Я видел, как ты сломался, Прошу, не закрывайся. Прошу, не поддавайся этой боли. Считая дни — мечтай обо мне — Это сможет тебя уберечь. Ведь ты — Моя единственная любовь.
***
Небо просто великолепное. Светло-вишневое, матовое, с редкими косматыми облаками, чинно проплывающими с запада на восток. Солнце медленно, но неумолимо расцветает на плоскости горизонта. Стайлз решительно считает, что никогда не видел ничего красивее и мысль подняться сюда была безусловно правильной. На такой высоте все воспринимается немного иначе, особенно когда кровь теплеет от алкоголя — да простит его Питер за позаимствованную бутыль жгучего и злого вискаря, — а мысли размякают хлебной горбушкой, хотя он выпил совсем немного. Легкий ветер слабо треплет бумажный пакет с остатками завтрака, норовя утянуть его за парапет и бросить на голову какого-нибудь незадачливого француза. Bon appétit. Сейчас уже не так удивляет, что из всех мест на земле Питер выбрал Париж. Он как нельзя лучше подходит для лечения душевных и сердечных ран, хотя Стайлз не до конца уверен, что Дерек способен оценить этот дар по достоинству. Потому что Дерек не так чтобы особо романтик. Стайлз подходит к невысоким перилам и глубоко вдыхает февральский воздух, опираясь локтями о перекладину. Затем, чуть подумав, забирается на нее с ногами и, слегка покачнувшись, широко раскидывает руки, улыбаясь во все тридцать два. — Что ты делаешь? Стайлз не оборачивается. Ему не нужно. Он и так знает, что это Дерек. — Просто наслаждаюсь видом. Потрясающее небо, и… — Двенадцатый этаж, — обрывает Дерек. Стайлз чувствует скользнувшие по бедрам ладони, а затем волк перехватывает его поперек живота, привлекая к себе. — Ты сейчас хмуришься, да? — …Нет. Стайлз тихо фыркает, передернув плечами, и руки Дерека сжимаются крепче. Словно он боится, что Стилински может сигануть вниз в любой момент. Стайлза это предположение отчего-то смешит, но он понимающе накрывает пальцы Дерека своими, ненавязчиво лаская. — Просто захотелось взглянуть на рассвет, — признается он, — а ты так сладко спал. Грех было будить. Дерек упирается лбом в его поясницу и устало выдыхает. — Рассветы здесь охуенные, детка, — доверительно сообщает Стайлз и добавляет: — Как и закаты. Черт, я уверен, что солнце любит Париж больше, чем остальные уголки нашей планеты. — Ты ничего, кроме Бейкон Хиллс, не видел. Стайлз от его слов просто отмахивается. — Неважно. Это одна из тех вещей, которые ты… просто чувствуешь, понимаешь? Он не уверен, что Дерек действительно понимает, но ощущает, что тот кивает. Наверное, Питер назвал бы его безответственным. Наверное, Стайлз бы даже с ним согласился. Он честно и искренне надеялся вернуться в постель раньше, чем Дерек обнаружит пропажу, но виски и восхитительное небо выбили остатки здравых мыслей из головы. И Стайлз потерялся в февральской небесной высоте. — Ты замерз. — Мне не холодно, — Стайлз протестует, но как-то вяло, опустив взгляд на их переплетенные пальцы. Дереку видней. Ходячий хвостатый термометр. — Пойдем домой, — голос Дерека тихий, непривычно просящий, и Стайлз сдается. Небо окончательно светлеет, спелые оттенки сменяются ровной синевой. — Мы должны встретить его вместе. Хотя бы раз, — уверенно говорит Стайлз, вцепляясь в плечи Дерека, когда тот приподнимает его, аккуратно ставя рядом с собой, а затем утыкается в изгиб шеи и по-кошачьи мягко урчит. — Что угодно, — немного невпопад отвечает он, и Стайлз старательно игнорирует коротящие разряды тока вдоль позвоночника.***
Дерек открывается. Подставляется. И Стайлзу хочется распахнуть грудную клетку в ответ, пустить его ближе, прямо к бьющемуся сердцу. Они вжимаются друг в друга в полутемной прихожей — теплый со сна Дерек, прохладный с улицы Стайлз — и с отчаянной жадностью касаются. Словно сегодня их последний день. Словно завтра уже не настанет. Но это — почти — не преувеличение. Не красивая метафора. Потому что до отъезда в Бейкон Хиллс, до возвращения к стае, учебе — к жизни без Дерека — остается четыре дня. Всего девяносто шесть часов их «вместе», поделенных на количество раздельных — вынужденно — минут. Четыре дня из трех прожитых, пролетевших вешней птицей недель. Чуть меньше сотни из пятиста четырех часов прикосновений, поцелуев, надсадных, голодных и жадных. Если бы Стайлз мог, он бы туго-натуго затянул вокруг них временную петлю, закольцевал эти дни по кругу, согласный проживать их вновь и вновь, но ему нужно домой. А Дереку возвращаться некуда. Временами кажется, будь его воля, он привязал бы Стайлза к себе, сковал цепью и не отпускал далеко. «Собственник», — фыркнул бы Стайлз. Не желай сам того же. Перевязать себя ленточкой — ажурной, ярко-вишневой — и отдать Дереку на вечное пользование. Это кажется ужасно правильным. Закономерным. Он думает: «А был ли Стайлз?». Потому что растворяется в Дереке до самого основания. До аутоэротической смерти. Дерек вжимает в стену, спиной к шершавым обоям, выводит вереницу поцелуев на ключицах и быстро, сладко дышит. Это точно не лечится. Но Стайлз согласен быть влюбленно-больным. Согласен умирать и возрождаться заново. Дерек на мгновение замирает, а затем с иступленной нежностью накрывает губами рваный, уродливый шрам. У Стайлза нет звериного нюха, но даже он чувствует, как воздух горчит от вины. Сколько же ее в Дереке?.. — Эй… — тихо зовет Стайлз, и Дерек поднимает взгляд. Он понятия не имеет, какими еще словами сказать, что Дерек не виноват. Что он жрет себя зазря со всеми потрохами. «Это не ты. Это был не ты». Стайлз повторяет как заведенный, как болванчик, каждый раз, когда Дерек касается росчерков на коже, оставленных его когтями. Шрамы зарубцевались, почти не болят, лишь временами ноют. Вот только Дереку, похоже, кажется, что он вскрывает их снова и снова. Зубами. Или когтями. Каждый раз, когда касается. — Я… — Дерек не успевает продолжить, потому что в замочной скважине с легким щелчком поворачивается ключ и дверь распахивается, впуская Питера. Он окидывает их обоих внимательным, самую малость насмешливым взглядом и совершенно не выглядит смущенным. — Не помешал? — с улыбкой — на грани издевательской — уточняет он и делает шаг вперед, не утруждая себя вытиранием ног о коврик. Дерек в ответ низко и глухо рычит, недостаточно зло, но вполне себе раздраженно. Он сильнее вжимает Стайлза в стену, будто пытаясь закрыть, спрятать его от взгляда Питера, но сейчас это в любом случае бессмысленно, и Стайлз сдается первым, махнув старшему Хейлу ладонью, вынырнувшей из-за бока Дерека. — Ты сегодня рано, жутковолк. — Стайлз слегка ерзает под обжигающе-горячим телом, но совсем не чувствует неловкости. Неловко было… пару-тройку раз. А потом Питер Хейл, появляющийся в самый неподходящий момент, стал чем-то вроде постылой повседневности. К тому же со Стайлзом у них устаканились не так чтобы дружеские, скорее сдержанно-нейтральные отношения. Стайлз всегда держит в голове, что Питер был… несколько против их отношений, но сейчас либо смирился, либо нашел в них какие-то свои плюсы. Стайлз делает аккуратную попытку высвободиться, выскользнуть из-под рук Дерека, но тот снова недовольно рычит, хотя на самого Стайлза и не смотрит, продолжая в упор глядеть на Питера. — Я не против продолжить разговор даже в такой компрометирующей позиции, однако это строго конфиденциально, Дерек. Не поможешь, солнышко? — Питер наигранно просяще наклоняет голову и встречается взглядом со Стайлзом, которому удается только закатить глаза. — Все в порядке. Питер не претендует на меня ни в одном из смыслов. Верно, Питер? Старший Хейл многозначительно вздергивает брови, смотрит насмешливо и лукаво. На дне светлых глаз вовсю плещутся черти, но он удерживает себя от дополнительных комментариев — немыслимо какими силами. — Ты оставишь нас наедине, лапушка? — Питер приподнимает заполненный доверху пакет с фирменным ресторанным логотипом, и Стайлз кивает, все же выскальзывая из хватки Дерека. — Без проблем, жутковолк, давай сюда свои гостинцы. — Он тянет ладони к пакету, выдерживая пристальный взгляд Питера. — Ты останешься на завтрак? — Стайлз вопросительно поднимает брови, и кажется, какое-то мгновенье Питер действительно размышляет над ответом, прежде чем сказать: — Я не голоден. Так что не стану портить вам идиллию. Считай это моим извинением за регулярное вторжение в вашу частную жизнь. Стайлз рассеянно кивает и, повернувшись, скрывается на кухне. Он прикрывает за собой дверь, вслушиваясь в отдаляющиеся в сторону гостиной шаги. Не то чтобы ему не любопытно, просто он догадывается о сути беседы. Стайлз прекрасно знает, что Хейлы в Париже на птичьих правах: местная стая позволила им здесь находиться, но «позволить» и «разрешить» — не одно и то же, когда дело касается вервольфов с их запутанной иерархической лестницей. Стайлз не до конца уверен, хотят Хейлы присоединиться к стае или сохранить хотя бы подобие независимости, но они находятся на чужой территории и пока что работают псами на побегушках. Скорее всего, Питер получил очередное задание-просьбу-поручение. Которое, судя по всему, включает в себя и участие Дерека. Стайлз осторожно ставит пакет на стол, щелкает кнопкой чайника и принимается аккуратно расставлять еще теплые контейнеры с едой. Ему понятно нежелание оборотней впутывать в стайные дела его, обычного человека. И если в случае с Дереком Стайлз может предположить, что тот искренне за него беспокоится, то вот Питер, скорее всего, опасается, что Стилински накосячит по-крупному. В итоге Стайлз, со всем своим непосредственным желанием помочь, остается не у дел, потому что Хейлы выступили против него на удивление дружным тандемом. Два-ноль в пользу мохнатых. После вечно попадавшего в передряги Скотта это было… странно — не помогать. Просто ждать развития событий. Просто довериться. Питер, кажется, довольно успешно разруливал дипломатические дела, тогда как Дерек был впечатляющей боевой единицей. Они вполне неплохо сработались и заботились друг о друге, как умели. Уж кто-кто, а Стайлз понимает в заботе толк. Он как раз заканчивает сервировать стол, когда за Питером хлопает входная дверь и Дерек возвращается к нему. Стайлз быстро вскидывает взгляд, оценивая его настроение, но Дерек не выглядит мрачным или раздраженным, скорее… слегка озадаченным? У Стайлза отлегает от сердца. Он привычно улыбается, сминая пустой пакет и закидывая его в один из многочисленных ящиков потрясающе функциональной кухни. — Все в порядке? — дежурно спрашивает Стайлз и вполне удовлетворяется коротким ответным: — В порядке. Дерек подходит ближе, обнимает его за пояс, целуя в висок, и на несколько мгновений замирает, глубоко и часто дыша. Стайлз прикрывает глаза, позволяя себе насладиться теплом и близостью. Когда он рядом с Дереком, кажется, искажается само время и, меняясь, тянет за собой пространство: земля крошится под ногами, а воздух наполняется тяжелым пряным запахом. Должно быть, такая она — любовь. Кисло-сладкая на языке, слегка щиплющая нёбо и сердце. На вкус как вишневый мармелад от Toxic Waste*. — Завтрак, большой волк, — мягко напоминает Стайлз, чувствуя, как Дерек ведет кончиком носа вдоль его скулы, спускаясь ниже, к шее. — Еще пять минут, — невнятно бурчит в ответ волк, и Стайлз, не сдержавшись, фыркает. — Пять так пять, — пожимает он плечами. — Когда уезжаете? — Питер заедет за мной через час. Ничего опасного. Не в этот раз. — Хорошо, — покладисто отвечает Стайлз. Вечно одно и то же. Ничего опасного, как же. — Это не займет много времени. — Хорошо. — Стайлз миролюбиво кивает и мягко отстраняется, встречаясь взглядом с внимательными глазами. Лицо Дерека обретает слегка досадливое выражение. Стайлз прекрасно понимает, что от Дерека мало что зависит: он вынужден подчиняться местному альфе, им с Питером необходимо заручиться поддержкой главенствующей стаи, и здесь не до личных хотелок. Важно правильно расставлять приоритеты. Стайлз уедет. Дереку еще здесь жить. Разумеется, Стайлз не злится, но, похоже, скрыть нотки разочарования все равно не может, и Дерек это, черт возьми, чует. Порой такое дичайше напрягает. Лишает личного пространства, возможности справиться со своими эмоциями в одиночку, да и просто банально пережить их без посторонних глаз. Тяжко, когда кто-то чувствует малейшие колебания твоего настроения. Стайлзу это не нравится. Дерек знает, поэтому ничего не говорит, лишь все так же раздосадованно хмурится. Не извиняется — и на том спасибо. Да, у них были на сегодня планы. Может, и не самые романтические, но все же… — И будь добр, вернись ко мне без дополнительных отверстий в теле, — будничным тоном добавляет Стайлз. — Их нынешнее количество меня вполне устраивает. Дерек слабо улыбается. Едва заметно и все еще хмурясь — как делать умеет только он. Стайлз невольно тянется ладонью и накрывает теплые губы пальцами, испытывая странное, не до конца понятное желание осязать эту улыбку, запомнить ее ощущение. Он знает, как Дерек улыбается, в его памяти запечатлены сотни самых разных его улыбок, от нервных и злых до мягких, почти счастливых, от «я вырву твое горло» до «я так сильно хочу тебя». И все равно, даже сейчас, каждая — словно маленькое чудо. Победа над прошлым. Стайлз не уверен, знает ли их ценность Дерек, и слегка вздрагивает, когда тот перехватывает его запястье и отводит от губ. Но прежде, чем понятливый Стайлз сам убрал бы ладонь, Дерек целует его костяшки. Легко, невесомо. Едва касаясь. Сердце пропускает удар. Или несколько. Или замирает минимум на минуту. Это прикосновение абсолютно невинно и определенно невинней многого из того, что они делали, но все же… — Дерек… — Стайлз замолкает, завороженно наблюдая, как теплый и мягкий влажный язык скользит по выступающим косточкам, а затем ныряет меж расслабленных пальцев. Сердце, словно вспомнив о том, что следует биться, разгоняется сразу до сотни. И Дерек, зараза такая, определенно это слышит, потому что приоткрывает рот и легонько прикусывает фаланги на первых сгибах, тут же обводя укус кончиком языка. Не отрывая взгляда от Стайлза. Подушечки пальцев ложатся на теплую влажную мякоть, отчего руку простреливает током до самого локтя. Дерек, черт его возьми, старательный волк. И от его прикосновений по спине проходит волна жара. — Волче… — Стайлз зовет и едва узнает свой собственный голос. Вся кровь вместе с жаром устремляется в низ живота, отливая от головы. — Пожалуйста… Дерек позволяет пальцам выскользнуть изо рта, а затем подается вперед, вжимаясь губами в его губы, раздвигая их, кусая, сминая, почти властно, на грани, толкаясь внутрь языком. Это жарко, влажно, это пиздец как горячо, и Стайлз кусает в ответ, вслушиваясь в низкий, приглушенный рык и стон, едва осознавая, что последний — принадлежит ему самому. Соображать получается плохо, мысли вязкие, сладкие, как вишневый сироп, и думает Стайлз точно не головой, когда упирается поясницей в край кухонной столешницы, когда опирается о нее рукой и позволяет Дереку подсадить себя. Дверцы шкафа врезаются промеж лопаток, наверное, должно быть больно, но все, что Стайлз сейчас чувствует, — это обжигающий прямо сквозь ткань жар ладоней Дерека, разводящих его бедра. Кажется, воздух окрашивается в темно-бордовый, когда Стайлз подается вперед, толкаясь в крепкий, твердый живот, и Дерек гортанно рычит, вжимаясь в него, целуя в какой-то исступленной, безумной нежности, пряно и кисло-сладко. Целует так, что сбивает дыхание, выбивает из легких весь воздух, заводя сердце в безумный и дикий ритм. Стайлз отдается ему полностью, без остатка, позволяет вести куда угодно. У Стайлза искусаны до красноты губы и помутневший от желания взгляд. Он опускает ладони на поясницу Дерека, а затем скользит ниже, сминая пальцами жесткую джинсовую ткань, подталкивая Дерека ближе, к себе. В себя. Человеческие клыки смыкаются на плече, а бритвенной остроты когти цепляют футболку, скользя в опасной близости от беззащитного, судорожно вздымающегося живота. Это слишком горячо, слишком хорошо. Жар в них свивается, сливается, льнет изнутри к ребрам, и Стайлзу не остается ничего, кроме как отпустить. И сгореть вместе с Дереком заживо.***
Когда Дерек уходит, Стайлз берет черный маркер и широким, жирным крестом зачеркивает сегодняшнюю дату, аккуратно закрашивая маленькие, дурашливо выведенные неделю назад сердечки. Четырнадцатое февраля. День, мать его, всех влюбленных.***
Какое-то время он всерьез размышляет о том, чтобы не дожидаться Дерека, а куда-нибудь свалить. Потому что просторные комнаты слишком давят своей пустотой и кажется, что в этих стенах эхом отдаются даже мысли. Стайлз любит Дерека, Стайлз любит его дом, но все же нет-нет да и покалывает на подкорке что-то тревожное. Ноющее, скулящее. Словно за ним наблюдают. Словно ему здесь не рады. Словно что-то тихими молоточками, каплями с края крана твердит: «Ты здесь чужой. Ты не наш». Стайлз пожимает плечами, распахивает на кухне окна, впуская сладковато-снежный воздух, и отправляется в кровать. Досыпать свое сорвавшееся утро.***
В итоге он все-таки сбегает, но ненадолго. Он закупается продуктами в ближайшем супермаркете — не зря же тайком учился готовить пиццу в форме сердечка, почти как в ресторане Prince Pizza, — затем звонит Скотту, наплевав на разницу во времени, и болтает с ним целый час, рассказывая в красках об Album Comics и абсолютно шикарном надувном Бэтмене, который есть ночь, тьма и возмездие, с лицом Джорджа Клуни. Скотт поначалу отвечает слегка натянуто, но потом сдается и живо спрашивает про коллекционки «Звездных войн», а затем слегка смущенно уточняет, нет ли там фигурки Леголаса — для Киры. Это немного странно, но Стайлз слишком рад, что лед между ними тронулся, и потому клятвенно обещает поискать. И плюшевую Селестию тоже. — Мы должны устроить ретрозабег, когда ты вернешься, — Скотт говорит с улыбкой, Стайлз чувствует ее сквозь все разделяющие их километры. — Если позволят твои волчата и жена, мачо. — Мы еще не… — Ключевое слово «еще», бро. — Стайлз улыбается в ответ. И очень надеется, что Скотт эту улыбку тоже чувствует. Они оба что-то потеряли. Готовы были вот-вот сломаться. А потом нашли тех, кто вправляет вывихи, вытирает кровавую грязь с губ и щек, а затем в те же губы целует. Что ж, даже почти переломленное дерево может зарасти. Всего-то что нужно — стянуть надлом проволокой.***
«Не займет много времени» Дерека длится долгие, долгие часы. В вентиляции по-волчьи воет ветер, за окном сгущаются сумерки, капает снег с дождем, а в квартиру с запертой кухни просачивается вкусный запах горячей моцареллы и запеченного теста. Стайлз думает, что, если Дерек не вернется через час, он съест пиццу сам, в гордом одиночестве, вспоминая младшую школу и пустой Валентинов ящик. Он лениво сдувает горсть пены с ладони, когда слышит хлопок входной двери. Прогорклый дух дыма и крови ввинчивается в воздух. Дерек вернулся. Даже сейчас, даже здесь, так далеко от прежнего дома, за ним следует неизменный аромат пороха, боли и крови. Оборачивается вокруг, кутает в шлейф так, что чувствует даже Стайлз, простой человек. Иногда ему кажется, что этот запах въелся в Дерека глубже, чем просто в кожу, в одежду, в волосы. Что он течет внутри него прямо по венам, толкается в сердце, циркулирует с воздухом в легких. Он слышит, как Дерек на мгновение замирает — должно быть, прислушивается. — Я здесь, — произносит Стайлз, откидывая голову на бортик ванной. Он смотрит вверх, разглядывая потолочные панели, которые видит не меньше чем в сотый раз, нарочно медлит, но все-таки поворачивается к Дереку, когда запах становится почти нестерпимым. Стайлз быстро, пристальней, чем могло бы показаться, оглядывает его. Дерек стоит, прислонившись к косяку. Уставший, загнанный, как дикий мустанг. Без куртки, в одной хенли, разорванной на груди, животе и плечах. Дизайнерская вещь сейчас напоминает половую тряпку, покрытую грязью и запекшейся кровью. — Ранен? — единственное, что спрашивает Стайлз. Единственное, что его сейчас интересует. Дерек качает головой. — Я в порядке. Стайлз кивает, хотя уверен, что это правда не больше чем на пятьдесят процентов. — Охотники? — на всякий случай спрашивает он, хотя уже знает ответ. Конечно, не охотники. Будь дело в них, угрожавших стае, Дереку или Питеру, это… Он выглядел бы обеспокоенным, но не таким… разбитым? Дерек медленно качает головой, и Стайлз вздыхает, протягивая ему ладонь. — Раздевайся. И иди ко мне. В оливковых глазах на мгновенье мелькает искра живого удивления. И немного… вины? — Я грязный, Стайлз. Почему-то кажется, что Дерек говорит об этом в смысле, далеком от буквального. Словно сомневаясь, что Стайлзу на его «грязь» не плевать. В каком бы значении она ни была. Стайлз склоняет голову, скользит взглядом по взъерошенным, растрепанным волосам, по перепачканному лбу, по кровавой полосе, что кривой, печальной улыбкой опоясывает сжатые губы, сползая на подбородок. Должно быть, пытался оттереть таким же грязным рукавом и потерпел в этом полный крах. Глупый волк. — Иди ко мне. Дерек медлит, но не больше пары секунд, а затем подчиняется, снимает хенли — боже, проще было бы разорвать, — опускает ладони на пряжку ремня, вытягивая его из поясных петель, расстегивает молнию перепачканных землей джинсов и сбрасывает всю одежду на пол. Это не первый, далеко не первый раз, когда Стайлз видит его тело — обнаженное, — но все равно дыхание в груди замирает, потому что это каждый раз так восхитительно. Дерек красив, по-настоящему. И останется красивым, извалявшись в грязи, по локоть в крови, с клыками, рвущими губы, с глазами, горящими огнем. Даже грязный, избитый, разбитый. Ранящий острыми краями любого, кто неосторожно коснется. Все равно до безумия, до оголтелого стука сердца — идеальный. Внезапно хочется сказать, как сильно, как до безумия сильно он любит его, но Стайлз молчит. Потому что не тот момент, не то время и место, возможно, тоже не то. Дерек шагает вперед, касаясь его предплечья, будто бы снова прося разрешения. Словно все еще не уверен. Стайлз сдвигается к краю, становится на колени, позволяя Дереку лечь. Вода с ошметками пены выплескивается на кафель, а затем смыкается, вылизывая эмалированные края и бронзовую кожу. В просветах под пеной все красится в грязно-бурый, а запах крови становится особенно резким. Дерек смотрит на Стайлза не отрывая взгляда. Словно чего-то ждет. Чего-то скверного. И Стайлз намеревается оправдать его ожидания. Хотя бы частично. Он разбавляет болезненную тишину слабым всплеском, когда приподнимается из воды, не глядя берет с полки кедровый гель и вскрывает колпачок, выдавливая прозрачную жидкость на ладонь. В приглушенном рассеянном свете она кажется жидким янтарем. Дерек наблюдает за тем, как гель скользит по пальцам, как Стайлз взбивает его и садится затем меж его разведенных ног. — Руки, — произносит Стайлз и встречает непонимающий взгляд. — Дай мне свои руки, — повторяет он. — Не бойся. Не укушу. Дерек хороший волк. Дерек слушается своего человека. Стайлз подсаживается еще ближе, чтобы не пришлось неудобно тянуться, и мягко касается широких сильных ладоней. Кожа покрыта заскорузлой, спекшейся кровью, въевшейся, кажется, намертво. Особенно у ногтевых пластин, где, Стайлз знает, прорезаются когти. Он мягко, бережно растирает горячие руки, смачивает водой, втирает ароматный гель, скользит влажными, скользкими, пенными ладонями. Он чувствует на себе взгляд, но продолжает смотреть лишь на окровавленные костяшки. Может быть, свои плюсы в неведении все же есть. Хотя это точно не то, за что Стайлз мог бы быть благодарен. Он, черт возьми, за выбор. За выбор «делать или не делать», за выбор «говорить или молчать». Стайлз может решить за себя. Но не за Дерека. Он все равно не способен предложить альтернативу. Не способен предложить лучшее место, лучший мир. Где Дереку не нужно будет драться или завоевывать свое право жить, которое у него, черт возьми, и так есть. Стайлз мог бы заложить за Дерека свою жизнь, не думая. Убить за него. Но это единственное, что он может предложить. И все, что у него есть. Достаточно ли этого для волка? Они оба молчат. Но не тягостно. Правильно. Им обоим это сейчас нужно. Щепотка незабвенной тишины, под которую Стайлз массирует усталые, натруженные руки, скользит пальцами по проступающим под кожей косточкам. Терпко пахнет кровью, хвоей и отчего-то — вишней в сиропе. Словно кто-то пролил прямо в воду бордовый сок. Стайлзу это кажется странным, но он ничего не говорит. — Стайлз. Дерек зовет негромко, но голос его, кажется, раздается прямо в голове. Оглушающе. Стайлз смотрит на него, вопросительно приподнимая брови. — Кровь… — начинает Дерек, но Стайлз не дает ему продолжить. — Мне все равно, чья она. Лишь бы не твоя, — возможно, он говорит чуть-чуть устало, немного недовольно, потому что попадающий в передряги Дерек — это почти как попадающий в передряги он сам. Естественно и неотвратимо. Но сказанное им — правда. Дерек не может не чувствовать. Стайлз опускает взгляд на их ладони, теперь одинаково — и очень символично — грязные. Покрытые расползающимися бурыми пятнами. — Считай, мы теперь повязаны. Как соучастники. — Он слабо улыбается и слегка теряется, когда Дерек крепче перехватывает его руки, сжимая ладони пальцами. — Ты бы хотел этого? Стайлз словно зачарованный смотрит на то, как нежно, ласково Дерек его касается. Почему-то кажется, что Дерек не шутит. Что он сейчас предельно серьезен. Как Питер, предлагавший укус. Дар. Проклятье. — Быть твоим соучастником? — он все же пытается отшутиться, скорее по привычке, чем по реальной необходимости, и взгляд Дерека слегка смягчается. — Быть со мной связанным. Стайлзу едва ли удается скрыть свое удивление. Потому что вспоминания еще так свежи. Опускающийся на колени Эрик, держащий его ладони. Его теплый, трепетный взгляд. — Хочешь принять меня? Хочешь быть моим? Станешь мне парой? Стайлз знает, что это почти навсегда. До самой смерти. И в голове его вертится сотня вопросов. Ты точно уверен? Ты точно этого хочешь? Ты точно говоришь так не потому, что отчаялся или жалеешь меня? Ему кажется, сердце Дерека сейчас стучит в его ладонях. Он понимает: если бы тот сомневался, если бы не хотел — не стал бы предлагать. Ни за что не заговорил бы об этом. Да Стайлз и не ждал. Не надеялся. Он хочет спросить, удостовериться. Хочет получить подтверждение простых догадок словами. Живыми и теплыми — как сам Дерек. Человеческими. Но Дерек уже сделал больше, чем человек. Уже предложил больше. Дал больше. Стайлз волен лишь принять. Или отвергнуть. Но выбор-то сделан давно. — Я хочу тебя. Хочу всего, целиком, от макушки до пят. И хочу разделить с тобой жизнь. И умереть рядом с тобой — если нужно. Это необратимо — Стайлз знает. Но что есть жизнь, как не необратимость? И какова ей цена без любви и верности? И Стайлз тянется к нему, как тянулся когда-то: не телом, но душой, мыслями, взывая к перекрученной, переломанной, не их, но все же — связи. И замирает, потому что Дерек молчит. И потому, что Стайлз вдруг думает, что ошибся, или поспешил, или сказал что-то неправильное. Он настороженно, нервно поднимает взгляд и на мгновение теряется, потому что Дерек выглядит слишком потрясенным, удивленным, недоверчивым. Словно небо над ним разверзлось и рухнуло вместе с потолком. — Я… — Стайлз теряется все сильнее, уже коря себя и свой болтливый язык. — Я, возможно… Дерек молчит, а затем сжимает его ладонь и ведет к своей шее, прижимая мыльные пальцы к горлу, и внутри у Стайлза все трепещет, когда он чувствует зашкаливающий, невозможный — для человека — пульс. Он чуть привстает на коленях, не обращая внимания на затекшие ноги, опускает раскрытую ладонь на грудь Дерека. Не слышит, но чувствует. Так часто, так… быстро. Бьется. Он догадывается. — Ты… сомневался, что я этого хочу? Серьезно, Дерек? Боже… Стайлз не находит слов, чтобы сказать, насколько Дерек идиот, и вместо этого подается вперед, целуя окровавленные влажные губы. Абсолютный, невозможный, совершеннейший идиот. Ладони Дерека скользят по его ребрам, по спине, обнимают, прижимают к горячей, будто бы раскаленной добела груди, и Дерек отвечает на поцелуй. Наверное, Стайлз должен чувствовать напряжение, беспокойство, даже злость, но объятия Дерека дарят лишь ни с чем не сравнимое спокойствие. Знакомое, но такое далекое, спрятанное где-то глубоко в тени его «Я», в чувстве абсолютной детской защищенности. Веры в чужое всесилие. В этом — для Стайлза — весь Дерек. Дарить спокойствие, а потом сводящую с ума тревогу — это про него. И Стайлз когда-нибудь кончится от когнитивного диссонанса. Раз и навсегда. Бесповоротно. Их поцелуй с привкусом меди до одури сладкий, и Стайлзу сквозь ледяной бездушный металл все чудится вишневая, кислая сладость. И он разрывает поцелуй и говорит: — Пометь меня. — И добавляет: — Возьми меня. Я хочу быть твоим. Он говорит и просит о многом, но уже без слов, без языка, безмолвно замирая, чувствуя, как заострившиеся ногти скользят по затылку. Стайлз прикрывает глаза, когда пальцы ложатся на шейные позвонки, когда Дерек невесомо целует его горло по каемке шрама. — Ты не представляешь, что значишь для меня, — хрипло шепчет он. Отзвук, ощущение его пульса все еще отдается в висках. — Так покажи мне. Ведь я так люблю тебя. Стайлз не хочет думать о том, как идеально они совпали. Или благодаря кому. Или чего стоило Дереку сказать это, предложить себя, так отчаянно не веря в согласие Стайлза. Не веря, что после всего, что было, у них может получиться. Внутри все тянет волнением, возбуждением, трепетом. Потому что это больше, выше, крепче любой клятвы. Потому что это то, чего Стайлз безмерно желал. Дерек поднимает взгляд и смотрит на него так, что по коже бегут мурашки. Стайлз помнит, что когда-то готов был продать душу дьяволу за одну лишь зыбкую возможность хотя бы раз в жизни почувствовать этот взгляд, направленный на него. Дерек касается пальцами его виска, оглаживает влажные волосы, опускается вниз и останавливает пальцы на позвонках. Он гладит почти невесомо, склоняется над доверчиво открытой шеей, а затем кусает, надсекая кожу клыками и когтями. Нанося новые раны поверх старых, свои — поверх тех, что когда-то оставил Эрик. Стайлз не ощущает боли, только слабое жжение, которое исчезает, едва Дерек касается раны языком, слизывая проступившие капельки крови. Стайлзу чудится — она пахнет вишней. А затем в груди взрывается сверхновая.***
Он чувствует себя пьяным и абсолютно, до помешательства счастливым. Эйфория — последствие созданной связи. Стайлзу это знакомо, потому что — Эрик, но сейчас все совсем иначе. У него дрожат ноги, и кажется, он не сможет самостоятельно встать. А еще от одной лишь мысли о том, чтобы просто отстраниться от Дерека, к груди которого он прижимается, тело сводит мучительной болью. — Ты мазохист, — шепчет Стайлз, мутным взглядом наблюдая, как Дерек включает душ, — и меня тянешь на ту же лавочку. Я улетаю в понедельник, а ты решил устроить мне брачные игры. Он возмущается, но вяло, без огонька. Стайлз сейчас просто не способен злиться. На Дерека или в принципе. Ему слишком хорошо, и все остальное кажется пустым и нелепым. Все, кроме Дерека. Который мягко говорит: — Ты вернешься. А я тебя дождусь. Стайлз знает — так и будет. Он совсем не сопротивляется, когда Дерек встает из ванны, только недовольно морщится, потому что быть далеко от него — неприятно. Даже в полуметре. Словно что-то в груди начинает неметь. Дерек хмурится, чувствуя то же самое. Они вместе чуть меньше года. И еще меньше, если считать лишь проведенные друг с другом дни. Он понимает, что сейчас не лучший момент, но все же… почему именно сегодня? Стайлз знает: что-то случилось, подтолкнуло, но… желание Дерека было искренним. Иначе он не чувствовал бы того, что чувствует сейчас. А значит, предложение оказалось вопросом времени. Как и его согласие. Он вздыхает, когда Дерек помогает ему встать, когда кутает в белое махровое полотенце и подхватывает на руки. Словно гребаную невесту. — Если бы я мог, я бы тебя за это ударил, — фыркает Стайлз. Дерек мягко целует его лоб, говорит: — Я знаю. И относит в спальню. Хлопковые простыни слегка обжигают нагретое тело холодом, когда Дерек укладывает его на постель и нависает сверху. С влажных волос срываются капли, падают, разбиваясь о кожу и ткань. — Дерек… — Стайлз тянется к нему, накрывает ладонями колючие щеки и гладит, ласкает подушечками пальцев. — Ты такой… — он хочет и не может подобрать слова. Их много, они теснят друг друга в голове, норовят сорваться все разом: восхитительновеликолепныйпотрясающиймой. Дерек в ответ урчит, опускается ниже, проводит языком по подставленной шее, покусывая под кадыком. Внутри у Стайлза все сладко ноет, связь пламенно вибрирует, отзываясь на малейшее прикосновение теперь его волка. Впрочем, отзывается не только она. Тело изнывает от медленных ласк, но Дерек не обращает на это внимания, не допускает спешки, словно намереваясь довести его этой пыткой до исступления. До потери всех пяти чувств. Потому что Стайлзу кажется, что нервные окончания сейчас к черту сгорят от перегруза. Дерек целует, кажется, каждый миллиметр кожи, обводит языком, накрывая пальцами покатые бока, и опускается ниже, к ноющему от нетерпения животу. Стайлз знает, что Дерека бессмысленно сейчас торопить, он действует, повинуясь инстинкту, укрепляя то, что создал, придавая плавленым звеньям цепи форму и прочность. Стайлзу остается только открываться. Позволять. И терпеть. И он послушно терпит, стараясь выровнять дыхание, стараясь хоть немного успокоиться, сбить болезненность возбуждения, хоть это и абсолютно бесполезно. Потому что Дерек возбужден тоже. Потому что они делят одно желание на двоих, и то в ответ бьет с удвоенной силой. Стайлз водит пальцами по покрывалу: мягкая ткань кажется непривычно жесткой, неуютной, тело будто в лихорадке, слишком чувствительное, напряженное, словно струна, готовая вот-вот лопнуть. Прикосновения горячих губ обжигают живот, и Стайлз, не выдерживая, елозит, ворочается, пытается приподняться, прижаться к этому восхитительному рту почти болезненно пульсирующим членом, но пальцы Дерека скользят по бедрам, вжимаются ногтями в нежную кожу, удерживают на месте, заставляя несдержанно скулить. Он так сильно, так отчаянно хочет Дерека внутри себя, хочет быть заполненным им, хочет стонать под ним, срывая голос до хрипоты. До дикого перестукивания их сердец. Стайлз накрывает пальцами темноволосую макушку, слегка натягивая влажные пряди, разводит колени и зовет, судорожно сглатывая, когда Дерек прикусывает нежную кожу бедер, обдает горячим дыханием пах и кусает снова, неторопливо, словно пробуя на вкус. Словно еще не распробовал. А затем эта мысль кажется совершенно дикой, потому что Стайлз чувствует, как влажный, нереально мягкий язык скользит по промежности и вниз. Обводит по кругу и толкается внутрь. От неожиданности Стайлза подбрасывает на простынях, он изгибается, цепляется пальцами за изголовье кровати, обжигаясь контрастом ледяного металла о пышущую жаром кожу. Дерек все еще держит его бедра, не дает сдвинуть их или отстраниться. Он скользит языком меж ягодиц, обводит кожу, обильно смачивая вязкой слюной, от которой непривычно жарко, влажно, и Стайлз почти инстинктивно подается к нему. Ближе. Сознание плывет и уплывает в дальние дали, помахав на прощание ручкой. Стайлз никогда не пробовал афродозиаки, не было нужды, но почему-то уверен, что ощущение должно быть схожим. Потому что внутри него будто пожар, плавящий плоть и кости, а в животе — тугой комок мучительного возбуждения. Особенно когда он чувствует, как теплые пальцы пробегаются по ягодицам, оглаживают, а затем слегка надавливают, разводят в стороны, заставляя открыться еще сильнее. И он сейчас сойдет с ума. Потому что по-волчьи гибкий язык проникает невообразимо глубоко, а слюны так много, что она стекает по коже — на простыни. — Дерек… Стайлз едва не скулит: сейчас все ощущения острее, ярче, и если Дерек не прекратит издеваться над ним, то он кончит позорно и быстро. Словно чувствуя это, Дерек отстраняется, приподнимается на локтях, касается его ног, и Стайлз послушно разводит их, открывается для него, умоляет. И телом, и взглядом, и голосом. — Волче, прошу тебя. И в Дереке словно что-то перемыкает, будто выключается невидимый тумблер. Стайлз почти слышит, как тот щелкает, как стрекочет по венам ток, когда Дерек скользит ладонями по его бокам, по выступающим ребрам, а затем накрывает собой, прижимаясь животом к животу, грудью к груди. Стайлз инстинктивно разводит бедра еще шире, желая быть ближе настолько, насколько могут позволить их тела, чтобы размыть осточертевшие границы окончательно, до спаянной, сплавленной кожи. Он чувствует Дерека, его возбуждение — внутри себя, — его желания, его эмоции, отдающиеся в голове почти грохотом, звонко, ярко — как вспышки на солнце. «Хочу тебя, люблю тебя». Связь все усиливает, раскрывает их друг для друга, будто распахивает настежь двери, позволяя слиться воедино больше, чем просто телами. Разумом. Душами. Стайлз опускает ладони на спину Дерека, скользит вниз, считая пальцами позвонки, выводит круги по теплой коже, чувствуя, как плотная, влажная от смазки головка задевает низ живота. И улыбается, слыша нетерпеливое рычание, когда Дерек подхватывает его под поясницу и тянет ближе, втираясь кожей в кожу. Целует быстро, а входит мучительно медленно, заставляя судорожными глотками хватать сладкий воздух. Кислорода в легких чудовищно мало, и Стайлз тяжело, надсадно дышит, толкается навстречу и тонет в вишневой сладости, сплетаясь с Дереком языком, царапаясь о его клыки, ловя его низкое, гортанное рычание. Дерек словно изводит — и его, и себя — неторопливыми, длинными толчками, от которых все внутри обрывается, падает в бездну. Стайлзу кажется, что он сейчас лишится опоры, остова, расколется на части. В крошево. В пепельную пыль. Его выламывает, словно от судорог, он громко, несдержанно стонет и выгибается дугой. Кажется, он вот-вот сорвется, выпадет из реальности. С разбегу — в волчью яму. Дерек выходит почти полностью, а затем толкается вновь, срывая с его губ задушенный полувскрик, касается дрожащих ног, заводя за свою спину, и Стайлз инстинктивно скрещивает их, упираясь коленями куда-то под его лопатки. Он несет какой-то откровенный бессвязный бред, царапая ногтями гладкую кожу, должно быть, до красных полос. Стайлз шепчет, как ему хорошо, как сильно он этого хотел и хочет, что Дерек великолепный и трахаться с ним охуенно. Он мычит что-то даже тогда, когда горячие губы вновь накрывают его рот, когда Дерек вжимается в него изо всех сил, наращивает темп, срываясь почти на звериный ритм, двигаясь оголтело, быстро, до огненных кругов перед глазами. Стайлз подхватывает, толкается, насаживается, трется о крепкие мышцы живота, желая сильнее, глубже, жестче, и Дерек откликается, покорный ему, и тянет ближе, кусает оставленную метку, когда Стайлз кладет ладонь на его шею и впивается ногтями меж позвонками, оставляя на коже короткий росчерк. Имитация — на волке все заживет, но Дерек намек понимает и азартно клацает зубами у самого горла, а затем снова кусает. Стайлз не чувствует боли, все вытесняет сумасшедший жар и содранное криком горло. Он стонет, кричит и зовет в безумном восторге, прошивающем тело вдоль позвоночника, бьющем в голову крепче паленого алкоголя. Кажется, он сейчас отключится, когда Дерек проталкивает между ними ладонь, касаясь истекающего влагой, почти болезненно, но так хорошо ноющего члена, скользя к основанию, и обхватывает жарко и восхитительно, продолжая быстрые, отчаянные рывки. Стайлз бессвязно скулит, слыша глухой, надсадный рык, и бурно кончает, запрокидывая голову, не слыша собственного крика. А затем происходит то, чему ошалевший, оглушенный удовольствием Стайлз не сразу придает значение. Оргазм такой яркий, что это почти нестерпимо, и его оглушает, когда Дерек вбивается в него бешеными толчками. Он дышит тяжело, рвано, словно вот-вот потеряет над собой контроль, и это абсолютно крышесносно. Никогда прежде они не подступали к границе так близко, никогда не грозились выйти за ее пределы так, как сейчас. Стайлз жмурится от переполняющих его ощущений, и по венам будто течет расплавленный металл, потому что у крови просто не может быть такой температуры. Дерек сходит с ума, его эмоций так много и все они такие жгучие, что Стайлз снова невольно скулит, едва не хныча от накатывающего по новой наслаждения. А затем наконец чувствует. Когда ладони Дерека крепче сжимают бока. Не лаская. Удерживая. И глаза Стайлза изумленно распахиваются. Внутри становится до странного влажно, скользко. И он задыхается, потому что чувство наполненности чрезмерно, и его куда больше, чем он способен принять. Но Дерек ведь физически не может стать внутри него еще крупнее… или… может? — Доверься мне, — Дерек шепчет через силу, и голос его вибрирует от прорывающегося рычания, но он не приказывает. Просит. И Стайлз доверяется, откидывает голову на раскаленные подушки и сдавленно охает, когда то, что так его распирает, проталкивается глубже. Стайлз едва успевает заметить, как по влажному от пота предплечью струятся тонкие черные нити, когда Дерек оттягивает на себя всю возможную боль. — Боже, это… — «…узел»? Он едва выводит слова, захлебываясь в изумлении, восхищении, потрясении. А затем способность складывать слоги во что-то осмысленное окончательно ему отказывает, и с губ срываются лишь отрывистые междометия да полукрики. Толчки Дерека становятся беспорядочными, слишком быстрыми, отрывистыми — в такт рвущему грудь дыханию. У Стайлза мутнеет взгляд, перед глазами все плывет; он тихонько поскуливает, повернув голову и уткнувшись в висок Дерека, жадно вбирая в себя аромат кедра, пота и возбуждения. Дерек совершает еще несколько сумасшедших фрикций, подталкивая Стайлза бедрами, стонет, а затем бездумно целует, широкими движениями лижет его приоткрытый рот, задевая языком зубы, вылизывая подбородок, щеки. Прячет лицо в изгибе его плеча и, господи боже, продолжает толкаться. Мелко, часто, бессознательно. Он весь дрожит, словно в лихорадке, и Стайлза прошивает этой дрожью насквозь, словно она вползает под кожу. Кажется, его накрывает от одного только осознания, насколько сильно Дерек его хочет. Так сильно, что едва держит своего волка в узде. Так яростно, что послал все границы к черту. Так жадно, что готов повязать его. — Дерек… — он все же находит в себе силы позвать, но Дерек в ответ лишь постанывает и очередным толчком проезжается рядом с простатой, опаляя Стайлза волной удовольствия. Он стонет, раскрывается, и Дерек проталкивает узел до самого основания. Клыки смыкаются на плече, держат, не позволяют толком шевелиться, но Стайлз все равно ведет бедрами, прогибается, притирается, невольно вскрикивает от чрезмерности буквально распирающих его ощущений, и Дерек стискивает челюсти, сжимает крепче и низко, предупреждающе рычит. Но Стайлз и не думает отстраняться, он не способен на это, боже. Все, что он сейчас может, это отчаянно, часто-быстро звать его по имени, когда Дерек начинает кончать, все еще делая слабые хаотичные попытки толкнуться еще глубже. Сперма чертовски горячая, и ее чертовски, одуряюще много. И хотя Стайлзу казалось, что это невозможно, но оргазм Дерека захлестывает его как собственный. Стайлз протяжно кончает тоже, не коснувшись себя, и связь пульсирует, путается между ними, раскрывается, позволяя наконец утонуть друг в друге.***
Он понятия не имеет, сколько проходит времени, прежде чем к нему возвращается способность говорить. В голове до блаженного пусто, а внутри — так хорошо, так правильно, что хочется заскулить, целуя Дереку руки. Его все еще кроет, и кажется, что он видит их связь, переливающуюся всем спектром алого. Полыхающую солнечным заревом. — Боже мой… — это единственное, что удается выдавить из себя. — Боже мой. Голос едва слышный, сорванный в крике. Словно чужой. Они все еще в сцепке, и Дерек до сих пор внутри. Он прижимает к себе, ласкает пальцами чувствительную кожу бедер, оглаживает медленно темнеющие пятна будущих синяков, осторожно, слегка виновато слизывает капли выступившей на укусе крови и укладывается обратно на подушки. Они со Стайлзом соприкасаются лбами, и воздух, кажется, слегка вибрирует от дыхания, разморенного, теплого. Мягкого. — Так… так теперь всегда будет? — осторожно спрашивает Стайлз, и Дерек в ответ качает головой. Прикрывает на мгновенье глаза, ведет носом и тихо выдыхает. — Это связь, — туманно изрекает он. Немного помолчав, добавляет: — И твой… наш запах. Ты великолепно пахнешь, — кажется, он очень старается подобрать слова, понятные человеку, — волк признал тебя. Так, возможно, единственный раз. Стайлза вновь кутает вишневый аромат. Слабый, едва ощутимый. Легкий. — Значит, я нравлюсь всему тебе? И твоему волку — тоже? — Он невольно опускает взгляд на их животы и тут же поднимает его обратно, чувствуя, как на скулах проступают жаркие пятна румянца. Дерек мягко улыбается, целует его переносицу и легонько, по-кошачьи бодает. — Всему мне, — подтверждает он. — И моему волку — тоже. А Стайлз думает, насколько все, что между ними, — хрупкое. Было. И как легко всего этого могло не стать. Один крошечный поворот — маленькое решение — срыв в никуда. — Не представляю, как бы все кончилось, если бы ты не написал мне, — лениво говорит Стайлз, прикрывая глаза. — То, что было в письме, это… — он замолкает, старается подобрать слова, способные выразить все, что он почувствовал, но Дерек его прерывает. — О чем ты? — недоумение в его голосе неподдельное, и Стайлз распахивает веки, затем хмурится, хотя продолжает улыбаться. — Письмо, — осторожно повторяет он, приподнимаясь на локтях, слегка морщась от прострелившей поясницу боли, и Дерек машинально придерживает его, не давая двигаться слишком резко, потому что все еще внутри, боже. — Ты… — Стайлз внимательно, быстро заглядывает в светлые глаза, но видит в них лишь непонимание. Доля секунды требуется, чтобы осознать: ни о каком письме Дерек не знает. Он ничего не отправлял. И будто прочитав его мысли, Дерек приподнимается следом. — Какое письмо? — Его взгляд моментально становится серьезным. Черт. Связь слишком яркая, даже приложив все свои силы, Стайлз не способен ее перекрыть, а значит, Дерек чувствует все: и разочарование, и смятение. А в Стайлзе эхом отдается его беспокойство. — Никакое, — быстро отвечает Стайлз и добавляет: — Неважно. Забудь. Просто… Просто постарайся забыть все, что я сейчас сказал. Он по глазам видит, что Дерек с ним категорически не согласен. Он привычно хмурит брови, намереваясь сказать что-то еще, чувствуя, что Стайлз лжет, и потому тот просто не дает ему возможности, толкая обратно на простыни и тягуче целуя. — Неважно, — сквозь сбитое дыхание повторяет он. — Это уже неважно. И Дерек чувствует, что это правда. И соглашается не задавать вопросов. Хотя бы пока.***
Стайлзу кажется, что шутка про брачные игры оказалась таковой лишь наполовину. Потому что Дерек, похоже, решил пометить его каждым доступным способом. Наперед. На все месяцы разлуки сразу. Стайлз совсем не сопротивляется, полагается на Дерека и почти не покидает спальню. Потому что связь говорит, что это правильно. И инстинкты Стайлза с ней солидарны. Постепенно дикое, невозможное напряжение стихает, успокаивается, как море после шторма. Дерек соблюдает все ритуалы: кормит его — пицца восхитительна, — ласкает, купает, умудряется достать где-то свежую вишню вместо подарка. И связь это принимает. Их наконец перестает жечь каленым железом каждый раз, когда они отдаляются друг от друга дальше чем на метр. И Дерек — возможно, впервые за весь этот месяц — выглядит спокойным. По-настоящему расслабленным. Это хорошо настолько, что не верится, и Стайлз невольно ждет от судьбы очередного пинка, удара под дых. Но ничего не происходит. А потом Стайлз просыпается среди ночи, будто кто-то выливает на спину ушат ледяной воды. Зябко. Холодно. Он ведет ладонью вбок, по еще теплым простыням, но Дерека рядом нет. А вот со стороны прихожей доносятся голоса. И хоть Стайлз не обладает волчьим слухом, он вполне способен различить среди них женский. Женщина. Ночью. В квартире Дерека. Он откидывает одеяло, опускает голые ступни на холодный пол, а затем встает и подходит к двери. Его рука замирает на ручке, не решаясь дернуть и открыть. Нужно — не нужно? Он… доверяет Дереку. Всегда доверял. — Я должна была прийти к тебе. Сама. Не по воле альфы. В тишине спящего дома слова звучат отчетливо. Даже слишком. — Я понимаю. — Мы теперь семья, и я рада. Рада, что это ты, Дерек. Стайлз мысленно чертыхается, не понимая, откуда эта болезненная, острая вспышка ревности, колющая в левое подреберье. Он все же решается выйти, а не подслушивать, тем более Дерек все равно догадался, что он уже не спит. Стайлз стойко шагает в коридор и замирает. Видит, как в слабом свете к Дереку изо всех сил прижимается девушка. Он различает лишь светлое пальто — на котором его руки, — и тугие медные локоны, на которых пляшут крохотные искорки света. Ревность настолько обжигающая, что кажется вовсе не его. И Стайлза слегка мутит от запаха явно дорогих, брендовых духов. Дерек поворачивается к нему, а девушка чуть отстраняется. Лишь тогда Стайлз замечает, что плечи ее дрожат. Что она отчаянно, беззвучно плачет. Он растерянно застывает, не зная, как поступить. Вернуться в спальню? Шагнуть к Дереку? Дерек приходит на помощь, кивает и раскрывает навстречу ладонь. Стайлз ступает к нему, и чем ближе подходит, тем дальше пятится девушка, пока не оказывается у двери, а Стайлз — у бока Дерека, к которому, внезапно для себя, притирается, льнет, чувствуя, как по спине мягко скользит ладонь, а затем Дерек его обнимает. Запах духов все еще приторный, но уже не такой нестерпимый. — Это твой?.. — она говорит с легким акцентом, меняя ударение, чуть растягивая слова. Красивая. Не как Лидия, но все же… Даже плачущая, с размазанной по щекам тушью и растекшейся помадой. Красивая. Дерек кивает. Прижимает крепче. — Мой. Она смотрит… странно. Со смесью нежности, жалости и боли. А затем уголки ее губ приподнимаются. Через усилие. Она протягивает ладонь, но не к Дереку. К Стайлзу. И осторожно, кончиками пальцев скользит по его щеке. Стайлз застывает, не уверенный, как нужно поступить. Почему-то кажется, что сбросить гладящую его руку — преступление. Самое настоящее. — Значит, все же решился… — Она кивает сама себе и не ждет ответа. — Новорожденная связь — самое прекрасное, что я видела в своей жизни. — Ее пальцы нежные. Теплые. Но от кожи пахнет солью. — Мы хотели после свадьбы. В первую брачную ночь. В отеле Castille Paris. Я хотела. Но теперь он мертв. И это не имеет значения. Дерек жмется к нему сильней. Незаметно, но ощутимо. — Это не твоя вина, Камиль. Девушка — Камиль — качает в ответ головой и вдруг накрывает макушку Стайлза ладонью. Гладит легко, как ребенка. Как когда-то ласкала мама. — Моя. Я бы успела, я поняла бы раньше, будь мы связаны. Это знаю я, это знаешь ты, это знает вся стая. И мне с этим жить. Но ты смог отомстить за Матье, и я перед тобой в неоплатном долгу. Можешь рассчитывать на меня. Если тебе понадобится помощь, совет или… друг. Мы теперь семья. — Стайлз чувствует себя до ужаса неловко, когда она тянется к ним, когда обнимает их обоих. — Берегите друг друга. То, что есть у вас, — это дар. Внутри у Стайлза что-то странно, больно екает. Ее глаза на мгновение сверкают позолотой, а затем она резко отстраняется, взметнув медные локоны, и, бросив на Стайлза последний — странный, полный все той же нежности и тоски — взгляд, прощается. И выскальзывает за дверь. Какое-то время Стайлз и Дерек продолжают стоять, прижавшись друг к другу. Боль Камиль еще витает в воздухе, падает невидимым раскаленным пеплом, и Стайлзу от него тяжело дышать. Вся она — сжатый комок страдания, слишком знакомого, ведь в нем Стайлз видит отражение своих мучений. Потому что со смертью Эрика что-то умерло и в нем самом. Это немного жутко. Словно его поставили на колени перед пропастью и заставляют глядеть в засасывающее нутро темной бездны. Но он рядом с Дереком. Теперь все хорошо. Теперь. Все. Хорошо. — Прости, — тихо шепчет он, понимая, что не способен отыскать в себе силы разорвать физический контакт с теплым боком. Дерек склоняет голову, утыкается носом в его волосы. Глухо, низко рычит: — В постель. Живо. До отлета остается чуть больше суток.***
— Это был ты! — Стайлз громко шуршит пакетами c лейблом Album Comics и плюхается на стул, вперив в Питера в высшей степени обвиняющий взгляд. Ему едва удалось вырваться из-под присмотра Дерека, и он ждет, что Питер для приличия отреагирует хоть как-то. Но старший Хейл верен себе и продолжает невозмутимо наслаждаться своим дорогущим эспрессо. В насмешливом взгляде Стайлз не видит ни капли раскаяния. Он набирает в грудь побольше воздуха, намереваясь выдать оглушающую тираду и высказать наконец недомертвому волку все, что о нем думает, но Питер обрывает его коротким: — Да. Стайлз давится от неожиданности и смотрит на него с обидой и непониманием. — Это был ты, — медленно повторяет Стайлз, и Питер утомленно кивает, будто собираясь объяснять прописную истину в энный раз. — Это был я, — едва ли не по слогами повторяет он и откидывается на спинку резного стула. Стайлз все еще чувствует негодование, но на смену ему приходит… растерянность? — Зачем? — негромко спрашивает он, отмахиваясь от подошедшего официанта. — Зачем ты написал мне? — Стайлзи, малыш, я всегда был крайне высокого мнения о твоих интеллектуальных способностях. Не разочаровывай меня. Попробуй догадаться. Ты же умный мальчик. — Не называй меня мальчиком, — Стайлз, скорее по привычке, ворчит и хмурится, а затем на манер Питера откидывается назад. — Я должен был понять… — …Но самообман бывает порой так сладок. Не вини себя. — Проклятый волк откровенно над ним насмехается. — Ты не единственный, кто охотно принимает желаемое за действительное. Признайся, ты ждал этого от Дерека. Стайлз неопределенно кивает и ведет плечами. — Ты сыграл на моих чувствах. — Он ощущает себя шариком, из которого выпустили воздух. — И на чувствах Дерека. Это… — Подло? — Питер обворожительно улыбается, но Стайлз не отвечает. — Зачем? Чтобы посмеяться над нами? — вместо ответа спрашивает он, и улыбка Питера слегка блекнет, а в глазах будто мерцают осколочки стекла. — Ты говорил, что заберешь его. Я согласился и отпустил. К чему этот фарс? — К тому, что вы оба — идиоты. И прежде, чем ты окончательно погрузишься в пучину депрессии, ответь мне, Стайлз. Ты узнал. Что изменилось? — Питер аккуратно опускает чашку на белоснежное блюдце. — Ты сомневаешься в Дереке? Ты больше его не любишь? — Он слегка ведет носом, принюхиваясь, и довольно улыбается. — Полагаю, не ошибусь, если скажу, что ответ отрицательный. Ты принял его, верно? Полностью. От терпкого запаха кофе слегка першит в горле. Но горько явно не от него. — Я не был ему нужен. — Минус сто очков Гриффиндору. — Питер беззлобно скалится и щурит льдисто-голубые глаза. — Ты всегда был нужен Дереку. И куда раньше, чем понадобился Эрику, но это — суть пустой треп. — Но ты говорил… — Я ошибался, — голос Питера совершенно ровен. — Я думал, что его сведешь в могилу ты, но он и без тебя неплохо справлялся. На все сто, я бы сказал, выкладывался. Может, с тобой он проживет недолгую жизнь, зато счастливую и полную впечатлений. Дерек слишком упрям, чтобы показать это. Он искренне решил, что без него тебе будет безопаснее. Спокойнее. Лучше. Он у нас жертвенный агнец, ты разве не заметил? Он бы скорее сдох от тоски, чем решился написать тебе. Попросить о том, о чем, как думал, ты сожалеешь. Питер прав, но Стайлз все равно не может отделаться от цепкой, мерзкой мысли, что поучаствовал в какой-то глупой постановке. Что просто отыграл свою роль в коротком акте дешевой пьесы. — Он имел на это право. Это… был бы выбор Дерека. Питер смотрит на него внимательно, прямо и с ноткой легкого разочарования во взгляде. В какой-то миг Стайлзу кажется, что Питер его сейчас ударит. Схватит за грудки и долбанет лицом о стол. Чтобы в кровавое месиво. Но Стайлз все равно не понимает. — Дерек частенько делает неправильный выбор, Стайлз. Жизнь его нагибает, но так ничему и не учит. Он согласился поехать со мной лишь потому, что посчитал — так будет правильно. Ты знаешь Дерека. Просто попробуй представить, что он ощутил в тот момент, когда едва тебя не убил. — Ты ведь знал, что так случится? Что он нападет на меня? — Стайлз стойко продолжает дышать, хотя легкие принимают воздух вяло и с неохотой. — Я знал, что ты его вытащишь. Это единственное, что имело для меня значение. Для тебя тоже, разве нет? Спорить глупо. Но прежде, чем Стайлз успевает хотя бы попробовать, Питер тянется к нему, резким, болезненным движением хватая за подбородок и заставляя вперить в него взгляд: — Поверь, ты был последним в моем списке. Сразу за ящиком бурбона и шлюхами из Булонского леса*. Стайлз хмурится, зло сверкает глазами и перехватывает запястье Питера, но тот лишь крепче сдавливает его челюсть. — Если бы Дерек так отчаянно в тебе не нуждался, я сделал бы все, чтобы духу твоего здесь не было. — Стайлз чувствует предупреждающее покалывание острых когтей. — Реши, что для тебя важно, Стайлз. — Питер убирает ладонь, и подоспевший официант опускает на стол блюдо с круассанами, а затем так же быстро исчезает. К горькости эспрессо примешивается сладкий аромат вишни. На языке кислит. — Он говорил, что стая Эбер приняла нас? — Питер ухмыляется, беззастенчиво читая в его глазах ответ. — Дерек доказал нашу лояльность альфе. И сделал он это ради тебя. Ради твоей безопасности. Чтобы иметь возможность жить здесь. С тобой. Он замолкает на несколько мгновений, и взгляд его стекленеет. Словно Питер больше не здесь, а где-то очень, очень далеко. — Мы не всегда словами говорим о том, что нам дорого. Если ты ждешь от Дерека серенад под луной и поэм о любви, то выбрал не того волка. Так скажи мне, мальчик, что изменилось? Стайлз молчит. Потому что знает ответ. Потому что знают его они оба.***
— Не так я хотел его встретить. Совсем не так. — Стайлз сонно щурится, глядя на распускающееся солнце сквозь высокие окна. В аэропорту людно, шумно, но Стайлз совсем ничего не слышит, словно их с Дереком спрятал полог тишины, сквозь который прорывается лишь механический женский голос. Совсем неживой. Здесь не так чтобы холодно, но Стайлза все равно слегка морозит. Он нервно трет пальцы, кусает губы и совсем не смотрит на Дерека, стоящего рядом с ним, плечом к плечу, лишь ловит его отражение в гладком, идеально чистом стекле. Стайлз устало склоняет голову, прижимаясь виском к теплому рукаву. Даже здесь и в такую рань рассвет все равно прекрасен. Не такой, как там, на крыше, но все же… Дерек мягко касается его рук, подносит к губам, согревая своим дыханием. Здесь ведь совсем не холодно, но Стайлза все равно слегка трясет. — Может, я не поеду? Сдам билеты и… — в голосе звенят усталость и отчаянье. Дерек целует его макушку. Дерек говорит: — Все будет хорошо. Езжай. Спокойно, как неуверенному в себе волчонку. Ему знаком этот тон. Стайлз вздыхает. «Полгода, — повторяет он про себя, — это всего лишь полгода». Через полгода он сможет вернуться. Навсегда. Чтобы больше никогда не уезжать. — Конечно, все будет хорошо, — соглашается он, наблюдая, как облака окрашиваются в светлый пурпур, напоминая растерзанную сладкую вату. Кажется, в воздухе разлит аромат вишневой газировки. Дерек держится потрясающе стойко, хотя ощущает себя так же паршиво. Стайлз это не просто знает. Стайлз это чувствует. Ощущает всю гамму боли, когда пальцы Дерека опускаются на его шею, туда, где под воротником куртки спрятана метка. Связь, словно живая, пульсирует, ноет, болит, наплевав на то, что они пока рядом. Пока — лишь на расстоянии вдоха. — Все будет хорошо, — заторможенно повторяет Стайлз, когда диспетчер объявляет посадку. Он отстраняется, делает шаг назад, но Дерек резко хватает его за плечи, дергает на себя и жадно целует. Болезненно, жгуче, безнадежно, закрывая собой, пряча от любопытных глаз. — Волче… — Стайлз едва шепчет, когда Дерек чуть отстраняется, когда покрывает поцелуями лоб, щеки, когда просит: — Останься со мной. И внутри что-то умирает. Стайлз вцепляется пальцами в кожанку, изо всех сил вжимает Дерека в себя, твердит сквозь сжатые зубы: — Я не могу. — А затем говорит: — Я вернусь к тебе. Когда Дерек смотрит на него, в глаза, Стайлз мысленно матерится и до боли хочет послать все к черту. Но Дерек кивает, шепчет тихое: — Прости. И снова целует. Обезличенный женский голос говорит о начале посадки в десятый раз. И небо окончательно светлеет.