Пустота

      У них в мире этом все теряется, все размывается в глазах, и словно грани какие-то незримые стираются, одна только тоска остается. Горькая такая, тяжелая. Болезненная. В е ч н а я. Ничем не излечимая. Они здесь словно марионетки остаются, даром, что боги.       Рем здесь задыхается совсем.       Рем здесь забывает, что такое холод и что – жара, забывает про вкусы и про запахи, про красоту забывает – и хочется все эти оковы страшные сорвать, голову хочется выпрямить и увидеть, услышать, почувствовать.       Кто же сказал, кто придумал, что бессмертные умирают не от тоски, не от сосущей все на свете черной дыры в груди – а от любви. Которой бы души спасать по-хорошему, только загвоздка-то в том, что душ у них всех, божественных, но все же кукол, нет.       Рюк смеется тихо, когда она голову запрокидывает и воет измученно так, протяжно в серую пепельную пустоту. Рюк, вообще-то, рядом всегда по каким-то своим причинам, и Рем, на самом деле все равно совершенно, лишь бы хоть какая-то душа около нее. Рюк смеется над ней, мол, дурочка ты, не понимаешь ничего, это ведь власть бесконечная, только Рем бы не власть, а солнце, которое в мире людей бывает, Рем бы что угодно, только не одиночество.       Рюк – странная, непонятная компания, но он здесь. И Рем его принимает. Рем однажды голову ему на плечо кладет и чувствует, как неживые костлявые пальцы в волосы ее зарываются, и спокойнее в несколько раз от этого.       – Глупая ты, – у Рюка улыбка кривая, жуткая до ужаса, но Рем не боится – а смысл, такая же ведь. Пугающая. – Непохожая на остальных.       Рем смотрит на него удивленно – потому что у него это впервые не звучит как «неправильная», «сломанная», «странная». Впервые не звучит, как что-то плохое.       Рем его не спрашивает ни о чем, Рем все равно вообще-то – дружба у них странная пускай, но своего рода для нее спасение, а по глазам этим жутким, застывшим не прочтешь ничего и никогда, как ни пытайся.       – Обними меня, – Рем одними губами шепчет, но Рюк все читает, все видит. Рюк ее в костлявые синие ладони кутает бережно, и Рем легче, немного легче.       Рюк ее вдруг за руку берет и кружит вокруг себя. И Рем понимает, чего от нее хотят. Рем свое платье изорванное за подол цепляет и приседает в дрожащем неуверенном реверансе.       Они в кромешной темноте, в вечной пустоте вальсируют, и как бы им вырваться из этой страшной, вязкой, черной печали никто не знает, как ни было бы жаль.       – Любовь богов убивает. Помнишь? – Рем на него смотрит тоскливо и думает отрешенно, что где-то в другой жизни она, наверное, его бы полюбила.       Рюк ухмыляется.       – Я тебя н е л ю б л ю. Странная, неправильная девочка-богиня, – и даже это у него звучит не так, как раньше. Не так, как у всех.       Рем закрывает глаза. И вкладывает пальцы в его ладонь.       И наслаждается-упивается этим тоскливым н е о д и н о ч е с т в о м.