Печенье

Тема по всем параметрам парнем был хорошим. Ответственным, умным, вот это вот всё. Но - ревнивым. Сцен не закатывал, но взглядом при малейшем подозрении прожигал так, что Лебедеву как-то неловко становилось. Приходилось себе напоминать, что у Артёма это от неуверенности в себе и от острого непонимания, как так вышло, что Лебедев его до сих пор нахер не послал. Когда зеленоглазое чудовище Тёму отпускало он снова становился самим собой - веселым, смешливым, ласковым и надежным. Но любые валины корпоративы он прям ненавидел. Новогодний почему-то вообще стал для него идеей фикс, при том, что самого Артёма дома никто не держал. Иди, веселись, Тём, тусуйся с друзьями и обсуждай красоток за барной стойкой, Валентин к этому относился более чем спокойно, особенно если не нужно было Артёма после попойки из ментовки забирать. Артём вроде и собирался числа тридцатого в баре отметить, поэтому никакого повода сверлить Лебедеву спину тяжелым взглядом у него не было. Валентин старался не потакать. Не утешать, не оправдываться, не убеждать, не успокаивать - причин и поводов не было, а с тем, что у него в голове Артём сам должен разбираться. Или учиться разговаривать. Словами через рот. - Красивый, - обвинительно тянет Артём, сидя на кровати в спальне, пока Валентин завязывает галстук. - Все тёлки твои. - Тёлки, Артём, на поле пасутся, - невозмутимо откликается Лебедев, не глянув даже на нахохлившегося пацана. - А ты никуда не собираешься? - Нахера? - Тёма откидывается на постель на локти. - Дома поторчу. Тебя подожду. Да знаю я, что поздно будешь, ага. Под утро. - Артём. Эта пассивная агрессия раздражала, конечно. Иногда сильно, иногда поверхностно, как сейчас. Мог бы - Лебедев вообще бы на это сборище не ходил. Корпоративы он не любил - и не знал никого, кто их любит - и свободное время предпочитал проводить в компании друзей либо близких людей. Не вписываясь в эти параметры, корпоратив попадал в список служебных обязанностей. Артём с одной стороны это вроде бы понимал, с другой твердо был уверен, что женщины на Лебедева вешаются пачками. С целью затащить в постель и под венец. И, хоть Артём никогда не говорил об этом прямо - словами через рот у него всё ещё плохо получалось изъясняться - он был железно уверен, что когда-нибудь Лебедев решит - а нахрена, собственно, мне чертановский гопник? - и отправится строить личную жизнь с длинноногой брюнеткой. И вот это раздражало сильно. - Часам к одиннадцати вернусь, - Валентин, глянув еще раз в зеркало, остается вполне удовлетворен результатом, и оборачивается к Артёму, наблюдающему за ним исподлобья. - Прекращай уже истерику, боец. - Никакой истерики, товарищ полковник, - у Артёма вся внутренняя борьба на лице отображается. Лебедев видит и его злость, и мелькнувшее во взгляде отчаяние, и неуверенность, которую Артём так тщательно скрывает больше от самого себя, чем от Валентина. - Клёво вам повеселиться. Мысль - “угораздило же связаться с малолетним идиотом” - иногда закрадывалась в голову. Но её всегда вытесняли другие - о том, что Тёма, как ни странно, а родная душа. Что с ним хорошо так, что думать тошно, чтобы вновь одному остаться. Не одному даже, а без него. Поэтому, хоть Артём и сердится демонстративно, Валентин его все равно на прощание в сердито сомкнутые губы целует.

***

Тёма головой - особенно когда остынет - вроде бы всё прекрасно понимает. И что ведет себя как дебил и малолетняя сученька. И что Валя не собирается его бросать ради длинноногих красоток. Потому что, если бы ему было это нужно - не было бы никакого Артёма в его жизни. Никакого, блять, шанса, у Артёма бы не было. А вот, однако, живут вместе, квартиру снимают, и каждый раз Тёма думает - ну что мне неймется? Но, блять, как представит - и откуда только в голове возникает - Лебедева в компании какой-нибудь ухоженной дамочки, так всё, крышку срывает напрочь. Стыдно потом - пиздец. А сегодня ещё стыднее от того, что Тёма в курсе - Лебедев бы лучше дома остался, работу поработал или книжку почитал бы, а не на мероприятие тащился. Но ревность изнутри всё равно жрёт, да так, что самому тошно. Нет, ну а что? Если уж Тёма залипает на Лебедева намертво, то уж дамочкам-то, со здоровыми аппетитами, сам бог велел. Короче, стрёмно это было, Тёма за всю жизнь ни разу так не изводился. Вот чтобы всерьез. И отвлечься всегда хреново получалось, особенно, если заняться было нечем, а сегодня как раз такой случай был. Можно было бы пойти по району прогуляться, поискать на жопу приключений, но инстинкт самосохранения себя в жизни Лебедева этого делать не советовал - и очередной Тёмин заёб на почве ревности, и последствия Тёминых приключений вместе взятые полковник мог бы уже и не простить. Оставалось тупо копаться в интернете, пытаясь найти то самое мифическое новогоднее настроение, которое должно быть у всякого уважающего себя человека двадцать восьмого декабря. Если вычеркнуть все советы по приготовлению “новогоднего” бухла, а так же по украшению квартиры - ни то ни другое Валентин бы не оценил, да и плюсом к тому: украшать было нечем, а портить валин коньяк каким-нибудь, простигосподи, какао, Тёма не решился бы и в самые отчаянные времена, - всё, в общем-то, сводилось ко всякой праздничной жратве.

***

Домой Лебедев приехал действительно поздно, даже позже, чем планировал, уже в начале второго. Вечер прошел, не так уж скучно и не так уж плохо, но мысли то и дело возвращались к Артёму. В том, что тот не отправится делать глупости, Валентин был уверен, уж что-что, а с контролем своих эмоций Артём стал справляться куда лучше, чем на момент их знакомства. В том, что тот не продолжит разговоры в том же духе, что и перед уходом, Валентин тоже не сомневался. Как и в том, что Артём будет накручивать себя как минимум до утра, а утром проснется пораньше, что для него равносильно подвигу, и отправится варить кофе и делать завтрак в качестве извинения за свое поведение. Выглядеть при этом будет тревожно и нервно. Вопрос - “что с тобой, балбес, делать” напрашивался, но ответа на него никак не приходило. Квартира встретила полковника ожидаемыми тишиной и темнотой и совершенно неожиданным запахом корицы, орехов и чего-то сладкого, слегка, кажется подгоревшего. Любовью к готовке Артём не отличался. Никто из них не отличался, на самом деле, и никого из них это особо не волновало, в конце концов, двадцать первый век на дворе, если захочется чего-то особенного, то можно просто заказать. Тем интереснее идти на кухню - Лебедев даже не переодевается, только разувается, да пальто на вешалке оставляет. На кухне холодно и форточка открыта, видно Тёма старательно проветривал, да так и оставил. Форточку Валентин закрывает , после чего с чистой совестью переключает свое внимание на стол - там стоит блюдо, накрытое кухонным полотенцем. А под полотенцем обнаруживается… печенье. Лебедев даже не знал чего ожидать, но этого точно не ждал. Разнокалиберные кривенькие, видимо, елочки, чуть подгоревшие по краям - ну, не все, кстати, - и художественно утыканные дробленым миндалем, это, конечно… Это просто чертовски мило. Пахнут корицей и печеньем. И на вкус как печенье, не сильно сухое, но и не сырое, вполне нормальное. Сладкое. Валентин задумчиво откусывает от елки по кусочку, раскладывая остальные печеньки по столу. Некоторые, на самом дне тарелки, просто круглые, одинаковых размеров, видимо Тёма их стаканом или кружкой вырезал. А потом, видно, решил, что это банально или не празднично, или еще что… Валентин никак не может перестать улыбаться, представляя, как Артём старательно вырезает ёлки из теста. И судя по тому, что печенье ещё чуть тёплое, несмотря на выстуженный воздух на кухне, спать Артём отправился совсем недавно. Ждал значит, и печеньки вырезал. Вкусные. Проверив ещё раз форточку прихватив ещё одно печенье и накрыв блюдо полотенцем с мультяшными котами, Валентин уходит с кухни - переодеваться, умываться и ложиться спать. Артём спит ровно по центру кровати на животе вцепившись в свою подушку так, словно она собиралась сбежать. Одеяло, впрочем, как раз сбежало, оказавшись где-то на полу, но это Валентину как раз на руку - можно просто устроиться между раскинутых ног, погладить пацана по заднице, наклониться, аккуратно ложась на его спину и поцеловать в шею под ухом. Артём в ответ на это ворчит довольно, почти не просыпаясь, поворачивает голову, подставляя поцелуям щеку и уголок губ. - Вернулся, - шепчет тихонько, принюхиваясь, словно ему обязательно нужно убедиться, что ничем, кроме коньяка, сигар и его собственного парфюма от полковника не пахнет. Как будто когда-то было иначе. - Конечно вернулся, - ворчит Валентин, не в силах справиться с нахлынувшей нежностью, покрывая поцелуями подставленный загривок. - Я тебе формочки для печенья подарю. Елочки всякие. Человечки. Домики. Что ещё захочешь. - Понравилось что ли? - Артём улыбается сквозь сон, и Валентин мягко целует изгиб его улыбки, угукнув. - Оно ж подгорело. - Несильно, - возражает Лебедев. - И всё равно вкусно. Сделаешь потом ещё? - Я для тебя что угодно сделаю, - бормочет Тёма. - Особенно, если прямо сейчас просыпаться не придется. Не, ты продолжай, товарищ полковник, - мурчит он несколькими мгновениями позже, когда Валентин перестает мять его задницу, собираясь отстраниться и дать пацану выспаться. - Я хочу… Я только шевелиться не хочу. - Можешь и не шевелиться, - соглашается Валентин, вернув ладони на крепкую задницу и потеревшись носом о загривок. Тёма, конечно, дурной как щенок, и ревнивый без повода, но родной до ломоты за рёбрами. Вот так прийти домой, в шею ему лицом уткнуться, по бокам погладить, чувствуя под собой - теплого, отзывчивого, желанного - счастье, как оно есть. - На нежности потянуло, товарищ полковник? - Артём устраивается поудобнее, подтаскивая подушку под грудь. - Шевелиться у тебя сил нет, а балаболить - всегда пожалуйста? - Валентин хмыкает, куснув подставленный загривок и слитным движением стянув с ладной тёминой задницы трусы. - Я в любом состоянии могу две вещи, - лениво поясняет Тёма, приподняв бёдра и со стоном выдохнув, когда Валентин гладит между ягодиц скользкими от смазки пальцами. - Балаболить и тебе давать. Даже одновременно могу. - Тут не поспоришь, - Валентин, едва размяв податливую дырку, раскатывает презерватив по члену, ложась на тёмину спину и прижимая головку к горячему, тесному входу. Больше говорить не хочется - даже Тёме, судя по тому, что со слов он перешел на невнятные ломкие поскуливания и шумные выдохи. Валентину - так тем более. Ему только и хочется вплавиться Тёме под кожу, объяснить так, чтоб дошло - ты мой, а я свое никому не отдаю и ни на что не промениваю - и мнения своего не меняю. Мой - значит мой. - Да твой, знаю… - скулит Тёма на выдохе в ответ на произнесенное невольно вслух, и одновременно сжимается сладко, задышав отрывисто и часто, выгибается, просовывая руку под себя, чтобы подрочить. - И что дурак - знаю… - добавляет рвано, каждое слово перемежая шумным, скулящим выдохом. Мелко дрожит и тихонько матерится, вцепляясь пальцами в подушку - уже на грани, едва сдерживается, дожидается. По имени зовет. Дурак конечно, зато любимый, хороший и поумнеет когда-нибудь. - Валь… Лебедев вжимает его в себя, целует загривок подставленный, напряженные плечи, татуировку эту дурацкую, руками бёдра сжимает, а через мгновение - поди пойми как, сжимает зубами теплую солоноватую кожу на шее, а Тёма под ним сотрясается в оргазме, чуть не разодрав несчастную подушку и хрипло взрыкивая на каждое Валино движение. Перед глазами темнеет всё сначала, а потом ослепительной белизной заливает. Артём, обессиленный и взмокший, чуть обмякает на постели, долго, сладко застонав, а Валентин от него всего на минуту отстает, придавливает пацана всем весом, выдохнув довольно в искусанную шею. - Валь… - бормочет Артём сонно. - Нет, - откликается Лебедев, устраиваясь у него за спиной и, откровенно говоря, собираясь спать. - Чего нет-то? - возмущается пацан, завозившиь под руками, перевернувшись на другой бок. - Нет, я не сержусь, нет, я не думаю, что ты безнадежный идиот, нет, мне завтра не нужно никуда идти, я останусь дома, нет, тебе не обязательно подскакивать в шесть утра, чтобы сварить кофе, - терпеливо перечисляет Валентин. Тёма нежно бормочет что-то нелицеприятное. Руками-ногами обвивает по-осьминожьи. Ворчит что-то насмешливо-вопросительное в шею, Валентин, не услышав, вопросительно мычит, проваливаясь в сон. - Тёлки-то, говорю, все твои были? - слышно, что Артём посмеивается, скорее над собой, чем над Лебедевым или всей ситуацией. - Тёлки, Тёма, на лугу… А женщин у нас там немного. Вот интересно... - Валентин перекатывается на спину, а Артём всё так-же, ленивым теплым осьминогом затекает на грудь, обвивая конечностями. - Чё? - торопит Артём, даже один глаз приоткрыв. - Чего это ты к каким-нибудь молоденьким лейтенантикам не ревнуешь? - Ха! - невнятно фыркает Артём куда-то Валентину в шею. - Ты знаешь. Я знаю. Я - самый охуенный пацан на районе. С таким не поспоришь, аргументов не хватит - Валентин смеется сквозь сон, ероша ладонью короткий ёжик волос на Тёминой макушке. - Спи давай, охуенный. Нам ещё формочки для печенья выбирать.