ничего не сказал. Смех этот можно было бы спутать с истерией. — Я ведь было подумал, что начинаю любить кого-то, — царь не успел закончить. — Ты не способен на любовь. Только гнев и ненависть. Безумец. Творение, потерявшее своего творца. И Бог тебе в этом не помощник, — Басманов выплёвывал эти слова, помещая в них как можно больше неприязни и призрения. — Ведаешь ли ты, что говоришь? —спокойно спросил Иван. — Ты погряз в разврате и похоти. Надевал на меня летник, заставлял плясать пред тобою. Люди смеялись. Думаешь я не по своей воле летник-то тот надевал, чтобы народ позабавить? Надевал, потому что тебе нравилось. Ты думаешь я за место своё при дворе держался, за жизнь свою в мехах и злате? За тебя держался, — по его щекам стекали слёзы, скорее от того, что горько ему было правду эту признавать, — Я, быть может, тоже начинал кого-то любить. Но Государь красив в своем безумстве. В этом ты точно преуспел. Твоя царская рука разрушает всё, к чему прикасается, изничтожает всё, — он закрыл глаза и опустил голову.       В мыслях у Ивана Грозного происходил хаос. Одна волна сменялась другой, разбиваясь о скалы, оставляя позади лишь шлейф брызг. Он понимал, что говорил Фёдор. Всё до последнего слова. Ему до одури хотелось снять эти тяжёлые грязные наручники с опухших, налитых кровью рук, таких любимых, бледных рук. Ему хотелось обнять Фёдора, поцеловать его в алые пересохшие губы, отнести сейчас в свои покои, залечить поцелуями каждую ранку на его теле и сказать, что отныне они заживут новой жизнью, Русь станет такой, какой мир ещё не видал, что они будут утопать в их личном безумстве, в их счастье. Ему хотелось прожить с этим человеком всю свою жизнь.       Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Маска безразличия, так полюбившаяся ему в последнее время, накрывала его истинное лицо. Голос его не дрожал и даже ни насколько не изменился. — Сбрось своё бабье обличие.       Басманов лишь ещё раз рассмеялся. Иван Грозный развернулся и быстрым шагом направился туда, откуда пришёл. — А грехи-то у нас одни, — крикнул ему вслед Басманов, продолжая то ли смеяться, то ли плакать.       На следующий день, когда троих осуждённых вывели на казнь, Фёдор Басманов находился в прострации. Наконец-то сейчас его муки закончатся. Царь Иван Грозный говорил что-то собравшимся посмотреть на казнь зевакам. Это Фёдору Басманову было не интересно, да и слушать он не хотел, даже если бы и мог. Прошлой ночью он исчерпал свои силы, сказав всё, что думает. Сейчас он лишь смотрел в небо, желая надышаться воздуха сжатыми простудой лёгкими. Вот чьи-то сильные руки выводят его на помост. Сейчас его жалкая прислужливая жизнь прервётся и всё это наконец закончится. Палач наточил топор, зрители изголодались по зрелищу. Но постойте, постойте, он не уйдёт просто так. Фёдор Басманов поворачивается к толпе и громким голосом говорит: — Народ православный! Хочу перед смертью покаяться в грехах моих! Хочу, чтобы все люди ведали мою исповедь! Слушайте, православные…       Но Малюта, стоявший сзади, не дал ему продолжать. Он ловким ударом сабли снес ему голову в тот самый миг, как он готовился начать свою исповедь. Ему было бы жаль, что он так ушёл, если бы было не всё равно. Он сказал всё ночью. Даже больше, чем нужно. Он спокоен. Его путь окончен и теперь он будет ждать его по ту сторону, будет ждать хоть целую вечность, будет ждать... даже если безумному царю это вовсе и не нужно.