One two tries («Две попытки»)

Я устал плести тебе сказку со смыслом, конец которой заставляет тебя улыбаться. Я устал держать твою искореженную душу над уровнем моря, пытаясь не дать соли добраться до ран. Я устал придавать ей бодрость и разнообразие бытия, какими она могла похвастаться когда-то. Когда уголки твоей улыбки еще не искривились, а мир еще не разбился на части. Я устал прижимать тебя к себе, прижимать так близко, чтобы ты проникал внутрь, так близко, чтобы ты не слышал биения моего сердца – ибо ты сам становился им. Я устал прижимать тебя к себе, и ты отклеился, оторвался, как мокрая бумага под грубыми пальцами, как последняя дрожащая нота фортепианной мелодии. Я устал любить тебя. Я устал. Я устал. Я устаю. Я больше не могу этого делать. Ты умоляешь подождать тебя. Ты умоляешь подождать, пока созвездия сойдутся в нашу пользу. Слишком тяжело мостить дорогу к небесам, так не лучше ли подождать, пока небеса спустятся к нам. Слишком тяжело тянуться вверх и падать – снова, снова и снова. Наши колени покрыты коростой, ноги сломаны, мечты неосуществимы, любви никогда и не было. Потом ты шепчешь о том, что надо дождаться, пока у нас вырастут крылья. Дождаться, когда ветер подхватит нас и возьмет за ручку, как маленьких детей. Дождаться, когда он вернет нас к пыльным футбольным полям и прохладному лимонаду, где между нами были лишь дружба и обещания, но никак не обязанность. Слегка сковывающая тяжесть на языках – никак не груз разбитого сердца на плечах. Но я устал. Я устал. Я устал дуть на старые игрушечные ветряные мельницы, надеясь, что они подарят нам крылья. Я устал жрать грязь, ведь ее вкус мне совсем не по нраву. Мы зашли слишком далеко по этой дороге, чтобы вернуться. Слишком поздно для затаенных сожалений. Ты бросаешься на свою защиту. Ты говоришь - все потому, что я не забыл его. Меня это обижает – как тебе только в голову пришла такая нелепица? Лишь тебя я не могу забыть. Лишь ты постоянно болтаешься где-то на грани моего сознания, впитываясь в каждую ячейку памяти; ты – словно рефлекс, о котором не надо думать. Не принижай себя. И на этом, и на том свете ты для меня важнее всех. Так почему ты сдаешься? – спрашиваешь ты, но на пустые вопросы никогда не найти ответов. Ты больше не держишь свой конец лодки. Мы утонем вместе. Тебе нужно было учиться плавать заранее. Я не могу делать это в одиночку. Я люблю тебя так сильно, что не могу закончить все должным образом. Это моя вина, что мы сгораем в пустоте. Гневим мертвых. Это моя вина, что твой отец вышвырнул тебя из дома в шестнадцать, когда ты сказал ему, что бросаешь школу, чтобы последовать за моей мечтой. Это моя вина, что ты подхватил пневмонию в пятнадцать, когда простоял три часа под дождем, пытаясь найти, где я мог спрятаться – в тот день я сбежал из дома. Это моя вина, что тебе сломали руку и выбили зуб в четырнадцать, когда защищал меня от наших одноклассников-гомофобов. Это моя вина, что ты ушиб ногу в тринадцать, когда во время футбольной тренировки принял мяч вместо меня. Это моя вина, что ты никогда так не улыбался до двенадцати лет, когда мы впервые встретились, и жизнь свела нас вместе. Это моя вина, что ты влюбился в меня спустя пять лет. Это моя вина, что мы расстаемся; семи годам наших отношений нет продолжения. Никто не учил меня воссоздавать иллюзии из ничего. Ты бесцветно говоришь, что всегда будешь любить меня. Я слышу в твоем голосе треск раскалывающихся небес. Я говорю – я тоже. Ты слышишь, как земля уходит у меня из-под ног? Я устал поддерживать в нас жизнь. И теперь я пытаюсь освободиться.