The battle of evermore

       Тёмные, серые улицы Берлина, мокрые от дождя, в это время суток совершенно пусты: ни души, ни звука, ни шороха. Немцы, живущие здесь, мирно спят в своих кроватях на мягких подушках, укрытые тёплыми одеялами. Сытые, спокойные, возможно даже, довольные своей жизнью. Но так ночевали далеко не все. Некоторые люди, прожившие тут всю жизнь, выросшие в этой стране, воспитавшие детей и внуков, сейчас спали в жутких бараках. Голодные, холодные, одинокие, они были обречены на страшные муки только потому, что являлись евреями. Один человек искал причины, виновных во всем. И нашёл.        Толпы кричащих от ужаса, плачущих, желающих вырваться из жестокого плена, невинных людей – это то, что Кайл нередко был вынужден наблюдать. Он спасся от ужасной участи. Он не там, а дома. Но что с того? Чем эти мученики отличались от него? Почему они страдают, а он просто смотрит? Его добрый друг детства Стэн, поскольку имел связи, смог достать поддельные документы, сказав, что спастись может только один из четырёх. Кайл, не выпуская из рук желание жить, предал семью. Конечно, в детстве, если кто-то поставит перед выбором: "Спасти родителей, младшего брата или себя?", все незамедлительно ответят: " Всех, кроме меня! Я ведь Герой!". Но реальность не похожа на сказку. Тогда Кайл, как голодный пёс, которому дали еду, вцепился в документы, радуясь, что он останется в живых. Даже если это и было лишь наваждение из-за страха, то исправлять что-либо уже слишком поздно.        Сколько это продолжается? Год? Два? Три? Некоторое время назад Кайл считал отличным решением вступить в партию. " Ведь это привилегии " — думал юноша. Однако сейчас он жалел о принятом решении. Желание быть сытым, сидеть в тепле и иметь крышу над головой когда-то пересилило, но теперь пришла совесть. Гнетущая, жестоко рвущая когтями его бледное, худое, молодое тело. Ненастоящая фамилия, ненастоящий характер, ненастоящая жизнь. Всё это спектакль, а актёр в нём – Кайл. Да, Кайл Рихтер, фельдфебель *, некогда еврей Кайл Брофловски. Брофловски... Как же давно юноша не слышал свою настоящую фамилию. Она не забыта, она где-то тут, рядом, напоминает о былых временах: о матери с отцом, о младшем брате, которые лежат в сырой земле сейчас из-за него. Ему хотелось кричать свою фамилию громко, до потери голоса, но нельзя. Он хорошо играл отведённую ему роль в этом обществе. Даже слишком хорошо. " Только бы не вжиться в роль...— думал он — Только бы не стать таким, как они! Только бы не стать... Только бы не..."        Страна, которую Кайл некогда мог назвать родиной, сейчас уничтожала его народ, словно это были не люди, а паразиты, мешающие жить. Не осталось у Кайла никого из близких в страшном мире, кроме одного человека, рядом с которым, как бы не было стыдно признаваться, он снова становился тем самым Кайлом, которым был. Почему стыдно признаться? В обществе не приняты были такого рода отношения, а всё дело в том, что человек, которым так дорожил наш Герой, был мужчиной. Эрик Картман не то чтобы сильно отличался от других нацистов, он не был добрее или честнее остальных, но было в нём нечто такое, что вызывало у Кайла замирание сердца. Он был какой-то особенный. Темноволосый, статный, чистый, опрятный. красивый, с проникновенным взглядом глубоких медовых глаз, которому лучше всего шла военная форма, словно специально для него была придумана, покорил Кайла. Конечно, не только своим внешним видом, но лицо тут тоже сыграло немаловажную роль.        Они с Кайлом дополняли друг друга как нельзя лучше. Сильному Картману нужен был тот, кого можно поддержать, защитить и успокоить, а женственный Кайл нуждался в покровителе, сильном человеке, способным спрятать за своими широкими плечами от всех невзгод, боли и страданий. Он уже устал быть сильным для всех: такой мрачный, закрытый, не знающий жалости, в действительности — сущий ребёнок и мечтатель! До встречи Эриком, Кайл нередко плакал приходя домой. Горячите слезы, обжигающие щёки, катились из глаз. Он действительно нуждался в человеке, с которым может быть настоящим. Быть Кайлом, а не герром Рихтером.        Давно уже Картман начал делать первые шаги: лёгкие касания, внезапные улыбки, добрые слова, как бы невзначай и нечто такое тёплое во взгляде, родное, близкое. Эрик желал завоевать Кайла, добиться, как рыцари добивались дам. Через несколько недель Кайл уже не мог устоять, понимая, что испытывает к своему товарищу то, что мужчина не может чувствовать к мужчине. Однажды Эрик, проводив сослуживца до дома, вместо привычного рукопожатия обнял крепко-крепко (и длились эти объятия гораздо дольше, чем можно было). Ну, а после, позабыв о возможности наблюдения за ними посторонними (да и о существовании других людей вообще), Эрик нежно накрыл своими губами столь желанные губы Кайла, едва касаясь, поглаживал рукой тонкие пальцы юноши, таявшего от прикосновений сильных рук.        Сейчас Кайл, смотрящий в окно, на капли, стекающие по стеклу, вспоминал эти прекрасные мгновения нежности, а Эрик сидел в кресле напротив и увлечённо читал свежий выпуск «Der Stürmer». **        "Но это невозможно! Не может нацист любить еврея. Я для него грязь, пакость, паразит, мешающий жить. Но как же хочется ему рассказать всё! Меня мучает чувство, что я обманываю единственного в мире человека, который меня искренне любит. Хочу выговориться ему, излить душу, признаться. Но я слишком слаб и труслив для этого..." — думал еврей. И задумался настолько, что шёпотом, в порыве гнева на себя, вымолвил: — Господи, какой же я жалкий! — Что, милый? — положив газету на колени, сказал Картман, переведя взгляд на Кайла, закрывающего рукой часть краснеющего лица. — Н-нет, Эрик. Ничего. — Но ты же хотел сказать что-то. Не гнушайся, говори! — Картман читал Кайла, как открытую книгу. Герр Рихтер для всех – закрытый, организованный, расчётливый, со стальным блеском в глазах, не чувствующий ровном счётом ничего, а дома, для Картмана – маленький Кайл, который нуждается в поддержке. Только Эрик мог точно сказать, что чувствует его любовник. — Я... Не знаю, надо ли говорить тебе. Услышав это, Картман вздохнул, закатив глаза, словно Кайл сказал что-то невероятно глупое. — Вступив в партию, — Начал Картман смотря на Кайла, как на провинившегося подростка — я был невозможно горд собой. Я рад бороться за свою страну и нацию, воевать против людей, исказивших право на свободу немецкого народа! Я счастлив видеть красные флаги с чёрным солнцем на домах своего родного города и на своём предплечье. Я всегда был верен Рейху, не нарушал никаких правил, но тут появился ты. И свёл меня с ума. Я нуждаюсь в тебе, ради тебя я, можно сказать, предаю самое дорогое. Так какого же чёрта ты можешь мне не доверять? — Да я не не доверяю, просто это очень серьёзно. Он хотел рассказать свой страшный секрет, который трепетал в груди, молча кричал, вертелся на самом кончике языка. Кайл безусловно доверял Эрику, но не раскрывал тайну, потому что боялся потерять самого дорогого и любимого человека. Никто не значил для Кайла столько, сколько Картман. На глаза начали наворачиваться слезы, в горле появился ком и стало катастрофически не хватать воздуха. Весь мир, казалось, был настроен против Кайла – гомосексуального еврея... Эрик ждёт, готовится к самому неожиданному. Но правда гораздо страшнее, чем он может себе представить. Однако, Кайл уже начал этот разговор. Поэтому, собравшись духом, глядя прямо в медовые глаза Картмана, Кайл прошептал: — Я... — сердце громко и бешено колотилось, в ушах стало звенеть, секунды казались часами, обстановка накалялась, в комнате стало так жарко, что дышать уже невозможно, воздуха не хватает. Кайл вот-вот потеряет сознание от такого давления, а Эрик смотрит в глаза и ждёт ответа! — Я люблю тебя.        Не смог. Испугался. Струсил. Жалкий жид, загнанный в угол зверёк. О, как же он ненавидел себя сейчас. Не мужчина, не человек!        Картман резко изменился в лице. Успев испугаться, приготовился к чему-то страшному, а тут! Ох, Кайл, вечный ребёнок! Откинувшись на спинку кресла, вознеся глаза вверх, Картман улыбнулся сладко-сладко, для Кайла у него была своя, особенная улыбка, никто другой не мог увидеть её. — Я тоже люблю тебя.        С этими словами он подошёл, аккуратно взял руками лицо Кайла, притянув к себе, и нежно-нежно поцеловал.        Во время этого поцелуя Кайл кое-что понял. Нет, Эрику пока правду знать не надо. Сладкая ложь приятнее, лучше оставить все как есть и не портить момент. Ведь им сейчас так хорошо. Да и что бы дала правда? Крик, разочарование, истерику, предательство. Может, на следующее утро к нему бы вломились люди в форме, с собаками и отправили бы его туда, где он бы погибал от тяжелой работы или на опытах. И зачем это? Пусть он лучше будет согрет любимым человеком всегда, как сейчас.        Рядом с Картманом всё становилось ярче. Эта квартира, которую Кайл ненавидел каждой клеточкой своего тела, в присутствии Эрика превращалась в родной дом. Красные шторы, большие окна, мягкая двуспальная кровать, ореховый письменный стол, красное кресло – всё это имело смысл только благодаря Картману. Из холодной квартиры превращалось в убежище, где влюблённые могли сбросить маски и быть теми, кем являются на самом деле.        Серый дождь лил за окном, омывая город, словно пытаясь очистить Берлин от той грязи, что въелась в стены, дома, в души людей (или это были слезы невинных жертв?). Свинцовые тучи собрались на небе, закрывая его от города, – даже солнце не хотело видеть то, во что превратилась страна и её народ. А в комнате одного из домов, целовались два молодых человека, безумно любящие, желающие друг друга, но вынужденные скрывать свои чувства. Они целовались напротив красного флага, висящего прямо на стене комнаты. Как иронично, однако.        Эта любовь появилась неожиданно, как гром среди ясного неба, и зажгла собой огни в глазах и в сердце. Её можно было потушить, но зачем? Пусть любят, пока могут. Пока у них есть такое счастье, данное далеко не каждому. Это не страсть, это именно то самое чувство, толкающее на подвиги, ложь и преступления. О, как же они были счастливы в тот момент!        Эрик медленно расстегнул пуговицы на рубашке Кайла, не отрываясь от столь любимых губ. Одежда полетела на пол, в ней больше нет нужды. Сейчас не только тела, но и их души вместе, им хорошо. Когда они рядом – забывается всё: война, работа, сослуживцы, наблюдающие за их ежедневными спорами на публику, весь этот карнавал безумия, окутавший мир. Эта пара вела другую войну: войну со всеми, кто забыл, какое на вкус счастье.        Потом влюблённые будут лежать в одной кровати, не выпуская друг друга из объятий даже во сне. Сон Кайла неспокойный, тревожный – ему будет сниться война, несчастные евреи, погибающие в Освенциме от тяжёлой работы, плачущие, падающие на землю от усталости. А Картману – Кайл. Его скулы, волосы, цвета опавшей листвы, темно-зеленые, как иглы ели, глаза, веснушки, рассыпанные по впавшим щекам, пухлые вишневые губы. Это самый лучший сон для Эрика.        Рано утром, когда все ещё спят, Картман уйдёт. Оденется и тихонько, стараясь не разбудить рыжего, пойдёт к себе – собираться на работу. Соблазн остаться велик, но нельзя. Ни одна живая душа не должна видеть его, выходящего из квартиры герра Рихтера. А то мало ли, что могут подумать. Он аккуратно выберется из объятий, пойдёт одеваться и умываться. Возьмёт свои вещи и вот уже выходя из квартиры, не способный устоять, подойдёт к спящему, легко, почти не касаясь губ, поцелует и прошепчет: — Guten Morgen, mein Lieber! *** Какой же Кайл красивый сейчас, так рано утром. Погруженный в царство морфея он казался существом воистину неземным. Быть может, он и правда ангел? Прекрасное, неземное создание, чудо, дарованное Эрику, Богом. Очарованный ослепительным видением, Картман вздохнул и вышел из квартиры, тихо закрыв за собой дверь. После этого поцелуя Кайлу больше не снились кошмары: ему снится зеленое поле, яркое солнце, греющее своими лучами землю, быстрая тёплая речка, густой тёмный лес и Эрик, сидящий рядом с ним на мягкой траве, щекочущей босые ноги. Счастье... Такие как они не могут мечтать о счастье, для них есть только работа, уничтожение и убийства. Но Кайл мечтал. Может по-этому он сводил с ума Картмана? Потому что мог мечтать?        На работе они снова встретятся, будут браниться, ходить с каменными лицами, будто бы их ничего не связывает, казаться равнодушными, с кусками льда вместо сердца. Но вечером, Картман проводит Кайла до дома, держа за руку крепко-крепко, не желая отпускать никогда. Будет тереться носом о щеку с веснушками, вдыхая аромат корицы, которым пропах рыжий, нежно целовать. И пусть так будет всегда. Всё останется: останутся маски реалистов, грубые слова, косые взгляды друг на друга. Ведь главное, что дома это всё как рукой снимет, они припадут к сущности друг друга, крепко обнимая руками любимые тела, чувствуя ещё больше любимые души.        А осталось бы всё так, если бы Кайл смог пересилить себя и рассказать тот самый секрет?        Вряд ли        Всё же, некоторым тайнам лучше оставаться тайнами.        Ради любви.