Воскресшие из пепла: исповедь железных леди

Гермиона Грейнджер приходит на приём в больницу святого Мунго хмурым осенним утром, скидывает плотный тёмно-серый плащ и лёгкой походкой входит в кабинет, негромко постукивая невысокими каблучками своих туфель. Одетая в тёмно-синюю министерскую мантию, с густыми каштановыми волосами, собранными в аккуратный пучок, она кажется воплощением уверенности в себе. Она пришла точно в указанное время — ей нельзя задерживаться, ведь служба в Министерстве Магии не ждёт. Там Гермиону называют «железной леди» — не то с восхищением, не то с завистью. И только самые близкие знают, сколько ночей «железная леди» провела без сна, безуспешно пытаясь заглушить свои рыдания подушкой, когда её преследовал очередной кошмар. — Привет, — Ханна Аббот совсем не похожа на ту наивную, улыбчивую и круглолицую девочку, которая училась вместе с Гермионой в Хогвартсе. Теперь она похудела, лицо вытянулось и стало строгим, а в глазах застыло настороженное выражение, и её тоже вполне можно назвать «железной леди». Теперь Ханна Аббот — целительница в больнице святого Мунго, открывшая новый способ излечения шрамов. Он довольно болезненный — и всё же только благодаря ему Гермиона избавилась от багровой надписи «грязнокровка», которую ей оставила Беллатриса Лестрейндж. — Привет, — отвечает Гермиона, уже привычным жестом закатывая левый рукав мантии, а затем — рукав находящейся под ней блузы. — Садись, — Ханна кивает на кушетку, достаёт волшебную палочку, подходит и садится рядом с пациенткой. Её движения до того точны, что Гермиона начинает любоваться ими: ни одного лишнего жеста! Ханна помахивает палочкой, шепчет заклинания, заставляя воздух рябить и искриться, ощупывает руку Гермионы ловкими прохладными пальцами и наконец удовлетворённо произносит: — Всё в порядке: нет ни заражения, ни отторжения магии. Останутся лёгкие полоски, но их легко скрыть маскирующими чарами или просто длинным рукавом. — Спасибо, — отвечает Гермиона, опуская рукав мантии. — Ханна, ты не представляешь, как я тебе благодарна! Если что-нибудь понадобится... какая-нибудь помощь... я сделаю всё, что в моих силах... — Мне ничего не нужно, — отмахивается Ханна, а потом вдруг улыбается — улыбка появляется на её лице на несколько мгновений, как солнце, выглянувшее из-за туч, а потом вновь исчезает. — Разве что семена или рассада для моего огородика. Когда твой парень собирается стать преподавателем травологии, трудно не увлечься выращиванием растений. — Я обязательно разыщу какое-нибудь редкое растение и привезу вам с Невиллом, — обещает Гермиона. Она обводит кабинет взглядом и замечает на подоконнике что-то, похожее на невзрачный серый кактус, — единственное украшение в этом стерильно-чистом белоснежном помещении, если, конечно, такое растение можно считать украшением. — Мимбулус мимблетония, верно? — Да, Невилл подарил, — на этот раз лицо Ханны освещается самой настоящей нежной улыбкой. — Чтобы в самые трудные часы работы я могла вспомнить о нём. Он иногда бывает удивительно романтичен. Хотя сок Мимбулус мимблетонии можно использовать при изготовлении целебных зелий, так что это довольно практичный подарок. Гермиона кивает и вдруг вспоминает ещё кое-что очень важное. — Как там Лаванда Браун? — спрашивает она. — Я встретила её, когда приходила в прошлый раз. У неё был шрам... от когтей оборотня, — заканчивает она уже значительно тише. — Она поправляется, — Ханна всё ещё смотрит в хмурое британское небо за окном. — Надо сказать, операция прошла значительно лучше, чем я ожидала. Удаление шрамов на лице вообще очень опасно, тем более нанесённых магическими существами, но Лаванде повезло. Я слышала, она нашла себе парня? — Скорее, он её нашёл, — Гермиона не может сдержать улыбки, вспоминая историю, недавно рассказанную ей Джинни. — Она теперь встречается с Симусом Финниганом. Он около месяца ходил в магазинчик, где работает Лаванда, и сумел-таки вытащить её из депрессии. — Вот и у меня было что-то похожее, — Ханна переводит взгляд с печального пейзажа на Мимбулус мимблетонию. — Невилл спас меня. — Спас? — Гермиона понимает, что интересоваться чужими секретами не очень тактично, но ей вдруг становится до ужаса любопытно. — Это может показаться тебе мелочью, но однажды моё сердце пронзила такая боль, что было трудно даже дышать. Всё навалилось сразу — возрождение Сама-Знаешь-Кого, смерть мамы, террор Пожирателей... Тогда его слова спасли меня. Он ещё не был героем, убившим змею Сама-Знаешь-Кого, но он был одним из тех, кто воссоздал Отряд Дамблдора. И он сказал мне тогда, когда мы были вдвоём в Выручай-комнате, и я плакала: «Ханна, я понимаю, что тебе больно из-за потери матери. Мои родители живы, но они в Мунго и... и лучше бы мне их не видеть. Но то, что случилось с ними и с твоей мамой, случилось из-за Пожирателей, и мы должны сражаться против них, сражаться за своих родных. И пусть наша боль превратится в ненависть». Он выглядел совсем не героически, когда говорил это, и всё время запинался, пытаясь подобрать слова, но я поверила ему... и мне стало легче. Может, это и глупо, но он стал для меня особенным, и неожиданно для себя я уже влюбилась. — Вот как, — тихо произносит Гермиона, глядя на свою исцелённую руку. — У меня то же самое. — О чём ты? — Ханна вскидывает узкие светлые брови. — Да так... Знаешь, ведь мне, когда я уходила с Гарри на поиски крестражей, пришлось стереть память родителям. Мама и папа забыли, что у них была дочь, и уехали в Австралию. Я надеялась, что там до них никто не доберётся, — к глазам подступают слёзы, и она яростно смахивает их рукой. — Не подумай, пожалуйста, что я жалуюсь... — Нет-нет, я и не думаю! — Ханна трясёт головой так, что несколько прядей выбиваются из её тугого «хвоста». — Мы много чего пережили, и мне было тяжело, но я пыталась заставить себя не плакать, хотя иногда и срывалась. А потом Рон ушёл... и во мне как будто всё рухнуло. Мы остались вдвоём с Гарри, но он... он был такой, словно уже шёл на смерть. И мне было так страшно от этого, что не передать словами. А потом Рон вернулся, и я... — она истерично хихикает, — набросилась на него с кулаками. Слёзы всё-таки прорываются наружу, и Ханна поспешно пододвигает к Гермионе пачку бумажных салфеток. — Спасибо, — она поспешно вытирает слёзы, радуясь, что не пользуется тушью. — Потом было ещё тяжелее — Беллатриса, пытки, вот это, — она кивает на руку. — Но мы были вместе до самого конца и даже после него. Мне было страшно, но самый сильный ужас я испытала, когда мы с Роном приехали в Австралию и нашли моих родителей. Они не узнавали меня, и я испугалась, что не смогу вернуть им память. У меня руки дрожали, и тогда Рон... он... он просто взял мои руки в свои и стал меня утешать. Он говорил столько хороших слов... запинался, спотыкался, но всё же говорил... Он сказал, что я самая сильная волшебница... что я столько всего сумела сделать, что я обязательно расколдую своих родителей. А если не получится, то он готов объездить всю Англию, да что там Англию — весь мир! — чтобы найти средство вернуть им память. И я поверила, Ханна, — поверила ему, потому что он говорил честно, и он поверил в меня. — И чем всё закончилось? — с замиранием сердца произносит Ханна, комкая в руках бумажную салфетку. — Я немного успокоилась, взяла волшебную палочку, направила её на наших гостеприимных хозяев и прочитала все необходимые заклинания, — Гермиона аккуратно сморкается. — И мои родители вспомнили меня. Сначала они даже разозлились: как это так — родная дочь стёрла им память и отправилась в смертельно опасное путешествие, даже не посоветовавшись с ними! Но потом они обняли меня... а я не могла перестать плакать от счастья. Я рассказала им, что мы с Роном встречаемся, и они обрадовались... хотя папа всё ещё помнит Рона как «того рыжего балбеса, который вместе с Гарри угнал летающую машину и врезался в дерево». Они обе смеются, но тут же вновь становятся серьёзными. — Вот так, — заканчивает Гермиона. — Конечно, Рон доставал меня своей ревностью к Краму... и я ревновала его к Лаванде... но там, на войне, я поняла, каким всё это было ничтожным. Когда мне было плохо, по-настоящему плохо, он был рядом, и он утешал меня, как умел. И когда ему было плохо, я тоже была рядом. — А Гарри? — вырывается у Ханны. — Он тоже был с вами? — Гарри и так натерпелся, и я не могла просить его поехать с нами в Австралию, — тихо отвечает Гермиона. — Он был нужен здесь, в Англии, и когда ему было плохо, рядом с ним была Джинни. Она вытирает следы слёз со щёк, переводит взгляд на окно, дождь за которым уже прекратился, и вдруг спохватывается: — Мне же через полчаса нужно быть в Министерстве! Ханна, прости... не знаю, что на меня нашло. Я совсем не хотела... — «исповедоваться», звучит у неё в голове, но Гермиона заменяет это слово другим, — говорить тебе всё это. Тебе и так тяжело... — Нет, — спокойно возражает Ханна, — мне стало легче. Но тебе и правда пора — пациентов пока нет, но они могут появиться в любой момент. — Она почти незаметным движением промокает глаза и прячет коробку с салфетками в ящик стола. — Береги себя и передавай привет Рону. — Обязательно, — Гермиона направляется к выходу из кабинета, но у самой двери оборачивается. — А ты передавай привет Невиллу. И я помню про растение. С этими словами она накидывает плащ и скрывается за дверью. И когда Гермиона идёт по улице, цокая каблучками, уже никто не заподозрит, что эта уверенная в себе «железная леди» только что плакала в одном из стерильно-чистых кабинетов больницы святого Мунго. А Ханна Аббот подходит к окну и видит, что серые тучи расходятся, уступая место ослепительно-яркому солнцу. И, словно отвечая на ласку солнечных лучей, на Мимбулус мимблетонии появляются крохотные нежно-розовые цветочки.