***
В какой момент Оксана приглашает Соню к себе и уж тем более после какого по счету коктейля та соглашается, анналы истории умалчивают. Это просто остается фактом на темной кухне. Темной кухне, куда Федорова пробирается наощупь, потому что квартира новая, и она, блять, «не запомнила еще, где ебучие выключатели, хули ты доебалась, Сонь». В противном резком свете холодильника бутылочка рома поблескивает коричневыми боками. — Только темный остался, Сонь, пойдет? — Да хоть перцовка, ты тащи, главное. И погоди, дай резинку какую-нибудь, я сразу волосы завяжу таким же ебанутым пучком. — Ой, иди нахуй со своей стрижкой под пацана с района за триста рублей. — Сама иди, и не нахуй, а сюда, с бутылкой, блять. И стаканами, — Соня едва-едва усаживается на неудобный барный стул (на кой черт такие в квартире держать вообще?) и все силы прикладывает, чтобы не наебнуться вот прямо сейчас. — И нихера не триста, парикмахеры совсем охуели, целых шесть соток содрали! — Ну, ты еще про цену на гречку начни ныть, — бормочет Оксана, не особо-то твердой походкой добираясь до стола и разливая чуть дрожащей рукой ром по пиздатым подарочным стаканам. — Да какая гречка, когда цены на глазированные сырки взлетели до небес, — надтреснутым голосом сообщает Соня после первого глотка. И голос у нее тоже от алкоголя подводит, а вовсе не потому, что она слезу сейчас пустит. Соня хоть и прагматичная, но не совсем уж помешанная. Хотя за сырки обидно. — Мяу! — раздается с пола недовольное. — ЕПТВОЮМАТЬ! — на чистом адреналине Соня умудряется даже подскочить, но потом в луче света от незакрытого холодильника появляется крошечный котенок, смешно перебирающий лапами по светлой плитке. — Федорова, ты предупреждать не умеешь? А если б мы на него в темноте?.. — Ой, Хесус, я же забыла совсем, сейчас-сейчас, хороший мой, — бормочет Оксана ласковое, тяжело сползая на пол и залезая в ящик. — Да ничего бы мы не наступили, Сонь, он же видит в темноте. И не ори, соседи спят вообще-то. Она все-таки находит в условной темноте корм и насыпает пушистому бедняге сухарики. Сонина кошка жрет похожие, только явно подешевле. Нашарив рукой стул, Оксана прикидывает, сможет ли подняться и, вполне здраво оценив перспективы и риски, остается пить на полу. Удобнее же. И точно не наебнется. А то фест скоро, и вовсе ни к чему набивать синяки посреди и без того не самого красивого на свете ебальника. Красивой себя Оксана не считает, и зря делает. Соне вот кажется, что в ней есть что-то особенное: и нос этот охуенный, и высокий лоб. Оксане даже особо стараться не надо, чтобы нормально выглядеть, а Соня в последний раз — да-да, на выпускном. — Ползи сюда с бутылкой, — тянет Федорова лениво. — Ну ты и охуела, — хмыкает Соня, но слушается. Чего в ней больше — уважения или желания врезать — Соня не понимает. Оксана умеет зацепить и выбесить ровно одним словом или даже интонацией, и до Сони долго доходит, что дело не в словах. Будь они баттловиками, Оксанины панчи выкупали бы не за смысл даже, а за умение грамотно подвести и разъебать. Хирургически точные методы. Будь они баттловиками, Соня бы вылила свои эмоции в обличительной деконструктивной речи, где сначала перечислила и разобрала бы все проебы Оксаны, а потом полирнула полным профанством в знании андера. Но это все домыслы и пустые рассуждения. Соня не хочет вылезать из удобной скорлупы андеграундных мини-залов на пятьдесят человек знакомых, а Оксане не упала хуежопная стендап-возня в кругу быдловатой толпы. Отношения можно выяснить куда более простым и эффективным способом. Соня садится рядом с Оксаной, опираясь о дверцу шкафчика и прижимаясь горячим боком. — У тебя же тут нельзя курить? — Не, я бросила, дыхалка дохнет. И тут сигналка везде натыкана противопожарная. — Лишаешь последних радостей жизни. — То есть, хлестать со мной из одной бутылки — это такое себе? — А ты не передергивай все на свой счет, шальная императрица. Оксана небольно пихает ее плечом. — Иди ты. Соня переводит взгляд на бутылку, в которой еще больше половины. Они после бара догнаться решили, так что ничего удивительного, что не лезет уже ни в какое горло. Оксана тоже выглядит хорошо поплывшей и просто невозможно милой на самом деле. Трезвой себе Соня в этом не сознается, конечно, но когда вот так улыбаются, и где-то там меж ребер екает по-больному — это не просто так. И Соне пиздец как страшно брать инициативу в свои руки. Оксана же и въебать может, и нахуй послать, и выпереть из квартиры, и вообще больше никогда не заговорить, как ты там не отмазывайся. Соня же знает, как это — когда на тебя начинают косо смотреть, а за спиной бросаются едким «Фу, лесбуха пришла». Соня в курсе, Соня много за что шарит. И Соне колется. Так колется, что ни в сказке сказать. Оксана — она же жутко милая девочка, она же солнышком светится, когда концерты круто проходят, или когда есть шанс потрепаться про хип-хоп. А вообще, Оксана — это разъебаться о цепкий взгляд и взмах подкрашенных ресниц в слоу-моу. Оксана — это когда восемь тысяч человек во весь голос подпевают среднего роста девчонке, читающей про «мальчишку-пиздец». Оксана — это промо-плакаты по всем городам и регионам. Оксана — это уколы в жопу на камеру, чтобы отчитать концерт, когда умер голос. Оксана — это «я не писала треки для фанов и никогда не стану». Оксана — это «давай встретимся в кафе на набережной в семь». Оксана — это когда у Сони потеют руки и дыхалку сводит, потому что все тело мобилизовалось, как перед прыжком в ледяную воду. Потому что Оксана — это сейчас или никогда. И еще Оксана — это ощущение мягкой податливой плоти и легкая досада на себя за вечную сухую корку вместо губ. И проворный язык, который эту сухость ловко смачивает, делая прикосновение плавным и вот теперь уже взаправду приятным. У Сони кружится голова и, кажется, сейчас откажут почки. А еще ощущение, что она летит, что смерть с косой подышала в затылок, и легкие спазмы в желудке. Соня резко отстраняется и зажимает рот рукой, понимая, что еще секунда, и ее стошнит прямо на Оксану. Оксану, которая ржет сначала, а потом неловко подхватывает, помогая подняться, и отводит к туалету. И придерживает длинноватую челку сраной Сониной ассиметрии, чтобы точно ничего не попало. Соню выворачивает то ли от смеси восьми коктейлей, трех пар шотов и чистого рома впридачу, то ли от дурацкой невымученной и непридуманной любви своей, которую бы по-хорошему тоже сейчас выблевать. Оксана фиксирует Сонины волосы собственной резинкой в дурацкий хвостик на макушке, а затем уходит за таблетками и водой. И пока Соню немилосердно полощет, ей очень хочется, чтобы унитаз оказался порталом в Министерство Магии. — Как только твой желудок успокоится, постарайся попить водички, переждать еще немножко и успокоить своих тараканов, — говорит Оксана тихим голосом, чтобы лишний раз не тревожить и без того потрепанное Сонино самочувствие. — Таблетки я положила на полочку у зеркала, а на шкафчике рядом чистая футболка и белье. С душем ты разберешься, я думаю. Зубная щетка тоже в шкафу есть. И спальня прямо по коридору, не ошибешься, она одна. — А ты миролюбиво съебешь в закат, судя по такому тщательному инструктажу? — сипло шелестит Соня, отпивая воды в перерыве между спазмами. — Нет, Сонь, я просто лягу на диване, меня всяко меньше разъебало. Соня кивает, даже не пытаясь спорить про выделенное ей место под солнцем. Так-то, конечно, она бы без проблем поспала на диванчике, который у Оксаны наверняка даже лучше Сонькиного домашнего матраса будет. Но тут ей не к месту вспоминается шоколадный торт, которым она пыталась закусить последние шоты, и ощущение маслянистого крема во рту добивает и без того не готовый к мыслям о еде организм. А когда она наконец может отдышаться, Федоровой в дверном проеме уже и в помине нет.***
Утром следующего дня Соне плохо, конечно, но в целом жизнь даже не кажется совсем уж отвратной штукой. Правда, ровно до того момента, пока она не вспоминает вчерашний вечер в красках. И не осознает, что, судя по звукам, Федорова уже проснулась и чем-то там шуршит в районе кухни. Соне поебать на правила и морали, но она не хочет быть неблагодарной, и поэтому перед уходом хочет с Оксаной как-то попрощаться. Ну, хоть как-то. Желательно — не фразой «Прости, что поцеловала, потому что мне пиздецки давно этого хочется». И не «Вкус на музыку у тебя хуевый, конечно, но в остальном ты крутая, давай встречаться?» И уж точно не «Детка, твоей маме невестка не нужна?» А нормальных вариантов у Сони нет. У Сони вообще только две крайности: патологическая лживая вежливость и ебучий сарказм по поводу и без. А Оксанка ей и таблетки принесла, и волосы подержала, и даже по носу не въебала. Как ее вообще обидеть-то можно? — Я ненавижу готовить дома, но подумала, что буду моральным уродом, если не сварю тебе хотя бы кофе, — Оксана собственной персоной, в огромной майке и домашних шортах заходит в комнату с двумя громадными чашками в руках. И садится на край кровати, откуда сбитая с толку Соня даже не успевает подняться. И смотрит теперь огромными удивленными глазами северного оленя. — Потом вспомнила, что ты вечно чаечек с лимончиком расхваливаешь в своих постах, так что вот, держи. И натурально охуевшей Сонечке протягивает кружку с плавающими на поверхности двумя аккуратными дольками. Соня честно старается как-то поблагодарить и не выдать полнейшую лажу, но нахуй им «как лучше», если есть прекрасное «как всегда»? И она бормочет хриплым со сна (и от курева, конечно) голосом: — Я бы с тобой забаттлила. Оксана хмыкает с улыбкой в теплое темное нутро своей чашки и опускает взгляд на укрытые одеялом Сонины длиннющие ноги. — Не усложняй. Можно просто потрахаться без всей этой публичной канители. Соня давится чаем. — То есть, если мы начнем трахаться, то хер мне, а не публичные отношения? По всем подвалам прятаться будем, пока ты на камеру фоткаешься со своей «больше, чем семьей»? Оксана смеется и смотрит этим своим взглядом а-ля «как же ты дурная». — Все условия обсуждаемы, Сонь. Но ты чай допей сначала, а то остынет, и будет безвкусная гадость. Я зря ебалась полчаса на кухне с заваркой? — Реально? — Нет, конечно, просто кинула пакетик в чашку и залила кипятком. — А-а. Даже немножко обидно становится. Ну, что Оксана игнорит вопросы. Не про чай, конечно. Еще с чаем по полчаса они ебаться будут, ага. — Сонь, — Федорова зовет и рукой машет перед глазами, — выключи моторчик, чаю попей. — И съешь ещё этих мягких французских булок, ага, — на автомате отзывается Соня, на самом деле стараясь как-то выдохнуть, что ли. И клубочек вот этот нервный в солнечном сплетении распутать. — Каких булок, Сонь? — У тебя винды никогда не было? Все мажоришь, яблокодрочер? Оксана пожимает плечами, и Сонечке «для темных совсем» приходится объяснять про стандартную фразу для теста шрифтовых семейств в винде. Потому что, где это видано — не знать самых основ? Впрочем, им во многом придется начинать сначала, Соня же понимает. И ей страшновато. Страшновато, и между ребер чешется, бьется, теплеет, когда Оксанка улыбается и щурится от внезапного питерского солнца, домушником пробирающимся через неплотно задернутые шторы.