Фиолетовая скрепка

Смерть — не скелет кошмарный с длинной косой в росе. Смерть — это тот кустарник, в котором стоим мы все. Иосиф Александрович Бродский Отрывок из стихотворения «Холмы»

Мне больно знать и больно видеть Вас, Но хорошо, что знание первично И Музыка ещё не родилась. Под нотоносец мнимого кавычья Не переткать: ни Блюза, ни Москвы, Ни кожного покрова Петрограда., а значит ты — не Он, и мы — не (М)ы, И уксус как укус — из винограда. Мой Мандельштам — мне выжгло и зажгло И трость моя скупа и белорука Как прежде. Здесь — останется — окно, прогнившая глазница акведука, И безресничный вылюбленный мир, [Где, полами сырую землю роя, Подвешено за сущность или миф Твоё пальто аляскинского кроя. Ты в нём зимой похож на чёрный куб, Который продолжается в пространстве Божественным (стихо)сложеньем губ — (Эпитет процитирован январский по памяти, быть может, потому, что нет тебя — ни в Небе, ни в Поднебье) — и помни, солнце, если я умру, я не умру в твоём Борисоглебье. Ты есть со мной как скворчущий сверчок, Как тот трамвай и тот железный чобот, Как вся Москва, — сожжённая свечой, Укрытая холстиной алычовой из четырёх потрескавшихся стен, кварторождённых, сонных, желторотых, в сухой завесе хоронящих Тлен и, к счастию, прижжённых терракотой. Ты есть со мной, бульварное кольцо, Старик Арбат, зовущийся с заглавной. (И схожести твоей с моим отцом я бесконечно буду благодарна за то, что никогда не изберу такую схожесть в суженость и вечность. Твоё добро тождественно добру, в тридцатые зовущемуся речью.) Ты есть со мной, хамовнический вал, отравленный жужжанием и криком, и желторотый, желочный бульвар, к нему ведущий серебрёным Ликом, и остановка — коробок лучей — где мы с тобой расстаться не умели. Как хорошо, что этот мир — ничей, И ты — ничей, и я — ничья — отселе. Ты был со мной со всех Заглавных Букв, Которые Врезаются В Глазницу как щегловито-ястребиный Клюв и цвет Больницы. А потому, — в свидетелях рябин родная ржавость, горькая удушьем, — я не смогу тебя перелюбить до скользкого, дрянного равнодушья. Ты навсегда останешься в Москве, имперской, неродной и жесткорукой, пыльцой китайгородских жёлтых вен и жёлтой пылью ржавых переулков, безумием подпочвенных кишок, где рельсолязг бессовестен и южен, где нелюбовью вспорот, вспортрошён, Несуженый, ты вечно будешь (с/сужен.] На Набережной, бережно храня И Сретенье, и Среду — я кусаюсь и разгрызаю яшму Ноября, Когда мои ладони греет 'Аист' с совиными бровями. Вкривь и вкось — От пламени к глазам; скрепя — обратно — в хамовнический, вспоротый Некроз, пропахший третье-транспортно и мятно. С несовершенством бело-жёлтых рук и совершенством угольных костяшек — со мною — здесь — мертворождённый труп с змеиной чешуей из горькой яшмы. Из яшмы — я: Ноябрь, Петербург; Нескучный Сад, бросающийся в реку, В Москве не умирают — только мрут, — И умереть бы не закукарекав. Но мне — любить: тебя, мой Лель и Чёрт, Твою родную, Иксовую Тяжесть, Пшеничный улей и каштанный мёд, Веретеном обматывавший пряжу; Тебя, мой Май, с веснушчатой душой, с божественной, библейскою улыбкой, и наше пра-родное Хо-ро-шо, размноженное в подворотнях глыбких; Тебя, Христианка с золотой серьгой, с жасминовым ситаровым язычьем, с остриженной, буддийской головой, закинутой по-галочьи, по-птичьи; Тебя, Моя Единственная, — Ты от доньев всех своих широкостопых до всех Холмов — бессмертный Алатырь, вневременной, святой и сероокий, где с Небесами скроена Земля. Ты — часть меня, и я — твоя частица. Любить тебя, молиться за тебя и быть с тобой — как к Небу причаститься. __________________________________________________ __________________________________________________ О Господи! Кто выдумал тебя, Москва — Кривоколенная Секира, Палач краснопесчаного рябья под оспинным крылом Ершалаима! С посаженными ободами глаз, с пудовою морщиною надбровной, где тараканья залегает грязь заплесневело и червеподобно. В твоём желудке кость моя бренчит, витийствует в обужаленном плясе, — Здесь скважины, подъезды и ключи Насквозь пропахли человечьим мясом. Твой рельсолязг — что Преисподней гам, Твой окрик гулкий кости перемоет. я видела — по Средам и Следам несчастные бросаются под поезд. В самоубийстве страшен не конец, не жёлтый труп, распотрошённый всмятку, в нём страшен пот — рассудочный Потец, с тактичностью кусающий лопатки. В нём страшен строчный, деревянный хруст, И крик, сверлом сворачивавший воздух. Мне ведомо: есть Смерть — Вороний Куст и умирать — осознанно и просто. 19.12.2019 09:23 pm