Лакомые кусочки

(Из воспоминаний Катары) Солнечный луч осторожно скользнул в разбитое еще ночью мощным световым лучом «окно» в самом куполе иглу и пополз по оплавленной стене, осветив черные подпалины повсюду, застывший размазанными лужицами воск от свечей и хлопьями опавший повсюду пух. И первое, что встретил утром её взгляд — его серые глаза, подстерегающие миг её пробуждения. Атласные брови радостно вздрогнули и вдруг озабоченно нахмурились, и будто случайно с его губ слетело: — У нас будет… сын? Она растерялась: — Что? И добавила, заглядывая в его глаза и натягивая повыше к горлу обгорелое одеяло — или то, что от него осталось: — Почему ты так решил? Он отвёл взгляд: — Я… был в тебе… помещал свою сущность, проникая через «мясные врата». Моё семя посажено… Я думал, что это происходит именно так. У нас будет… ребёнок? Она тихо ответила, мягко скользя пальцами по его судорожно напряжённой скуле: — Я не знаю… пока… — Почему? А когда? — В его голосе послышалось негодование. — Не знаю. Но, учитывая, что ты «был во мне» и теперь ещё не раз будешь… — её щеки залил румянец, — ну, наверное, месяцев через девять-десять. — Что? Так долго?! — искренне удивился он, но увидев её реакцию, смутился. — Прости! Я пока не знаю таких подробностей — меня учили чему угодно, но только не этому. Раньше всё про девушек мне рассказывал Сокка, пока не стал догадываться о нас с тобой. — Что ты, что ты! — замахала Катара руками. — Не вздумай спрашивать у него — он нас просто засмеёт! — Уже, — грустно вздохнул Аанг. — Сокка долго катался по земле от безудержного смеха, когда я предположил, что дети появляются от поцелуев … ну с языком. — Он залился краской до самых ушей. Она изо всех сил пыталась подавить приступ смеха, чтобы не обидеть своего молодого супруга. — Ну, монахи действительно вряд ли научили бы тебя чему-то подобному. И ты так думал? И целовался со мной?! Ты хотел… Он не ответил, но покраснел ещё больше и спрятал голову где-то в коленях. Тогда, перед Вторжением… Он мог не вернуться. Отправляясь на встречу с Озаем, он обрекал на возможную погибель не только себя, но и если не весь мир, то возможность возрождения Кочевников Воздуха точно. Тогда самой безумной его идеей было признаться в своих чувствах и поцеловать Катару. Не так, как в Пещере Двух Влюблённых, едва коснувшись губами, а «по-настоящему»! Это он и выполнил, преодолевая самый ужасный барьер — свою застенчивость. Дети не рождаются от поцелуев! Знал бы он об этом раньше — возможно, осмелился бы и на большее… — Аватар, ты не перестаешь удивлять меня! — засмеялась она. — Ты — чудо! Ты удивительный… Нет, скорее слишком странный и непредсказуемый. Я никогда не знаю, чего ожидать от тебя в следующее мгновение. Правда. То ты изрекаешь такие мудрости, что я чувствую себя рядом с тобой маленькой глупой девочкой. То выдаёшь такие откровенные и наивные глупости, что это трудно списать даже на твою юность и неопытность! — Тоф вообще думала, что детей приносят уткостраусы… Я не стал её в этом разочаровывать. Тут Катара вообще не смогла удержаться от смеха и, сгибаясь пополам, держалась за живот. Подавив конвульсии, спросила: — А ты что, получается, разговаривал с Тоф на такую тему? — У нас с Тоф нет запретных тем. У неё необычный взгляд на всё… И ничего не скроешь. Она же всегда знает когда я говорю неправду, — ответил он, не поднимая головы, и с хитринкой добавил: — Если я касаюсь земли. — Ну, вы с Тоф ровесники, не считая ста лет. И от «уткостраусов» до «я был в тебе и проникал в мясные врата» — большой прогресс! Это что — мой братец просветил тебя? — Нет, Зуко. Катара потеряла дар речи и так и осталась сидеть с открытым ртом. Она навсегда заперла в «запретной комнатке» свои грёзы о Зуко и об их когда-то не совсем дружеском общении, всё ещё помня, как её обжигало его пламя страсти. Очнувшись и покраснев до корней волос, она спросила срывающимся голосом: — Ты что — говорил с Зуко о нас… Обо мне? — Конкретно о тебе — нет. Разговор был абстрактный «о девушках». — «Мясные врата», значит?! — упёрла она руки в бёдра. — Ага, подобные ассоциации, особенно для меня, вегетарианца, и моего очень буйного воображения, да ещё разговоры про задницу немного остудили мой пыл на некоторое время. Хотя это даже к лучшему, иначе моя любовь могла бы скатиться до уровня Кама. — Он, увидев непонимание в её глазах, пояснил: — Чувственная любовь — Кама, — влечение к телу другого человека, влюблённость в его красивую форму и желание получить от этого тела усладу. Это самая эгоистичная форма любви, быстро утрачиваемая и не дающая глубокого наслаждения. Если человек думает только о том, чтобы удовлетворить своё вожделенное желание, ни в грош не ставя своего партнёра, — то это эгоизм чистой воды, очень сильное омрачённое состояние духа, вызванное «ядом» страсти. Но если им движет бескорыстное желание дать счастье другому человеку, то это совершенно противоположное состояние, не только не омрачающее наш дух, но, напротив, очищающее его. Моя любовь — Снеха, — означает влечение к духовному началу в человеке, его уму и обаянию; при этом может присутствовать и влечение к телу, но оно не является определяющим. Это — более стойкая, бескорыстная и глубокая форма любви. Совершенная любовь — Майтри, — безграничная божественная, распространяющаяся с равной силой на всех живых существ, непоколебимая и лишённая какого-либо эгоизма. До этого уровня мне не дойти. Я слишком опьянён тобою. Я могу отказаться от мяса и прочих соблазнов, но не могу отказать себе в удовольствии забраться тебе под подол. Мне настолько нравится это, что, возможно, не смогу устоять и в будущем, в следующих жизнях. Ты совершенно свела меня с ума… Катара покраснела ещё больше. Аанг же продолжал вгонять её в краску. — Знаешь, у моего народа было немного иное восприятие. Сейчас вспомнил строки: «Оно выгнуто, как черепаший панцирь, и имеет ротообразную дверь, сокрытую нежной плотью — лотосовый вход, опьяняющий и пылающий жаром страсти. Взгляни на это улыбающееся нечто, блестящее от влаги в истоме. Это не цветок с тысячей или сотней лепестков; это холмик, истекающий сладостной любовной жидкостью. В ней тончайший экстракт соков от совместных игр белой и красной, в ней вкус самовозникшего мёда». Только сейчас я понимаю, о чём было написано в той книге. Жаль, что я так и не прочитал её. Наверняка там было много интересного и поучительного. Хотел бы я вернуться в Великую Библиотеку и дочитать «Трактат о Страсти». Я бы не был таким наивным… — Хотела бы я обладать «зрением» Тоф, чтобы знать когда ты… говоришь неправду. Ты увёл тему разговора в другую сторону, совершенно заболтав меня своими речами. — Думаю, ты не совсем понимаешь о чём говоришь, — спокойно ответил Аанг. — Тоф научила меня. Конечно, я не ощущаю проползающих вдали муравьёв и подобные мелочи, но чувствую и замечаю многое, чего порой не хотел бы замечать… Заверяю, ничего хорошего… И слава духам, я так «вижу» только по своему желанию. Знаешь, вряд ли это тебе потребуется — я не собираюсь врать своей жене. С этими словами он сел на пол в позу лотоса, явно готовясь к медитации. — Что ты делаешь? — Хочу вспомнить свой многовековой опыт. Не всегда же Аватар вёл монашеский образ жизни. Вот Року, к примеру… Не хочу быть наивным мальчишкой. — Нам не нужен чей-то опыт. Мне нужен ты, Аанг — таким, какой есть. Уверяю тебя, ты знаешь достаточно, и у тебя всё прекрасно получается. Сегодня, в нашу первую брачную ночь ты был изумителен, ты вытворял такое… — Она повалила его прямо на пол. — Я обещал тебе говорить правду?! Я говорю… Я не помню, что было сегодня ночью! — А? — Точнее, не помню всего… фрагментами… Я потерял контроль над собой! Я отчётливо помню до того момента, когда ласкал твою грудь… Потом всё обрывками, вспышками. Потом очнулся, когда уже всё! Со мной бывает такое… Иногда прошлые жизни подавляют мой разум и мою личность. В общем, это и был мой тысячелетний опыт. Повисла пауза. — Что же, твой тысячелетний опыт преподал мне ночью хороший урок. Теперь я преподам его тебе, мой ученик Аанг из племени Воздуха, — загадочно протянула Катара. — Хорошо, сифу Катара! — улыбнулся он в ответ. — Только давай без вспышек, свечений и ураганов, а то люди ещё не опомнились от ночного бешеного вихря! — игриво велела она ему. — Постараюсь! — засмеялся он. — Теперь я понимаю, почему, женившись, Року поселился на одиноком островке посреди океана. — Не пугай меня так! Ведь этот остров разрушен мощнейшим извержением вулкана и не остыл до сих пор! — Да, это была страшнейшая катастрофа, прямо посреди ночи — едва успел с кровати вскочить и халат натянуть! Тряхануло! Полыхнуло ого-го… Своими глазами видел! — Как это? — Року показывал — он переместил нас назад во времени. В мире духов многое возможно… — Интересно… А что ещё он показывал? — Сифу Катара, давай не будем отвлекаться от уроков! Потом как-нибудь расскажу. А сейчас я хочу видеть тебя всю, без этого… Мне нужно привыкнуть видеть тебя полностью обнажённой — пока мы здесь, в этом бункере посреди вечных льдов. Мы ведь не хотим вихрей, землетрясений, цунами и прочего! — засмеялся он, смущаясь и краснея. …Он беззащитно отвёл глаза, когда обгорелая ткань одеяла соскользнула с её смуглой кожи, а когда снова поднял взгляд, тот стал густым и тягучим, почти чёрным под полуопущенными ресницами. И когда пальцы его застенчиво коснулись её груди, тёмные соски затрепетали в ожидании, потому что сердце грозилось взломать рёбра. …Ему не хватало воздуха для дыхания — слышно было, как выдох бился в его гортани соколиным клёкотом, и она едва слышно вдыхала в его дрожащие губы, руша последние хрупкие преграды. Их губы вновь слились на мгновение перед тем, как они оторвались друг от друга, тяжело дыша. Его живот казался таким горячим, и он дрожал будто в лихорадке, и глаза сияли первыми, самыми яркими звёздами. Он боялся причинить ей боль неловким движением, и сам вздрагивал всем телом от любого прикосновения, пугая её. Но с каждым мигом робкого скольжения по краю и предвкушения внутри нарастала тугая, скрученная жгутом боль, утолить которую могло лишь слияние… Им не нужны были книги, чтобы узнать, как их предшественники делали это за сотни лет до их рождения. Их души взмывали в сладострастном танце, естественном для них, как дыхание. …Дрожь, током бившая в ладони, тщетно пытавшиеся укротить его напор, и растёкшаяся горячим вином по рукам и ногам истома. Желание — слишком сильное, чтобы можно было остановить его и остановиться самой, дурманящее, опьяняющее. Его дыхание, сорвавшееся на всхлип, и её ликующий возглас, отозвавшийся его стоном…