Мне не больно

Травинки ловко ложились одна к одной, сплетались в тугие узелки, придерживаемые изящными пальцами. Свежий ветер, несущий особый речной аромат, достиг волос России, пропахших солнцем и травами. Венок дрогнул в его руках . Густой высокий белоголовник щекотал будто изрезанными невидимыми ножницами листочками обнаженную спину Вани. Светло-песочный плащ лежал тут же, рядом. Шарф расправлен на груди. Взгляд устремлен на противоположный берег, в неведомую тьму леса. Пальцы сами продолжили плести замысловатый венок. На запястье виднелся свежий порез – по дурости ухватился за осот, потом долго лелеял раненую руку. Мысли. Мысли. Рисуют светлые волосы, надменный взгляд и такие желанные тонкие губы. Эх, Ванюша. Россия грустно улыбнулся, опуская голову и внезапно осознавая, для кого он плетет этот венок. Для чьих волос. — А вот обойдешься… — глухо говорит Россия и устраивает венок на своей голове. Позади послышался негромкий смех. Россия даже не обернулся. — Не жадничай. Венок, сорванный наглой рукой, мягко плюхнулся на воду и, покачиваясь, стал отдаляться. Соломенного цвета пряди намертво стиснула бледная рука без перчатки. Дернула назад. — Гил… Пруссия лишь издевательски улыбнулся. — Не могу отвыкнуть от твоих щенячьих глазок… Кулак с неуловимой нежностью в жестокости вмазал по скуле России. Ладонь отпустила волосы в этот же миг, и Ваня рухнул на спину, гнутые сухие травинки впились в кожу, усыпанную веснушками. Пруссия сел сверху. «Лишь бы не закричать. Не заныть. Не ной. Не ной!» — Ванечка… — усмехнулся Гилберт, глядя в большие и блестящие от слез глаза России. –Ванюша… Россия сжался. Едко-приторный тон Гила больно резал по сердцу. А сам Пруссия с жуткой издевкой смеялся, держа руки России. — Да что я тебе сделал?! — Ммм… Не помню… Ах, подожди-ка… Кажется, Вторая Мировая?.. Ваня прикрыл глаза, обреченно выдохнув. — Почему ты так цепляешься за прошлое? Тебе так хочется мне отомстить? Забирай все то, что я отнял у тебя. Не надо больше мести… Пруссия прижался всем телом к России. За высокой травой их совершенно не стало видно. — Пусти… — прохрипел Ваня, с ужасом осознавая, что гибкое тело Гила в сладкой близости от него самого начало заводить. — Как предусмотрительно, что ты оставил шарф, — с нескрываемым удовлетворением промурлыкал Гилберт. Шелковая полоса медленно освободила шею и, скрученная, протиснулась между челюстей. Тугой узел стиснулся на затылке, больно захватив несколько волосков. Россия даже не пытался сопротивляться. Травинки, впившиеся в спину, притерпелись. Ваня решил выпрямится, спину он держал дугой от боли. Пруссия в этот же миг поднял его за волосы, заставив сесть. Запястья России тут же стянул его же ремень с золоченой широкой бляшкой. «Только не реви, Ваня, не реви…». Гил расположился за его спиной и начал скользить языком по отметинам, оставленным сухой травой. Россия судорожно дернулся вперед. «Не трогай позвоночник, ублюдок…» — Ооо, я помню, Ванюша... – Гил, словно издеваясь, провел языком по ложбинке позвоночника от поясницы до шеи. Россия задрожал, начал неистово дергать руками, не в силах расшатать узел ремня. — Да смирись ты уже… Сегодня ты мой. И завтра, если поймаю, ты тоже мой… Давай, на колени. Спину России обжег хлесткий удар ладонью. Ваня подчинился и покорно встал в унизительную позу. Пруссия легко стянул его штаны, вынул из петель свой ремень, плетеный и жесткий, словно специально сделанный для этого случая. И начал методично пороть. Резкие краткие удары нещадно опускались на упругие ягодицы, чертили алые полосы, кое-где с багровыми прожилками. Крупные слезы обиды, боли и унижения катились по щекам Вани, исчезали в шелке скрученного шарфа. Дикая боль обожгла промежность. Россия сдавленно завыл, закатывая глаза. Разрыдался, не выдержав, кусая кляп. — Ах, как мило, — Гил провел кончиком языка по позвоночнику, немного отвлекая боль. Россия дернулся вперед, сходя с ума от обилия ощущений. Язык Пруссии скользнул ещё ниже, между ягодиц, вызвав новую бурю эмоций. Ваня лег на живот, сжался и перекатился на спину, заскулил от боли, когда ягодицы соприкоснулись с травой. — И что это значит? – презрительно поднял бровь Пруссия. Россия осмелился стянуть связанными руками тугой кляп. Уголки губ, натертые и покрасневшие, вдруг приподнялись. — Гилберт. В глазах Пруссии сверкнул хищнический огонь. — Ну. Морщась от боли и забавно кряхтя, Россия сел на колени, продолжая слабо, но тепло улыбаться. Упал бессильно Пруссии на грудь. — Гил… — слезы начали скатываться на улыбку. — Что за… Ты меня разжалобить вздумал? Россия поднял на него влюбленный взгляд. — Нет. Сердце сладко замерло, когда, вслед за спонтанной мыслью, губы России доверчиво прижались к губами Пруссии. Рука Гила вплелась в ароматные солнечные волосы. Резко дернула назад. Россия снова оказался на спине, Пруссия поднялся. По его глазам сложно было прочесть чувства. Одно было понятно – он растерян. Ваня заулыбался, облизывая губы. Счастливый. С пылающими щеками. Прелестный в своей невинной искренности. — Гилберт, не сердись, — Ваня сел, поморщившись. – Давай же, обними меня… Нежная наивная улыбка. Россия протянул к Пруссии связанные руки, сердце заколотилось так быстро, что, казалось, вот-вот выскочит прямо из горла. Пруссия опустился на колени перед Ваней. Прижал к себе. — Не плачь… Россия всхлипнул и закивал, счастливо улыбаясь. — …потому что я ещё больше ненавижу твою слезливую рожу. Гил оттолкнул его, рывком встал и ногой вмазал России по лицу. Зашагал прочь. Ваня свернулся в клубок на земле, алое пятно с кровавыми подтеками расплывалось по скуле. Ласковая улыбка застыла на губах. Много прошло времени, прежде чем Россия смог подняться. Уже стемнело. — А мне не больно… — он безумно улыбнулся. – Совсем не больно… Эй! Гилберт! – крик прорезал вечерний воздух. – Ты слышишь?! МНЕ НЕ БОЛЬНО!