* * *
Он складывает руки в молитвенном жесте, сидя на полу и положив локти на свою кровать; он делает так уже двадцать лет. Со временем, конечно, ритуал детства претерпел изменения — до смерти матери он молился каждую ночь, а потом, в тот день, когда приемный отец увел его с похорон за руку и привез в свой дом, Барри стоял перед своей новой кроватью, в своей новой комнате, и спрашивал себя: как самое всесильное и совершенное существо во всей вселенной допустило смерть его мамы? У обиды был горький вкус; он лег с ней спать и всю ночь не мог заснуть; и слова, которые он впервые не высказал в молитве в ту ночь, рвались из его горла. И когда утром Джо обнаружил, что мальчик свалился с ангиной, Барри лежал в своей кровати, накрывшись одеялом до подбородка, и думал о проглоченных словах, которые обжигали его изнутри.* * *
— Дорогой Бог, — говорит Барри, допивая свой холодный кофе; он задерживается на работе из-за тройного убийства, поставившего всю полицию на уши; у него мурашки по спине бегут, когда он смотрит на разложенные на столе бумаги с деталями дела и уликами, которые он изучает. — Как ты можешь быть таким слепым и глухим козлом? Он откидывается на спинку кресла и представляет себе, как Бог сидит в своем кресле, в таком же кабинете, как у Барри, — или, может, больше — и закрывает уши ладонями от всех просьб о помощи, клятв и молитв; и он не хочет ничего слышать и видеть. Возможно даже, у него три пары рук, чтобы закрывать себе рот, глаза и уши, как мартышки, потому что и говорить он тоже не хочет.* * *
”Он всегда будет с тобой“, наставляла его мать, сжимая плечи своего сына. ”Он всегда будет рядом, оберегать тебя и помогать, и Он слышит каждое твое слово, поэтому всегда относись к Нему с уважением.“ Барри молится в машине скорой помощи, когда его температура поднимается до сорока градусов; он готов, чтобы все слова, которые горят в нем, расплавили его прямо здесь и сейчас, если только Бог услышит его молитву и поможет его отцу, ошибочно обвиненному в убийстве. Он читал о жертвоприношениях; он готов был стать жертвой, если только кровожадный Бог обратит на него свое внимание; если только это заставит его отнять руки и прислушаться. Он бредит, и молитва путается у него на языке; он выпускает слова без определенного порядка, не в состоянии даже задуматься о них; просто первыми из его рта вылетают те, которые обжигают сильнее.* * *
«Дорогой Бог, — пишет Барри на цветных стикерах, потому что он оставил свой дневник дома. — Кто знает, может, это как лотерея; может, ты раскручиваешь все молитвы, которые приходят к тебе, и зачитываешь одну из них, а потом, как телеведущие и актеры, пишешь свой ответ-автограф. ”Спасибо, что верите в меня!“, хотя на самом деле тебе плевать. Ведь тебе же плевать? Что такое одна молитва из миллиона? Чем ты так занят, что не хочешь услышать? Люди жаждут твоего внимания; они убивают ради тебя. Сколько жертв тебе нужно, чтобы прислушаться? Что будет, когда Тихий океан покраснеет от пролитой крови; ты спустишься узнать, в чем дело?» Он обклеивает весь стол стикерами, от красного до фиолетового, в цветах радуги; как будто яркость привлечет внимание Бога и заставит Его приглядеться; и Ему придется спуститься, чтобы прочесть написанное, потому что Барри пишет мелким непонятным почерком, надеясь, что не прочтет никто с работы. Это как Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан, только никому не интересны фазаны; единственный, на кого охотится Барри — это Бог.* * *
— Дорогой Бог, — шепчет Барри, утыкаясь носом в божественную шею; он ведет им по нежной коже грешника, вдыхая едва ощутимый запах чужого тела, и смотрит, как Бог отстраняется от его щекочущего дыхания. — Услышь мою молитву, потому что я один во тьме и мне нужна Твоя рука, ведущая меня к свету; потому что я не хочу остаться один, потому что я боюсь потеряться и потому что я знаю, что Ты слышишь меня, ведь я несу свою молитву на кончиках пальцев, следами по Твоей коже, отпечатками по Твоим рукам; и я знаю, что Ты слушаешь... Теплые ладони ложатся на его лопатки и ведут вниз по его спине до поясницы; у Бога длинные девичьи ресницы, взъерошенные волосы мальчишки и руки взрослого мужчины; он собран из разных образов, будто мозаика из витражного окна церкви. Барри целует его святые губы; Барри смотрит в его демонические глаза; Барри видит в нем ангела и демона одновременно, мученика и святого, бога и смертного. — Дорогой Бог, — шепчет он и раскрывает губы, позволяя молитве перетекать с его языка нерассказанной песнью в чужой рот теми же обжигающими словами, которые пульсируют в нем, будто маленькие сердца; как если бы его собственное сердце разлетелось на осколки и каждый из них продолжал бороться за жизнь. Дорогой Бог, — думает он, — я потерян и не знаю, что мне делать.* * *
Бог наклоняется к нему через проход, упираясь локтями в свои колени; огни тоннеля несутся по его лицу, освещая его ангельский лик и дьявольскую улыбку; Барри постукивает пальцем по стаканчику кофе в своей руке; этот кофе он смешал с таким количеством алкоголя, что уже не мог разобрать вкус. И когда его рвет на темной улице — от невысказанных слов, от выпивки, от восьмой чашки кофе и от голода — он чувствует, как рука Бога ложится на его спину, поглаживая, а раз Бог положил руку на него, значит Он отнял ее от своего лица. А значит это идеальный момент для молитвы, потому что сейчас Он видит, слышит или готов ответить. Барри садится прямо на асфальт, прислоняясь спиной к кирпичной стене дома, и поднимает глаза на силуэт Бога перед ним, расплывчатый в свете фонарей. — Дорогой Бог, — говорит Барри, борясь со спазмом в горле; то ли тошнота, то ли все его тело сопротивляется, чтобы он этого не говорил. — Я тебя ненавижу. И сейчас он точно знает, что Бог его слушает.* * *
У Бога холодные, длинные, тонкие пальцы; когда его ладонь лежит на шее Барри, он думает о том, что Его руки напоминают ему пауков; именно так Он сотворил свой мир — упорядоченный, будто паутина, но на самом деле представляющий из себя смертельную ловушку для всех тех людей, которые окажутся в нем, будто мушки и бабочки. Так Он творит — легким движением рук, музыкальным движением пальцев, будто играет на пианино и слышит музыку; он творит и смеется; и его смех сам звучит как музыка; и когда Барри закрывает глаза, он на самом деле может это услышать — смех безумца, создающего прекрасно-ужасающую ловушку. Такую же, в которую угодил сам Барри. И он позволяет Богу топить его в вере, глубже и глубже, душить его благоговением перед силой, которая циркулирует в этих пальцах — когда они на его шее, он может ощущать эту мощь; и он верит, всем разумом и сердцем, что если бы Бог устал от его богохульства, Он бы прямо здесь и сейчас сомкнул свои пальцы. Но этого не происходит, потому что мать учила Барри, что Он любит всех своих детей. И кого-то из них сильнее.* * *
«Дорогой Бог, — пишет маленький Барри, неуверенно держа карандаш в руке. — Пожалуйста, пусть у моих родителей всегда все будет хорошо.» — Дорогой Бог, — говорит Барри, находя свое детское письмо спустя двадцать лет. — Ты кусок дерьма. Он рвет его на части, комкает и бросает в урну. Возможно, Бог просто не разобрал его почерк или просто его письмо не выпало в лотерее прочтения; в любом случае — сейчас это уже не имеет ровным счетом никакого значения. — Дорогой Бог, — смеется Барри. — Теперь мы квиты. Я тоже не читал твою книгу.* * *
Руки Бога лежат на его спине, подбородок Бога покоится на его плече; прямо сейчас Барри мог бы поцеловать эти губы и ударить его ножом в спину, и не понадобилось бы даже сорока серебряников для предательства, потому что у Бога его собственное лицо, и Барри хорошо знает, как предавать себя. ”Бог живет в каждом из нас,“ наставляла Нора. ”Поэтому Он выглядит как мы, потому что часть нас на самом деле часть Него.“ Барри ненавидит себя. Но особенно сильно он ненавидит эту часть, которая выглядит как грешник, мученик, ангел и демон одновременно; потому что Бог по-человечески сильно погряз в противоречиях.* * *
— Дорогой Бог, — шепчет Барри, закрывая лицо ладонями. — Мне нужна Твоя поддержка, Твое слово, Твоя любовь; мне нужно, чтобы Ты меня услышал... Бог опускается на колени перед ним, пока он стоит, прислоняясь к стене; его голова так сильно идет кругом, что он боится отнять руки от лица, потому что так он не видит, как все плывет перед глазами, и не чувствует себя падающим. Бог целует его обнаженную кожу, кладет ладони на его бедра и прижимается лбом к его животу, тяжело дыша; Барри слышит его дыхание и свое собственное — несовпадающие ритмы, нехватка кислорода, непохожесть; Бог выглядит как он, дышит как человек и опускается на колени как дьявол; и Барри видит себя в каждом из этих жестов и движений, в каждой мелочи, будто отражение в разбитом зеркале. — Мне нужна Твоя помощь, — шепчет он испуганно, ощущая, как его кожа покрывается мурашками от чужих касаний. — Мне нужно поверить в Тебя снова, пока я не потерял Тебя совсем. Он поднимает голову, прижимаясь затылком к стене, как будто бы забыв, что Бог у его ног.* * *
«Дорогой Бог, — пишет Барри в своем дневнике, — я надеюсь, ты не устал еще от меня и моей болтовни, потому что я не могу перестать надеяться, что ты услышишь и ответишь мне. Ты игнорируешь всех, кто к тебе обращается; может, мне повезет? Я просто хочу дать тебе понять, что, несмотря на наши непростые отношения, я всегда рад с тобой поболтать о том да о сем, пусть даже ты никогда не отвечаешь; возможно, и не слушаешь, и поэтому мне так легко говорить с тобой обо всех секретах. Исповедь, понимаешь? Я просто продолжаю надеяться; мама говорила, ты поощряешь надежду. Надеюсь, ты меня все же слышишь.» Руки Бога ложатся на его плечи. Барри закрывает страницу дневника, поворачивает голову и целует его пальцы.* * *
— Дорогой Бог, — бормочет Барри, когда Бог обхватывает его лицо ладонями и смотрит ему в глаза с отеческой любовью. — Прости, что я беспокою Тебя по пустякам, но я просто думаю, что Ты не понимаешь ни слова из того, что я говорю; может, Ты глухонемой? Я могу объясниться с тобой жестами? Он раскрывает губы; Бог целует его глубоко, медленно, сильно; обхватив его лицо, и Барри знает, что жесты не решат ничего — Бог понимает ровно столько, сколько Он хочет понять и увидеть среди его фраз, за словами и письмами. — Дорогой Бог, — шепчет он, когда Бог отстраняется и целует его шею, которую Он в другое время так легко обхватывает своей жестокой рукой. — Прости меня за то, что это я. Я кусок дерьма, такой же, как и Ты; создан по Твоему подобию. Я никогда не изменюсь и Ты тоже. И знаешь что? Мне искренне жаль говорить Тебе это, но я никогда не смогу по-настоящему в Тебя поверить. Ты забрал у меня все. Если моя вера питает Тебя жизнью, я ее заберу. Бог прижимается к нему; Барри закрывает глаза, ощущая его обнаженную грудь на своей; он занимается любовью с этим божеством так же самозабвенно, как отдается саморазрушению, когда верит, что Бог бросил его здесь в темноте и одиночестве. — Я не могу в Тебя поверить. Может, и не хочу, — он тяжело выдыхает; Бог нежно целует уголок его губ. — Прости меня. Вера — это путь. Я устал идти. Больше не хочу. Прости меня, дорогой Бог. Ты все, что у меня когда-либо было. Бог улыбается в поцелуй и взъерошивает его волосы, будто нерадивому ребенку. Бог верит в его искренность и каждое его слово; и Барри думает, что хоть кто-то из них двоих должен верить. Он кладет голову Бога на свое плечо, восстанавливая дыхание, и надеется на то, что новое утро что-нибудь изменит — и что, несмотря на его неверие, его Бог никуда не уйдет, потому что, думает Барри, из них двоих он должен быть лучше. Ведь он же все-таки высшая сила. С верой и без нее.