Наблюдение за бабочками

Солнечный свет бьет прямо в глаза, заставляя Коори поморщиться. Пробуждение выходит неприятным: затекшее плечо колет, шея болит от неудобной позы, спину ломит. Он проводит рукой по лицу — на щеке отпечатался след от клавиатуры, на висках собрались маленькие влажные капли — опять случайно уснул за столом в разгар рабочей ночи. Количество операций-зачисток в неделю зашкаливает до небывалого числа. Новый директор — новые законы. Новые законы — новые проблемы. Новые свершения во благо города, да что там, во благо всего мира! Долой старую основу — они строят новый мир. Коори морщится от передозировки пафоса — за красивыми речами грязь и горы трупов. «К черту их, — говорит он. — Город, правила, законы — сгорите, только верните мне Ариму и Хаиру». На фоне происходящего он думает лишь о том, что будет после, когда они станут с ним бок о бок, старается не оглядываться назад — за спиной все рушится в мгновение ока. Общий душ, кофе из автомата — в последнее время почти привычное начало дня. Дверь в кабинет директора открыта нараспашку, и Коори осторожно заглядывает внутрь: Фурута крутится на стуле, держа в руках лист, и что-то, эмоционально гримасничая, рассказывает сам себе. Точно, через пару дней же очередное выступление, и он репетирует речь. Они встречаются взглядом, Фурута призывно взмахивает ладонью, приглашая, и Коори понимает, что просто уйти уже не получится. — У тебя не бывает выходных? Или диктаторы обязаны работать без них? В этом кабинете, в котором он в последнее время проводит слишком много времени, необходимо поставить пепельницу. Коори садится на диван и устало закрывает глаза — спать за столом на рабочем месте было плохой идеей. — О, мы снова встретились в выходной. Может, это судьба, Коори? — Фурута садится рядом и наклоняется к влажным волосам, глубоко вдыхая. — Подожди, ты опять не уходил домой? — А ты? — парирует Коори, но думает лишь о том, как сильно хочет курить. — Нет времени спать, когда столько дел. Тебе ли меня не понять. — Коори кивает в ответ, Фурута зорко оглядывается, но потом вновь возвращается к нему, наигранно формальным тоном изрекая: — Не хотели бы снять напряжение, чтобы проснуться? — Какая забота, — безразлично отвечает Коори, — сколько правил директор CCG нарушает за один день? Пять? Десять? Ты считаешь? — Под вечер сбиваюсь, поэтому теперь поручаю это тебе — моему лучшему помощнику! Коори ничего не отвечает — так привык к шутками, так устал злиться, что смирился с ними. — Эй, Фурута, а, в конце концов, цель же оправдывает средства? — Смотря какая цель, — философски изрекает Фурута, задумчиво улыбаясь и расстегивая воротник его рубашки. — Моя или твоя. Улыбка стекает с его лица, словно его окатили ледяной водой. — Тебе явно стоит поднять настроение, потому что ты начинаешь портить его мне. Невесомый поцелуй в шею отдается по коже влажным теплом. Коори горько усмехается — все же их взаимоиспользование друг друга — странная вещь, которая не делает лучше или хуже, просто держит на плаву стабильности. Уи Коори — правая рука директора, Фурута Нимура — надежда вернуть то, что потерял. Закончив с пуговицами, Фурута наклоняется и, дотрагиваясь губами до ключиц, шумно выдыхает. Горячий воздух проходит по голой коже, словно прикосновения. Коори вздрагивает, елозя на месте: всегда не знает, что нужно делать в момент, когда грань между нравится и не нравится такая тонкая, та грань, которую не нужно переступать, — поэтому ничего не делает, лишь наблюдает, как Фурута расстегивает его ремень, стаскивая брюки вместе с бельем, и садится на пятки между его ног. Холодные ладони ложатся на колени, и Фурута разводит их в стороны, осторожно целуя в бедро. Полное спокойствие, исходящее от него, действует на Коори отвратительно. Он ощущает себя нелепо — почти полностью раздетым, напряженным до высшей точки, выставленным напоказ под спокойный взгляд, от которого краска заливает лицо, а грудь сдавливает, словно схваченную в тиски. Фурута наклоняется и касается губ, углубляя поцелуй неспешно, давая привыкнуть, подстраиваясь, а потом спускается ниже, влажным языком скользя вниз по животу. — Даже не думай, — предупреждает Коори и сжимает волосы в кулаке, а Фурута хищно шипит и проводит кончиками пальцев по внутренней стороне ноги, и холод прикосновений тянется от колена до паха. От его утробного голоса внутри все леденеет, как при рычании зверя за спиной. Наклонившись, он целует выступающую бедренную кость, поглаживая языком натянутую кожу и оставляя влажный след, шумно выдыхает, жадно втягивая запах плоти, как голодный зверь вдыхает аромат свежей крови. Его губы накрывают головку члена, и Коори распахивает рот в беззвучном стоне — тело реагирует моментально, словно его окатывает волной, которая проходит по коже, заставляя её пылать и плавиться. — Ты ведешь себя как ребенок, — отчитывает Фурута и проводит кончиком носа по стволу. — Плохой, эгоистичный ребенок. Ребенок, который отказывается из-за… Хм, принципов? О, или ты боишься, что гуль тебя съест? — Все же лучше займи рот, — Коори стискивает волосы в кулак и прижимает Фуруту к паху, а инстинкт самосохранения кричит так сильно, словно он стоит на канате, натянутом между небоскребами. Горячий язык скользит по головке, и Коори рефлекторно двигается вперед под жаром его дразнящих прикосновений, которые разливаются по телу, и его бросает в дрожь до самых костей. Фурута берет глубоко, утыкаясь носом в пах, и держит за бедра так сильно, прижимая к дивану, что под пальцами пульсирует боль. Влажный палец скользит между ягодиц, поглаживая плотно сжатое кольцо мышц, и, слегка надавливая, проникает внутрь. Коори разводит ноги максимально широко, упираясь пятками, и прикусывает губы, пытаясь сдержать постыдный стон. Он не может позволить себе не взглянуть вниз и увидеть Фуруту, который отсасывает так старательно, словно только и ждал этого, будто бы ему действительно нравится. Нравится, говорит про себя Коори, и ему тоже нравится. С гортанным стоном он толкается в узкое горло, жестко прижимая Фуруту за волосы, а тот в недовольстве ощутимо царапает бедро и шумно выдыхает через нос. Краем глаза Коори наблюдает, как, поднявшись, Фурута скидывает рубашку с плеч и, вытерев губы, расстегивает ремень. Его взгляд скользит от головы до ступней, словно выбирая, с чего начать, но есть он его не собирается — Коори уверен как никогда. Крепко схватив его за бедра, Фурута тянет на себя так резко, что Коори выдыхает сквозь зубы и прячет лицо в сгибе локтя. От прикосновений хочется вырваться и бежать одновременно с тем, как хочется сжать ноги за его спиной, чтобы тот вошел до конца, и выгнуться в спине до легкой боли, которая давно стала привычной, и чтобы от каждого толчка пальцы на ногах сжимались от удовольствия. Какая отвратительная продажность — вот так отдаваться, чтобы почувствовать себя лучше и избавиться от мыслей хотя бы на тридцать минут. Голова идет кругом — слишком спертый воздух. — Не хочу. — Я тоже уже не хочу, потому что у тебя такое лицо, словно тебя вот-вот стошнит, — огрызается Фурута, садясь на место, — мне еще не хватало, чтобы подо мной кого-то вырвало, один такой случай испортит мне репутацию раз и навсегда! — Испачкает репутацию, — поправляет Коори, и Фурута закатывает глаза. — Отвратительное начало дня, — выдыхает он и оглядывает Коори, а потом, облокотившись на спинку дивана, запрокидывает голову, — и ты не стал выглядеть лучше, кажется, только хуже. Что же с тобой делать дальше, что же делать дальше… Не хочешь прогуляться? — Ты уверен, что прогулка именно то, что мне сейчас нужно? — Да, а может, нет, — Фурута пожимает плечами и кидает рубашку ему в лицо, — узнаем, когда проверим. * В воскресенье в десять утра в парке совершенно безлюдно — едва ли три человека встретились по дороге. Поправив солнцезащитные очки, Фурута продолжает рассказывать что-то из своего неиссякаемого запаса историй, попутно болтая бумажными стаканами с кофе. Выбрав свободную лавочку в тени, Коори садится под шумящими листвой деревьями и, откинувшись на спинку и прикурив, бесцельно смотрит вперед. Сладкий аромат распустившихся цветов, стрекот проснувшихся после зимы цикад. Зима — Коори вспоминает её, словно это было в другой жизни. — Тебе нравится наблюдать за бабочками? — удивленно спрашивает Фурута, проследив за его взглядом. Над только что раскрывшимися гортензиями летают разноцветные бабочки, плавно опускаясь на цветы и вновь взмывая в воздух. Такие вольные и красивые, притягивают внимание своими изящными движениями крыльев. Если бы Фурута не сказал, Коори бы их и не заметил. — Не знаю, — он прикуривает новую сигарету. Бабочки напоминают ему Ариму и Хаиру — самое дорогое, чего у него больше нет, — далекие и неуловимые. — Они красивые, — без интереса сообщает Фурута и утыкается взглядом в телефон — бабочки его не интересуют. Он выглядит как человек, который пришел выгуливать собаку уже в третий раз за день — скучающе устало, но терпеливо. — Они красивые, — эхом откликается Коори и умолкает. И всё же они так похожи — тонкие крылья, к которым он всегда боялся прикоснуться, такие хрупкие, словно потрескаются от касания и потеряют красоту. Их цвет — белый цвет спокойствия Аримы и вульгарный красный Хаиру, который так и кричит: «Да заметьте меня!». Она постоянно много говорила, что Арима её обязательно похвалит, если она будет стараться, но Коори не был уверен, что за это — искреннюю радость от боя, от смертей, от крови, заливающей её серый плащ до низу — вообще можно похвалить. Это кажется совсем не тем, за что Арима её похвалит. Иногда хотелось спросить: «Кто же тебе сказал, что если ты станешь самой сильной, то весь твой мир (который и есть Арима Кишо) упадет к твоим ногам?». Теперь это кажется неважным, когда он её увидит вновь живой — это будет точно-точно! — все это будет неважным. Пару раз они отмечали рождество вместе, было так нелепо и забавно. Всё началось, когда Хаиру оказалась на его пороге двадцать пятого числа и со сверкающей улыбкой бросила: «Мы все равно не умеем готовить, зачем пытаться, когда можно просто купить все, что нужно, — и указала на набитый пакет в руках Аримы, а потом добавила: — Вам хорошее саке, а нам приятная компания!». Не было сил спорить. Не было и желания спорить. Весь вечер он не мог отвести от них взгляда, смотрел как на обычных людей без званий и наград: на него, Ариму, без возвышенного красивыми словами Бога Смерти (как бы красиво его ни назвали, суть лучшего убийцы прослеживалась в новых титулах раз за разом), — человека с глубоко уставшим взглядом, и её — девочку — выброшенное творение Сада, что пугало даже своих соратников. Наблюдал за ними, как они играют в го — Арима постоянно выигрывал, но Хаиру не отчаивалась, — пил вместе с ними теплое саке, грея ноги под котацу и ругая Хаиру за выпивку — ей же всего восемнадцать! Спал с ними вместе на узкой для троих кровати и отчитывал Хаиру за непристойное поведение, когда она пыталась лечь спать обнаженной, а Ариму за его всеразрешающее отношение к ней, который не отреагировал на это ровно никак. Горло сдавливает в тиски — то ли от четырёх сигарет подряд, то ли от чего-то другого. Коори прикрывает рот рукой. «Как мне их не хватает, черт, как мне их не хватает». Бабочки беспечно кружат над цветами — они видят свой смысл жизни исключительно просто. Как Арима и Хаиру. Бабочки живут слишком мало и умирают слишком быстро, оставаясь прекрасными в момент гибели: молодые и мертвые. Как Арима и Хаиру. Бабочки — явления красоты и вестники трагедий. Как Арима и Хаиру. — Пошли в штаб? — усталый голос Фуруты доносится будто бы откуда-то издалека, а потом слышится совсем тихое и удивленное: — …почему ты плачешь, Коори?