Скованные болью.

Сталь. Даже стекающие по покрасневшим щекам слезы не кажутся столь обжигающими, как крепко стягивающая тело сталь. Металлический отблеск чудится на каждом углу. Девушка и не замечает, как плоть начинает переливаться серебряным оттенком под лучами уходящего солнца. Руки, ноги, туловище — все покрыто толстым, защитным слоем. Ее силуэт мерещится блеском в небе, как птичка кружит меж высоких зданий, оставляя позади шлейф из пара и пыли. Приземлившись на черепичную крышу, брюнетка быстрым движением стряхивает с плеча мелкие крупицы, напоминающие пепел. Собственный пепел расползается по сердцу. Она не замечает этого. А может и не хочет замечать…       — Ненавижу. Птичка утопает в неукротимом потоке, едва взмахнув потрепанным крылом. Она была жива, но Микаса Аккерман со своим гниющим в сосудах пеплом изначально была мертва. Девушка захлебывается в слезах, но все же касается шерстяных складок, ласково, нежно, будто с любовью. Алый шарф как неотъемлемая часть жизни, важная деталь образа брюнетки, хранившей в себе колоссальную силу и чудовищную боль. Когда она шагает по обугленным дорогам, и кончик закаленного войной лезвия рассекает камень, то солдаты провожают ее взглядом, хмурятся, замечая серый блик вместо привычного красного. Они не видят, но она ощущает неимоверную тяжесть за спиной, скрежет новых лезвий, скользящих по камню. То, как с последующим «Ненавижу» в тело вонзается острие. Первое, второе, их уже не сосчитать. Каждое сверкает на солнце, на каждом нанизаны влажные куски. Они гигантским букетом словно прорастают из спины, разрубая кости позвоночника, оттягивают назад, не давая надежды сделать шаг. Эрен находит ее лежащей на холодном полу, подрагивающей от тихого плача, совершенно непохожей на себя. Никто бы не стал спрашивать о чувствах, ибо понимали — опустошенность. Теперь Микаса просто маленький комок, состоящий из боли. Парень слышит хрип и просьбу помочь, но вместо помощи лишь сильнее обматывает тканью, так же, как в одну из самых страшных ночей. Микаса проводит ладонью от оголенной ключицы до подбородка и ощущает нечто ледяное. Самая настоящая цепь оказывается в руках родного человека. Без конца повторяя свои слова, Эрен душит девушку железной нитью, сохраняет равнодушное выражение, когда та, свалившись к его ногам, пытается разорвать ее. Кожа затрещала, вздулась алыми пузырями, и густые струи хлынули огненным потоком прямо в лицо. В реальности они находятся в просторной комнате. Звон проскальзывает в треске деревянного стола, пальцы находят в теплых складках стальные кольца. Внутренняя пустота разъедает. Мысль о том, что цепь может зацепиться о какую-либо ветку и растерзать глотку, уже не кажется страшной. Аккерман стоит перед зеркалом и накидывает шарф, видит у себя за спиной расцветающий бутон из поломанных лезвий, так напоминающих перья от крыльев. Подобные крылья тянутся и за другим человеком. Раньше у него была похожая привычка: проснуться с утра пораньше — а может не засыпать вовсе — и замереть у зеркала, завязывая белую ткань, вдумчиво вглядываясь в отражение. Сейчас на его сильном теле простая кофта, шея открыта, и у Микасы появляется возможность разглядеть отвратные пятна на коже. Мужчина прикасается к глубоким шрамам — секундная тень показалась на хмуром лице. Он как воплощение всей существующей боли, Сильнейший, таскающий на могучих плечах железные перья с трупами титанов. Никто не должен знать о чувствах. Он машина, которой будут управлять до тех пор, пока из разрезанного горла не хлынет кровь, пока кости не останутся на ветвях. Леви обводит взором девушку, сжимает в руках клинки и уходит в самое пекло. Что пугает больше? Страшная правда и лязг, следующий после каждого шага? А может то, что он видел ее такой, какой она себя ощущала? Ведь в жарком пламени сражения, в окутанной густым паром лесной местности он впервые схватил за холодный кончик и с силой потянул на себя. Случившееся невозможно объяснить. Микаса была напугана, но не мыслями, что вместе с длинной цепью полетит ее голова, а невиданными чувствами: в один момент насыщенный смрадом воздух показался иным, что-то свежее просочилось при порыве ветра. Капитан обернулся к ней, и железный конец выскользнул из его рук, возвращая все на свои законные места. С уст слетает уже машинальное для нее и ненавистное для него «Эрен!». Железные перья мерцали под огнями зала суда. Ему хватило одного зрительного контакта, полного ненависти и презрения, дабы увидеть чужое клеймо и ощутить жар от собственного. Сейчас остались лишь ожоги, багровые, страшные, сочащиеся густой слизью. Леви почти не замечает этого, прячет свою боль вместе с воспоминаниями о терзающем холоде и делает глубокий вдох. Но вот девчонка, задыхаясь, продолжает следовать за поганым сопляком, будто верная собачонка, и только намордника не хватало для предотвращения очередного «Эрен!». Мужчина видел сжатую в ладони парня цепь, его пустые глаза и полное безразличие к хрипу за спиной. Пускай он и скрылся за углом здания, не забыв напоследок осыпать девушку ругательствами, а та, как ни в чем не бывало, развернулась и ушла, но Леви знал, что прорастающий букет стал на один цветок больше.       — Я видела Ваши крылья, капитан. И правда, черно-белые крылья переливаются на доспехах. Все видят лишь эмблему, изрисованную невидимыми мазками, а девушка, застывшая подле начальника — сгустки металла, выглядывающие из плоти острые наконечники и тела погибших на плечах. С каждым днем лезвия пробивались из костей, кожа плавилась, на лице брюнетки оставалась холодная маска. Во время боя, во время отдыха, во время… Всегда. Ей не больно. Ей очень больно, невыносимо с равнодушным «Ты мне не нужна!». Эрен не сдерживает эмоций, грубо встряхивает девушку, пытаясь пробудить ее, вернуть из забвения. Однако внутри его пальцы смыкаются на шее, и ни шарф, ни железная нить, ничего не кажется столь обжигающим, как… А что может быть хуже? Красно-синие пятна уродуют женское тело. Теперь уже бинты стягивают и руки, и ноги, и туловище. Микаса как разбитая кукла на больничной койке, не двигается, почти не дышит, ведь проклятый шарф перекрыл все воздухоносные пути. Она с трудом поворачивает голову к нежданной персоне, протягивает хрупкую, дрожащую ладонь, шевелит бескровными губами в почти что беззвучном:       — Пожалуйста, капитан, сделайте это еще раз. Просто подойдите ближе и сделайте это, как делали всегда. В пылающем лесу, на туманной улице, в темноте подвального помещения. Летом, осенью, зимой или весной, неважно. Просто возьмите и потяните, слабо, сильно, плевать. Больнее, как Вы думаете, не станет. Все это время Микаса ощущала холодные пальцы Эрена на бьющейся жилке, слышала хруст ключиц и звон после нового принятого решения. Ринуться в самые глубины ада, влететь в раскрытую пасть титана, окунуться с головой в кровавые просторы… Или резко остановиться с прозвучавшим за спиной «Успокойся». Леви холоден, суров, а ладонь на плече кажется невероятно теплой и мягкой. Дышать становится легче. В одну из бессонных, волшебно звездных ночей мужчина аккуратно снимает алый шарф, убирает его как можно дальше, создавая иллюзию желанного, и тянется к изуродованной черными отметинами шее. Осторожные касания к широким рубцам усмиряют бурю в душе, тихий голос успокаивает, действует словно противоядие. Микаса закрывает глаза, и Леви решается на более отважное действие, как прикоснуться губами к коже. Нельзя. Сталь уж слишком больно обжигает, и мужчина, отпрянув от девушки, зажимает рот ладонью.       — Ты сама сделаешь это. Только у тебя получится. Даже у Сильнейших есть слабости. Он никогда не разорвет чужую дьявольскую цепь. Не может, но пытается, всеми силами удерживает сошедшую с ума брюнетку, рвущуюся к «хозяину». Туша Йегера будто впиталась в зловонные лужи, провалилась под выжженную землю, утягивая за собой конец. Никто не знал, где он сейчас. Никто не узнает, в какой момент лопнет кожа.       — Я всегда ненавидел тебя. Что-то с треском ломается внутри пропитанного болью организма. Плечи больше не вздрагивают, слезы высохли, губы посинели. Теперь она жалкая, ненужная тень в мясистой ладони зеленоглазого титана, выжимающего из солдата все бордовые соки. На раскрашенной отблесками заката земле виднеются лезвия с обломками ребер. Его кости омерзительно выглядывают из плоти, любое движение отражается мучительной пульсацией в каждой частичке тела. Проклятое болото бурлит, медленно заволакивает, в кустах раздается скрежет металла. Леви знает, что Смерть сгорает от нетерпения утащить бойца в глубины преисподней, и в какой-то момент он даже видит ее костлявую фигуру на сухой дороге, железный блеск в руке — кусок черно-белых крыльев… Нет, еще рано. Ласковый шепот раздается над ухом, чьи-то ладони заботливо вытягивают на мутную гладь. Друзья, товарищи, родные и близкие… Все внезапно исчезают в завесе тумана. А в густых водах оказывается живая птичка. Они и не думали, что долгожданный конец окажется столь… тихим? Весь мир погружается в сонное оцепенение, в чарующую ночную симфонию, и никакие мысли больше не терзают сознание. Не сейчас, не в эти секунды… Скрипят старые половицы. Девушка опускается на колени перед кроватью капитана, мысленно повторяя «Собирать по костям». Лицо, руки, ноги… Боже, а что с ногами! От одного вида окровавленных бинтов и бесчисленных ожогов, что выглядели куда страшнее пятен-воспоминаний, весь воздух вылетает из легких, а на щеках начинают блестеть слезы. Кажется, только измученное, совершенно пустое тело остается на простынях: он заледенел, его грудь почти не вздымается при дыхании, лишь веки подрагивают, опускаются и тут же тяжело приоткрываются. Пускай каждый звук — шорох, звон, судорожный всхлип — доносится гулом, но Леви слышит Микасу, ее сдавленное «Простите меня» проносится эхом в его голове. Сквозь пелену просвечиваются вырвавшаяся наружу боль и стягивающая горло сталь. Крепко, до самой крови. Когда-нибудь это случится. Пронесется свежий ветер, зашелестят листья. Яркое солнце будет обжигать подобно облаку пара, исходящего от расчлененного гигантского тела с маленьким силуэтом в зоне затылка. Лицо Эрена будет стертым до свисающего шматками мяса, оторванная рука окажется где-то в стороне, остатки правой ноги загниют прямо под кожей титана. Парень сдерет мешающий кусок и увидит женскую фигуру, выхваченную металлический сиянием. Микаса посмотрит на брата сверху вниз и стиснет зубы. Возможно, ей захочется высказать все, что успело накопиться за столько лет. Возможно, промолчит. Но Аккерман точно прикоснется к складкам шарфа и вспомнит, как раньше он согревал в самые морозные дни. Когда-нибудь она яростно зарычит и со всей оставшейся силы дернет ткань вниз, разорвет смертельные кольца. Пепел развеется, а руки, сжимающие вырванное из позвоночника лезвие, возвысятся над головой самой «Надежды Человечества».       — Ненавижу. И цепь больше не будет блестеть на шее. А сейчас, пока уменьшенный до размера палаты мир утопает в тишине, Микаса опускает голову на простыни и едва ощутимо поглаживает повязку на руке Леви, пытаясь забрать себе его боль. На деле она стирает невидимые следы некогда сковывающей стали, и мужчина расслабленно выдыхает. Микаса справится. Он знает.