Hallelujah

"Remember when I moved in you? The holy dark was moving too, And every breath we drew was hallelujah. ... It's not a cry you can hear at night, It's not somebody who's seen the light, It's a cold and it's a broken hallelujah"

Гора Луаньцзан была с виду безжизненной и черной, как воды глубокого омута. Это место ни один здравомыслящий человек не смог бы назвать пригодным даже для короткого привала, чтобы восстановить силы, не то что для жизни, но, вопреки всему, они считали его домом. Вэнь Цин быстро привыкла к этой жизни. Привыкла вставать по утрам, когда все еще спали, чтобы пробраться на кухню, построенную буквально из подручных материалов, с целью приготовить еду для поселенцев. Привыкла засыпать, кутаясь в несколько одеял, потому что ночи на горе были стылые, густо-холодные. Возможно, единственным, что было прекрасным в этом месте — рассветы, которые все они встречали раньше, чем поселение Илин внизу. Лишь в эти короткие утренние часы мертвенно-черная гора, напоминавшая Вэнь Цин могильный курган, окрашивалась в нежный розовый цвет, похожий оттенком на лепестки лотоса. Бывали дни, когда Вэй Ин просыпался также рано и, если не был занят своими изобретениями, от мысли о которых мурашки пробегали по рукам Вэнь Цин, присоединялся к своему клану в наблюдениях за встающим солнцем. Эти дни Вэнь Цин всегда невольно отмечала как удачные, и они правда проходили почему-то лучше остальных. На самом деле сутки шли за сутками, похожие, как близнецы, но, если они встречали рассвет все вместе, настроение неумолимо становилось лучше. Напоминавший место, которое выбрал для их защиты и своего уединения, Вэй Усянь переставал казаться мрачным и навевающим страх, потому что, глядя на то, как рассветные краски ложатся на его бледное лицо и путаются в иссиня-черных волосах, Вэнь Цин не могла так о нем думать. По правде сказать, она никогда так и не думала. Время, взятое взаймы у жизни (а может, у самой смерти), Вэнь Цин ценила и хранила бережно, как хранят первые весенние цветы меж страниц рукописей. Она всегда знала, что день, когда всем им придется вспомнить о том, что вокруг их убежища существует другой мир, рано или поздно настанет. И этот мир ненавидел их, мечтал разорвать на куски, испепелить в прах и разбросать по ветру. Тем ценнее становился каждый прожитый день, проведенный под защитой Вэй Усяня. Однажды поздним утром, когда солнце уже взобралось высоко в небо и светило особенно тепло, Вэнь Цин, как обычно, разбирала принесенные по ее просьбе со склонов запасы лекарственных трав. Чертыхаясь про себя и ругая Вэй Усяня, она периодически отбрасывала за спину то, что ей было ненужно. Зачем, спрашивается, он принес ей эти сорняки? Он что, не может отличить цветы от листьев? Рука ее остановилась, когда под пальцы лег гибкий, очень тонкий стебель. Вэнь Цин уже хотела отбросить и его — ей не нужны были соцветия, так как они не приносили никакой пользы, в отличие от листьев, — но, вместо этого, осторожно выпутала его из охапки трав и поднесла к лицу. Маленькие белые чашечки соцветия все смотрели вниз, будто прячась от ее взгляда. С одной стороны еще не высохли капли росы, отражавшие блеск солнечных лучей. Вэнь Цин посмотрела с пару мгновений на цветок, выдохнула с досадой и поднялась на ноги. Вэй Усяня она застала за игрой с Вэнь Юанем. — Сянь-гэгэ, нос… нос чешется, — хныкал мальчик, закопанный почти по шею в рыхлую землю, уже иссушенную от ночной росы солнцем. Вэй Ин, не замечая подошедшую совсем близко Вэнь Цин (или делая вид, что не замечает), усмехнулся и осторожно поводил пальцем по кончику носа Вэнь Юаня. — Лучше? — Ты уверен, что я так быстрее вырасту? — недоверчиво протянул мальчик, опуская голову и оглядывая свои торчащие из земли плечи. — Конечно, — с уверенностью сказал Вэй Усянь, и Вэнь Цин заметила, как дрогнули его плечи от беззвучного смеха. — А если будешь лучше слушаться меня, то я буду делать так чаще, тогда это случится еще быстрее. — Не слушай его, А-Юань, — не выдержала Вэнь Цин, и на нее тут же посмотрели две пары глаз: жгуче-черные детские, блестящие, как угольки в кострище, и пасмурно-серые, словно остывшая зола — Вэй Усяня. — Дева Цин, ты сегодня рано закончила, — весело сказал Вэй Ин, не поднимаясь с земли и не делая попыток освободить Вэнь Юаня из плена. — А я и не заканчивала, — отрезала Вэнь Цин и выставила вперед руку с покачивающим крошечными белыми соцветиями стеблем. — Что это? — Для меня удивительно, что великая врачевательница, прославившаяся на весь мир своими знаниями и умениями, спрашивает меня о подобном. Вэнь Цин задохнулась от возмущения, но, бросив взгляд на недоумевающего А-Юаня, прекратившего пытаться выбраться из земли, проглотила ругательства и лишь нахмурилась, отвечая: — Я использую листья. Скажи мне, это похоже на листья? Вэй Ин пожал плечами и, заметив, как морщится Вэнь Юань, снова осторожно почесал ему нос. — Они так плотно росли, мне было некогда отделять одно от другого. — Ну естественно, ты же так занят, — выпалила Вэнь Цин. — И хватит уже издеваться над ребенком! — Я? Я не издеваюсь, нам же весело, так, А-Юань? — Пить хочу, — пожаловался мальчик, жмурясь от солнца, но все равно пытаясь посмотреть вверх на Вэнь Цин. Вэй Усянь с совершенно серьезным выражением лица запрокинул голову, отбрасывая рукой от щеки мешающую черную прядку волос, и всмотрелся в безоблачное небо. — Прости, сегодня, кажется, дождя не будет. — Сянь-гэгэ… — Вэй Усянь! — вторила ребенку Вэнь Цин. — Ну какие вы скучные, вам следовало бы обоим учиться в Гусу Лань, — вздохнул Вэй Ин, но все же принялся откапывать Вэнь Юаня из земли. Вэнь Цин постояла с мгновение и присоединилась к нему, осторожно положив рядом принесенный цветок. Когда они закончили, Вэнь Юань мгновенно прилип к Вэй Усяню, обвив руками его шею. — Эй, не трогай мое лицо, у тебя грязные руки, — пожаловался тот, поднимая голову, чтобы ладошки ребенка не дотягивались до губ и подбородка. — У тебя тоже, — упрямо отозвался мальчик. — Ты забыл, во что мы играем? Редис не умеет разговаривать, — улыбнувшись, сказал Вэй Ин. — Кстати о редисе! — произнесла Вэнь Цин, поднимаясь на ноги и отряхивая полы ярко-красных одежд. — Сейчас начнется, — отстранив от себя ребенка и заглядывая в его чумазое лицо, вздохнул Вэй Усянь. — Он невкусный, я тебе уже говорил. — Зато нам хватит на него денег! Сколько раз тебя просить! Сказка про редиску была поводом шуток всех поселенцев, хотя мало кто осмеливался смеяться над этим в присутствии Вэй Усяня, которого по-прежнему побаивались даже свои. Вэнь Цин же готова была рвать и метать, потому что, как она ни увещевала этого невозможно человека внять ее словам, все было тщетно. Вэй Усянь покрепче обнял Вэнь Юаня одной рукой и поднялся на ноги, цепляя с земли отложенный Вэнь Цин цветок. — Держи, дева Цин. Я думал, женщинам нравятся цветы. Вэнь Цин вздохнула. — Пойду принесу воды для А-Юаня. — Хорошо. Вэй Усянь собирался бросить цветок обратно на землю, но девушка перехватила его запястье и забрала его назад. — Купи семена редиса! — Это ландыш. — Что? — Ландыш. Их чуть ниже по склону целое поле. Можешь пойти посмотреть, как закончишь, — поудобнее перехватывая уже двумя руками мальчика, сказал Вэй Ин. — Я знаю, что это ландыш! — вспылила Вэнь Цин. — Сестрица не в настроении, — произнес Вэй Усянь для А-Юаня, и тот прыснул со смеху, уткнувшись в его шею. — Впрочем, как и всегда. Кто бы говорил, подумала Вэнь Цин, провожая взглядом его фигуру в черных одеждах. Порой этот человек был по-настоящему невыносим. Эта жизнь так сильно отличалась от той, что все они вели раньше, до того, как их клан решил превратиться в настоящего тирана. Но это была жизнь. В ней были свои радости, свои печали, свои затаенные надежды. Вэнь Цин все это время мечтала лишь об одном — чтобы ее младший брат вновь вернулся к ней. И Вэй Усянь обещал, что так и будет. Она верила, хотя видела в его глазах, помимо решительности, искры страха. И прекрасно она знала, чего именно он опасался. Когда эти опасения стали явью, в их лишенном понятия гостеприимства по причине отсутствия гостей клане появился еще один человек. Белые и аккуратные одежды Лань Ванцзи настолько странно смотрелись на фоне их скромного жилища, что Вэнь Цин даже подумала, что среди грязи что-то чистое — это такое же пятно, как капля крови на выстиранной простыни. Она недолго могла размышлять о чем-то подобном, так как в тот день случилось настоящее чудо — очнулся Вэнь Нин. Ее драгоценный младший брат, который всегда был столь робким и спокойным, что после смерти все хранимые в его душе боль и затаенные обиды обрели сокрушительную силу. Когда он, наконец, посмотрел на нее осознанно, она не смогла сдержать слез. Теперь у них все будет хорошо, теперь после такой долгой и темной ночи они снова смогут радоваться солнцу. По-настоящему, как было когда-то. Воспоминания затопили ее с головой, и она долго не могла отнять рук от брата, обнимая его и не обращая внимания на его задеревеневшее тело, скованное самой смертью. Вэй Усянь посылал смерть к чертовой матери, и Вэнь Цин верила ему, как верят предки самым искренним молитвам. Когда она и Вэнь Нин вошли в пещеру Фу Мо, они застали Вэй Усяня и Лань Ванцзи. У последнего было очень спокойное и отстраненное лицо, но Вэнь Цин все равно, даже сквозь застилавшие глаза остатки слез, смогла разглядеть в чужом взгляде неподдельное беспокойство. Сначала ей показалось, что они с братом лишние в происходящем, так как и в Вэй Ине было что-то такое — словно оказались потревоженными давно зажившие раны. Он весь был напряжен и натянут, как струна гуциня, по которой неловко провели пальцем, из-за чего она никак не желала умолкать. И на мгновение Вэнь Цин почему-то захотелось уйти, чтобы не мешать их общению, но слова Вэй Усяня про собственные раны, полученные в борьбе с Вэнь Нином, «само заживет», заставили всколыхнуться гордость врачевателя. — Отдохнешь, и все само заживет? А я, по-твоему, что, умерла? Произошедшее далее изумило ее. Сама она настолько привыкла собирать Вэй Ина буквально по частям: то после битвы с главой ордена Юньмэн Цзян, то после усмирения лютых мертвецов, — что реакция Лань Ванцзи, которая была совершенно неприкрытым ужасом, на кровь, хлынувшую с чужих губ, ненадолго заставила ее впасть в ступор. Неужели еще кому-то, кроме них самих, есть дело до отступника Вэй Усяня? И этот кто-то — Второй Нефрит ордена Лань? Вэнь Цин одернула себя, быстро вспомнив, кто она такая и чем должна заниматься, и принялась за дело, стараясь не смотреть слишком часто на холодно-снежные пальцы, сжимавшие испачканную кровью и грязью руку Вэй Ина. Да, тебя либо любят до смерти, либо ненавидят до пелены перед глазами, думала она, уверенными движениями приподнимая с земли чужое запястье, чтобы проверить пульс. В груди все будто залило кипятком, который поднялся к самому горлу, когда она вспомнила о том, что сделала собственными руками. Сколько раз, стоило ей бросить взгляд на Цзян Чэна, когда тот приходил сюда и смотрел на них, как на грязь, в ней разгоралось желание кинуться к нему, вцепиться пальцами в запястья и крикнуть, наконец, в лицо: «Не смей! Не смей! Не смей так с ним разговаривать!». Но она молчала, стиснув зубы так, что кровоточили десны, потому что обещала. Они оба с Вэнь Нином обещали унести эту тайну в могилу. Собственно, ее брат там уже побывал. Этот секрет душил изнутри, сворачиваясь, как лозы ядовитого плюща, под сердцем. В памяти Вэнь Цин было два самых ужасных воспоминания, которые вспышками порой проносились перед глазами и резали слух перед сном: момент, когда она увидела бездыханное и переломанное тело брата после долгих дней поисков, и те два дня и ночь, которые она провела, вырезая из тела Вэй Усяня золотое ядро, чтобы передать его Цзян Чэну. Самый главный постулат врачевателя — не перенимать на себя чужую боль и действовать, как велят знания, иначе ты просто не сможешь ничего сделать и ничем помочь. Этот постулат пошел к чертовой матери, когда после долгих часов борьбы с ужасной болью под ее руками Вэй Ин все же закричал. Вэнь Цин никогда ему не признается, но от звука этого крика в собственной голове она до сих пор в холодном поту просыпается по ночам. Был момент, когда она хотела сдаться. Просто опустить руки, упасть без сил и сказать честное «я не могу больше». Не могу больше причинять тебе такую боль. Не могу больше подвергать тебя такому испытанию. Не могу! Но взгляд Вэнь Нина говорил ей, что она должна довести это до конца. Не позволять себе плакать, хотя слезы душили ее, стояли в горле, жгли глаза, но ей было нельзя этого делать — взгляд ее должен был быть прям и точен, иначе любая ошибка могла привести к чужой смерти. Вэнь Цин тогда молчала, но у нее было ощущение, словно она своими руками убивает что-то святое. Что-то, что никто и никогда не имел права трогать. Закончив и удостоверившись, что жизни обоих: Вэй Ина и Цзян Чэна, ничего не угрожает, она на негнущихся ногах шла так долго, пока не забралась столь далеко, где никто бы ее не услышал, и разразилась рыданиями, от которых у нее вскоре пропал голос. Она не помнила, как рядом появился Вэнь Нин, наверное, шедший за ней по пятам, но то, что он сказал, запомнилось ей очень крепко: — Ты ничего не могла сделать. Это было решение молодого господина Вэй Усяня. Гении обычно должны испытывать несравнимое чувство счастья, когда то, что было лишь выведенной ими теорией, получается на практике, но Вэнь Цин не ощущала ничего подобного в отношении удавшейся пересадки золотого ядра. Только бесконечную, невыразимую горечь, которую она вынуждена была хранить в себе, не смея высказать ни Вэй Ину, ни тем более — Цзян Чэну, от одного взгляда на которого в ней будто ломались все кости сразу. Она держала эту силу в своих руках. Она помнила золото в собственных пальцах, бьющееся, живое, яркое, как путеводная северная звезда. То, что она никогда не видела прежде и уже не увидит вновь. И все это теперь — в этом суровом человеке, что окидывал их всех презрительным взглядом. Это было так глупо и так… Ты вообще знаешь, как ему было больно? Этот беспомощный вопрос Вэнь Цин прятала в себе так глубоко, так тщательно, чтобы никогда не задать его вслух. Потому что Вэй Ин ее об этом просил. Лань Ванцзи ненадолго задержался на горе Луаньцзан. После его ухода Вэнь Цин почему-то выдохнула с облегчением. Это напряжение, эта звенящая вокруг пустота, когда он и Вэй Ин смотрели друг на друга, наконец, исчезли. И она не хотела давать этому ни имени, ни определения. В ту ночь у них был настоящий праздник, и свет ярко-красных фонариков, развешанных поселенцами вдоль основных троп горы, казался теплым и очень живым. Вэнь Цин разливала вино, иногда даже шутила, улыбалась, глядя на наконец-то пришедшего в себя Вэнь Нина, и привычно переругивалась с Вэй Усянем, не вкладывая в свои слова и капли настоящего гнева. Ей хотелось сказать ему «спасибо». Столь простое слово заполняло ее всю, струилось по венам чем-то очень согревающим и искристым, как плодовое вино. А-Юань помогал бабушке, лип к Вэй Усяню неустанно, и Вэнь Цин порой жалела, что она не может, как ребенок, выразить все, что чувствует, не используя слов. Все, что ей оставалось, это вытаскивать из пальцев Вэй Ина пиалу с угрозами: — Хватит пить, а то опять свалишься где-нибудь, я не буду потом тебя собирать! — Куда же это годится? Как говорится, я готов променять будущую славу после смерти на чашу вина при жизни. Не нужно лишних слов, наполни чарку, благодарствую, — отозвался тот, и она не стала с ним спорить. Следующие месяцы пролетели стремительно, как пущенная стрела. Последний из них Вэй Ин почти не показывался из пещеры Фу Мо, готовя подарок для своего новорожденного племянника. Вэнь Цин, несмотря на слабые ругательства от занятого своим делом Вэй Усяня, периодически все же заходила к нему, спотыкаясь о многочисленные разбросанные вещи, чтобы напоить водой и заставить хоть что-то съесть. Он не особо обращал внимание на то, что его окружало, так что иногда она позволяла себе посидеть в темноте и прохладе пещеры, чтобы понаблюдать за ним. Озадаченный чем-то и полностью погруженный в то, что делает, Вэй Усянь выглядел, как ребенок, которому подарили что-то красивое и непонятное. Он то и дело склонялся так низко, что волосы угольной копной падали на его лицо, и он с раздражением убирал их, пока Вэнь Цин со вздохом не подошла и не собрала их в охапку, связав, за неимением ленты, на затылке оторванным от собственного рукава ярко-красным лоскутом. Она искренне считала, что деве Цзян понравится подарок для нее и ее сына. Иного было не дано. Время от времени, находясь вот так рядом с Вэй Усянем, она думала, что, возможно, жизнь, взятая взаймы, не так уж плоха. И не так уж коротка. Понять, что она ошиблась, заставил день, навсегда перечеркнувший этот мир крест-накрест. Когда Вэнь Нин принес на гору Вэй Ина без сознания, Вэнь Цин, едва взглянув на них, поняла, что смерть пришла собирать дань за все те щедрые дары, которые она преподнесла им в виде отсрочки. На Вэй Усяне лица не было, и сердце Вэнь Цин подскочило к горлу, когда она на мгновение решила, что он мертв. Но Вэнь Нин лишь покачал головой и тихо признался, что случилось в Илине, когда они уже собирались возвращаться домой. — Что ты наделал! — прошептала Вэнь Цин, прижав ладони к губам. — Ты убил Цзинь Цзысюаня! Это же муж его сестры! Когда Вэй Ин очнулся, она могла лишь молча сидеть, сжимая кулаки до боли в пальцах, наблюдая за тем, как он кричит на ее брата, не в силах остановиться. Но в один момент он замолчал, и по его совершенно обескровленному лицу Вэнь Цин поняла, что за осознание появилось в его голове. Что он, только он один виноват в случившемся. Что, веря в собственные силы, он совершенно не ожидал потерять контроль над ситуацией, и теперь вся их уже установившаяся жизнь пойдет прахом. Она упустила момент, когда в пещеру вбежал веселый А-Юань, тут же разразившийся плачем, увидев происходящее. — Про…стите, — шептал Вэнь Нин, и Вэнь Цин с остервенением стирала слезы с лица, понимая, что вмешиваться в ее случае сейчас было бы бессмысленно. Она плакала за всех: за ребенка, оставшегося без отца по вине ее брата, за несчастную и столь горячо любимую Вэй Усянем деву Цзян, за Вэнь Нина, который в жизни не решился бы причинить вред человеку, если бы не увидел в нем прямой угрозы молодому господину, за самого Вэй Ина, который не заслуживал таких ударов от судьбы. Никогда и ничем не заслуживал. Но кто будет слушать ее мнение? Она редко плакала, но за последний год пролила слез столько, сколько хватило бы не на одну девичью юность. Все они высохли в один момент, когда она увидела, как обессиленно заплакал Вэй Ин, повторяя и повторяя: — …Кто-нибудь, скажите… что мне теперь делать? Вэнь Цин нащупала в рукаве иглу и, прежде чем Вэй Ин успел отреагировать, воткнула ее ему в шею. Они с Вэнь Нином решили все заранее. И в ней не было страха за собственную жизнь, она готова была отдать ее и раньше, просто этого не требовалось, и Вэнь Цин продолжала жить взаймы, не спрашивая, сколько ей еще осталось. Все, чего ей хотелось, это увидеть снова брата, пусть даже таким, поговорить с ним, обнять его. То, что было после — был всего лишь эпилог. И она была благодарна за него. И как же хорошо, что в этом эпилоге был Вэй Усянь. Теперь она могла сделать что-то и для него — в ответ. Не слушая его брань и требования немедленно отпустить его, она протянула руку, желая на прощание дотронуться до его лица, но, в последний момент передумав, лишь щелкнула пальцем по его лбу. — Знаешь… — начала она, и голос ее сел, становясь хриплым. — Ты вернул мне брата. За это я говорю тебе «спасибо». Но порой я не могу не жалеть, что вернула тебе твоего. Такой ценой. Вэй Усянь в изумлении затих и поднял на нее взгляд. И она утонула в том отчаянии, что расцветало в этих глазах. — Спасибо и прости, — сказав это, она прижала ладонь к его груди, мгновенно уловив пальцами бешеное биение сердца, и, тут же убрав руку, развернулась, выходя из пещеры вместе с Вэнь Нином. Кончики пальцев слабо покалывало, как тогда, когда из этой самой груди она вырезала яркий осколок света. Над горой занимался рассвет. Вэнь Цин остановилась ненадолго, чтобы полюбоваться ранним утром, которое все они встречали раньше, чем поселение Илин. Наконец-то она сможет сделать то, о чем уже не придется жалеть. Если то, что нужно было миру, чтобы, наконец, оставить в покое Вэй Усяня — это прах оставшихся двух псов из клана Вэнь, так тому и быть. Прах к праху. «Ты ничего не могла сделать. Это было решение молодого господина Вэй Усяня», — вспомнила она слова утешения брата, когда сама тогда не могла перестать рыдать над содеянным. Вэнь Цин извлекла из рукава лоскут красной ткани, чуть выцветший, но все равно сохранивший цвет — Вэй Ин никогда не следил за своими вещами, и эта сделанная ею лента незаметно исчезла из его волос и в этот раз, — и повязала его на собственное запястье. Что ж, а теперь это — мое решение. Последний раз взглянув на занимающийся на горизонте рассвет, она взяла ладонь брата в руку и поспешила вниз по тропе, увешанной алыми фонариками. * * * Через три дня, когда действие иглы сошло на нет и Вэй Усянь, наконец, вскочил на ноги, с его груди на землю упало что-то легкое и белое. Несмотря на спешку и неистово колотящееся сердце, он все равно наклонился, подбирая с черного, как копоть, пола пещеры засушенный цветок ландыша.