Позволь мне твоим дополнением стать

      Просторный зал с большими окнами, открывающими взор на прекрасный майский рассвет. Веет утренней прохладой, и длинные шторы, белые с красным, неброским цветочным узором, развеваются, пуская в помещение свежий воздух. От белых стен, слегка отражающих новый свет солнца, теперь тоже веет прохладой. Зал такой большой, что от любого звука отдаётся эхо. И в таком помещении звук фортепиано кажется лишь прекраснее...       Смотрю на очередной утренний рассвет. В мае эта картина воистину великолепна: небо всё ещё тёмное, и с другой стороны помещения ещё видно редчайшие звёзды, словно сияющие на прощание, а здесь, куда я смотрю, можно увидеть первые лучи солнца. Розовые и алые краски разливаются по тёмно-синему небесному холсту. Действительно, природа – художница-мастерица: так красиво смешать краски под силу только ей. А совсем скоро, если долго стоять и внимательно смотреть на небесную даль, можно увидеть, как встают первые лучи солнца. Их нежный свет попадает на деревья и поляны вдали, и когда оно начинает освещать здание, то можно почувствовать, как оно согревает твоё холодное тело. Повсюду веет прохладой, когда редчайшие лучи дарят тепло – разве это не чудесное ощущение?       Поправляю белый платок, накинутый на оголённые плечи и обвивающий мои руки – так я и ощущаю тепло в короткой бессонной ночи. Длинное белоснежное платье с красными пуговичками, надетое ещё с позднего вечера, уже успело помяться после долгих занятий музыкой. Красивые строки рождаются в моей голове. Каждую ночь я не сплю, проводя время за фортепиано и ожидая рассвета, чтобы сочинить новую песнь. И когда наступает утро, мои багряные локоны развеваются из стороны в сторону, а я каждый раз доигрываю последнюю мелодию, которая ознаменует приход солнечного света в мой тёмный край.       И в этот раз я создаю строки, которые станут великолепным шедевром. Они будут напоминать мне об этом чудесном майском рассвете, о белоснежных шторах, вывешенных у просторных окон; о прекрасных звуках фортепиано и о переполняющих меня чувствах...       Присевши на стул и тяжело вздохнув, я собираюсь с мыслями. Раз, два, три... И пальцы начинают свободно летать по чёрно-белым клавишам. Они наигрывают первую мелодию, такую спокойную и размеренную. По тону она даже напоминает траурную: настолько мрачные мысли посетили меня этой ночью, что я решила вылить их все. Единственным спасением среди кошмарной жизни стали эти бессонные ночи и прекрасные рассветы... И больше ничего я не жду от жизни.       Я стала лишь куклой в руках хозяина. Зависимая и вечно жаждущая поддержки дорогого мне человека, я не знала, куда мне деваться. Всё в моей жизни превратилось в последствия его поступков: я жила надеждой на то, что смогу осчастливить его. Его счастье означало моё счастье, и ничего с этим больше не поделать.       И я начинаю петь о своей зависимости от человека, который, можно сказать, создал из моих осколков новую личность.       «Сначала я смогла дышать, затем – еду принимать, и мясо жевать, мыться перед тем, как идти спать... Затем – утра желать, смогла я мысль в словах описать. Здесь есть я, но есть и ты, кто знает всё и вся...»       Пела я с абсолютным спокойствием, аккуратно наживая на клавиши фортепиано. Красивая песня отдавалась эхом по всей комнате, и так я чувствовала, что нахожусь здесь не одна.       «Хлопковым одеянием накрыта вся, а часть моя уязвимая будет у тебя», — последние строки, на которых я смогла сдержаться. Они звучат ещё медленнее и тише, напоминая затишье перед бурей. И теперь мой голос срывается в крик, песня приобретает драматические ноты, наполняется самыми разными эмоциями: скорбью, болью, счастьем, вдохновением, любовью...       «Мой череп раскрыт, и там всё глубже мысль... В мышцах связь усиляется под кожей из резины. Думала, человек – вот что я», — сорвавшись на этих строках, я не могу продолжать дальше. Кажется, что ещё чуть-чуть, и я расплачусь, сойду с ума. Впервые в жизни я останавливаюсь прямо посреди игры на фортепиано. Со лба стекает пот, волосы беспорядочно разбросаны по лицу, и платок медленно скатывается с моих плеч. Напряжённая, я пытаюсь отдышаться и успокоиться. Когда, наконец, мои глаза перестали смотреть в пустоту, я опускаю глаза на чёрно-белые клавиши инструмента, закрываю веки и продолжаю тихую игру.       «Но схема моя больше тебя. Позволь мне твоим дополнением стать...» — эти строки звучат тихо, их едва слышно; между частями предложений я сделала большие перерывы, словно пытаясь сдержать эмоции. Но к концу срываюсь в тихую истерику: слёзы беспрерывно текут по щекам, и я негромко всхлипываю, погружаясь в раздумья о своей жизни.       Долгое время я надеялась, что смогу стать хоть какой-то важной частью в его жизни. Тем временем, он значил всё для меня: он был источником энергии, лучом света, одной из немногих радостей, что я имела. Его визиты в мой особняк были наиредчайшим событием, которым я вообще могла насладиться. В основном я приходила к нему, проводя долгие вечера в его роскошном поместье и погружаясь в чтение книг, которые он изучал долгие годы. Я проявляла заботу о его здоровье, интересовалась его деятельностью и хотела, чтобы он так же интересовался мною.       Издалека слышится шорох. Словно кто-то сделал шаг позади, за открытой дверью в просторную комнату с фортепиано, где я и сижу. «Показалось», — думаю я, списав звук на разгорячённую фантазию. Даже почувствовав чьё-то присутствие, я понимаю, что никого здесь быть не может.       Никого, кроме него.       И я, вытерев слёзы с лица, привожу себя в порядок. Не имеет значения, кто же стоит позади меня, с какой целью наблюдает за моей эмоциональной игрой в столь ранний час. Лучи солнца светят прямо в глаза, распространяя тепло по всей комнате: видно мелкие пылинки, летящие в воздухе. Освещён и комод, на котором стоят книги, прочитанные мною совсем недавно, когда жизнь стала бренной и печальной без этого человека.       Я продолжаю свою песню с тем же настроением, что и в начале. Но совсем недолго держится это прежнее спокойствие, срываясь в крик боли и отчаяния.       «Узнала о зле и добре, твоей грани. О том, что смертен ты», — песня приобретает черты разочарования, и красивая мелодия превращается в какофонию ужаса. Я беспорядочно бью по клавишам, в попытках сочинить новые строки, но гнев, скорбь и отчаяние сильнее разума: истерика овладевает мною, выливаясь в звуках, которые не имеют никакой закономерности. Теперь это просто... звуки.       Я не могу продолжать. Опять срываюсь, на этот раз падая ниц, и царапаю себя по лицу. Небо, в то же время, всё так же великолепно окрашено в нежно-розовый цвет, и солнце всё так же сильно светит прямо в комнату. Белоснежные шторы слепят в глаза. Я продолжаю причинять себе боль, впиваясь когтями в нежную тёплую кожу и раздирая её до глубины. Не могу сдержать крика; чувствую, как что-то липкое течёт по лицу. Опустив руки, вглядываюсь в свои длинные пальцы, которые кажутся размытыми от слёз на глазах. На ладонях видно алые капли крови, и в этот же момент одна из них падает на скользкий белоснежный пол.       Понятия не имею, что происходит со мной. Я играю эту песню в память о своём возлюбленном, который умер совсем недавно. Майские ночи я провожу, скучая по нему и вспоминая все лучшие моменты наших встреч. Я много думаю о том, как хорошо было встречать рассветы год назад, играть его любимые мелодии на музыкальном инструменте и представлять, что перед нами – зрители, толпы слушателей. И когда игра заканчивается, я затягиваю последнюю ноту, и вот – звучат аплодисменты, люди бегут на сцену, и ближе всех подбегает он...       Как хорошо было, когда он приходил в мой особняк, сидел на балконе, откуда я всегда встречала рассветы, и слушал мою игру, или заводил интересный разговор о чём-то, чем он был заинтересован. Я бы всё отдала за ещё одну такую встречу ранним майским утром.       Я не могу продолжить эту красивую песню. В голове рождаются новые строки скорби. До сих пор храня свои чувства внутри, как цветение алой георгины, я придумываю, как будет звучать моя прощальная песнь.       Мысли цветут; я встаю, вытираю лицо от слёз и крови, присаживаюсь за фортепиано. С печалью на душе, я начинаю новую песню, словно это продолжение первой.       «Взгляни же, заметь же – георгина расцвела!»       На этот раз, мелодия выходит грустной и мрачной. Пропитанная воспоминаниями, которые навеки останутся лишь в моём разуме; наполненная скорбью по прошлому и безнадёжностью настоящего, эта песня повествует о цветении георгины, символа скорби, которая отныне тихо благоухает лишь для моего взора.       «Всё цветёт, в моём тайном саду поёт, всё растёт... Лу-ли-ла, ли-ла, лу-ли-ла... Улыбнись! Счастлив будь навеки!» — я задираю голову, переполненная чувствами, которые теперь выливаются в столь эмоциональной песне. Его счастье, о котором я до сих пор молюсь... Я стала верить в Бога. Я стала читать священные писания, надеясь, что он слышит мои слова. Я стала молиться о том, что сейчас он радуется в раю, наслаждаясь благоуханием роз и ромашек. Я просто надеюсь, что он умер с улыбкой на лице...       И вот, играю последнюю часть, в которой слова безостановочно повторяются, поглощая в атмосферу горя и отчаяния:       «Всё цветёт, она всё растёт, цветёт, растёт, всё вянет и тянется вниз! Цветёт, растёт, навеки цветёт...» — я пою эти слова, едва сдерживая слёзы и чувствуя, как совсем скоро упаду на пол.       «Гниёт, растёт... И тихо цветёт...»       Продолжаю шептать какие-то слова под тихий звук фортепиано. Ощущаю, как скорбь вышла из меня, и стало так легко и свободно... Как будто в полёте, я опускаюсь на пол и опускаю голову вниз. Бессильная перед судьбой, опустошённая, но такая счастливая, я надеюсь, что последний сон мой будет наилучшим в моей жизни.       Слышно, как кто-то, послушав мою горестную мелодию, спускается вниз, словно возвращаясь к себе домой. Вижу, как небо окрашено в нежно-розовый цвет, и солнце прощается со мной.       Теперь в комнате светло, но музыка больше не будет раздаваться здесь...