Выделить всё. Удалить. Отменить.

Бывают в жизни моменты, которые без сомнений можно назвать счастливыми и идеальными. Когда ловишь один такой, сразу хочется, чтобы изобрели пульт управления временем. Тогда ты рррраз и нажал кнопку «стоп», и наслаждаешься сколько угодно. Для меня очередной подобный момент наступил сегодня. Мы смотрели очередное кинцо по телеку. Я сидел на диване, Тохина лохматая башка лежала у меня на коленках, и я лениво перебирал его волосы. А это наглое животное просто нежилось, забив на фильм, и пёрлось от незамысловатой ласки. И нам обоим было так охуенно, потому что сегодня пятница, впереди два дня выходных. Завтра мы проснемся часиков в одиннадцать, пожрём, будем заниматься сексом до вечера, а потом поедем к моему кумиру и Тохиному лучшему другу Лёхе. Никакой спешки, никаких проблем, сплошной рай на земле с тем, ради кого похерил семью и друзей. Впрочем, я-то семью не похерил, в отличие от него. Антону пришлось гораздо хуже: его отец с ним до сих пор не разговаривает, зато на каждом углу рассказывает, как ждёт второго ребёнка, который обязан получиться не таким выродком, как первый. Поначалу на Антоху было больно смотреть, папаша его тупо сломал своей реакцией. Но сейчас уже почти всё прошло, оклемался быстро. Ушёл с головой в работу и в наши отношения. Последнее, кстати, очень радует лично меня. С Антохой секс сногсшибательный. Настоящий, жаркий, честный, сносящий крышу. Без розовых соплей и прочих выебонов. Лучше, чем с любой из девок, что у меня когда-либо были. И правильно, я считаю, что Тоха абстрагировался от проблем с отцом, перенеся внимание на меня. Мне проще вытрахать из него все переживания, чем бессильно смотреть, как он мучается. Наверное, во мне всё же есть некое количество розовых соплей, потому что мне кажется, что я его люблю. Не знаю, честно. Секс, быт, общение — всё, в общем, так зашибенно и ненапряжно, что хочется бесконечного продолжения. Но я в душе не ебу, как сложится дальше наша жизнь. Одно я знаю точно: если Тоха потеряет меня, он вообще сгорит. Он вроде не мелкий и нихуя не хрупкий, но его охота защищать от всего мира, до последней, мать её, капли крови. Так вот, к чему я начал этот пространный пиздёж о счастливых моментах? Почему-то (по закону подлости, наверное?) именно в такие моменты в голову лезут мысли о том, чего мы больше всего стыдимся, о том, чего боимся, или просто всякие глупости. Как назло, ко мне пришло то воспоминание, которое вызывает наибольший стыд, и которым я никогда не поделюсь с Тохой. Незачем ему знать о моём маленьком приключении, которое не принесло ничего, кроме сожаления. Да и, боюсь, обидится он, если узнает. Хотя у меня ещё не было случая понять, насколько Антон ревнивый. Вот ведь, а? Хорошо его знаю, а этот момент как-то мимо проскочил. В любом случае, не буду ему рассказывать, даже чтобы проверить. Напишу, а потом удалю к чертовой матери. Полгода назад, чтобы сбежать от разочарования, когда Антон меня отшил, и отвлечься от опасных мыслей, бродящих в голове (для примера могу привести парочку: угрожать самоубийством, чтобы Тоха был со мной, или ползать у него в ногах и умолять дать мне шанс), я выпросил у родителей трёхмесячный курс в языковой школе в Испании. Мать страшно обиделась, потому что я не уделял столько внимания её родному языку — французскому, учил из-под палки. Но выучил же, и не понимаю, хрен ли она ещё хочет. Отец отреагировал с точностью до наоборот — поддержал и выделил материальную помощь, покрывающую стоимость курса, билетов, проживания и развлечений. Я не стал наглеть и пообещал отдать всё, когда вернусь и заработаю сумму, эквивалентную потраченной. В итоге отдал, само собой. Уже когда начал жить с Тохой. Но сейчас речь не об этом. В той самой конторке, где меня регистрировали, как будущего студента Международного языкового института города Марбелья, который находится на южном побережье Испании, я познакомился со своей будущей одногруппницей. Девчонка заказывала тот же курс, что и я. Мы вместе заполнили все бумаги, а потом я подождал, пока её оформят, и мы направились к метро. По дороге она рассказала, что едет не с целью выучить язык, а тупо развлечься на деньги родителей. — Пфф, какой, в жопу, испанский? О чем ты вообще? — фыркнула моя новая знакомая. — Сертификат мне и так дадут, не зря же папанька столько денег отвалил. А учиться я не люблю. В Марбелье, говорят, пляжи шикарные, клубов много и парни красивые. Курортный город. А тебе чего припёрло там учиться? — Сменить обстановку и выучить язык. Всё вместе, — стоило подумать о Тохе, начинало ныть противное чувство — досада. Поэтому я старался думать о приятном — о желанном языке, который скоро получу в полном объёме. — Понятно. Ну ты найди меня в контакте, мож, в аэропорту потом пересечёмся. Бывай, — девчонка подмигнула и завернула в ближайшую кофейню. Потом мы действительно пересеклись в аэропорту, но в самолёте сидели не рядом, наши места располагались далеко друг от друга. Однако душу грело уже то, что в чужом городе у меня будет хоть одно знакомое лицо. Вот тебе и смена обстановки, казалось бы, но это не сильно колебало. В Малаге пришлось совершить пересадку, затем прокатиться на автобусе, и вот, наконец-то, мы увидели студенческое общежитие. Заселение прошло быстро и легко. Нам выдали карточки пропуска в общежитие, ключи от комнат, расписание занятий и приёма пищи и пожелали хорошо отдохнуть с дороги. Марью, мою новую знакомую, поселили через три комнаты от моей. А в моей обнаружились чьи-то вещи. Через полчаса явился и хозяин вещей — молодой китаец. Он дружелюбно поздоровался на неплохом английском и спросил, откуда я. Пока я разбирал свои шмотки, мы немного поболтали о том о сём и выяснили, что будем учиться в одной группе. Что ж, сосед мне достался вменяемый. По крайней мере, на первый взгляд. Впоследствии выяснилось, что Хун Ченг — совершенно отвязный кент, не умеющий пить, но заливающий в себя горючего под завязку. После двух пьянок с его участием я стал открещиваться от его компании в качестве собутыльника. В свой первый час в общаге я не узнал ничего полезного, кроме того, что в китайском языке сначала пишется фамилия, а потом уже имя. Получается, моего соседа звали Ченг, а фамилия у него Хун. Потрясающе важная информация, ага. Следующие полчаса я развлекался, пытаясь научить китайца произносить мои имя с фамилией. Он долго не мог вдуплить, почему фамилия у меня русская, а имя французское. Пришлось объяснить, что мои предки — сторонники франко-русской демографической интеграции. Китаец нихуя не понял, но кивал из вежливости. Когда мне надоело трепаться на английском, я пошёл к Марье, но пригласил китаёза с собой: надо же группе знакомиться. Чем раньше, тем лучше, как говорится. Марья тоже не теряла времени даром, успев познакомиться и уже даже, кажется, подружиться со своей соседкой-чешкой по имени Анэжка. Улыбчивая чешка попросила называть её просто «Хана». Китайцу понравилось, нам с Марьей тоже. Только мы вполне себе по-русски оборжали девочку, поставив ударение в имени «Хана» на последний слог. Она не поняла, в чем прикол вообще, и долго доказывала, что мы неправильно произносим. В конце концов, Марья объяснила ей, что обозначает слово с «неправильным» ударением в русском языке, и Анэжка тоже посмеялась, пообещав запомнить. Так и потекла моя учёба и времяпрепровождение в курортном городе Марбелья. Большая часть предметов давалась на английском, но на уроках испанской грамматики преподаватель ограничивался только английскими терминами, предпочитая, чтобы мы сразу вникали в процесс коммуникации на изучаемом языке. Вот тут, наверное, стоит сделать паузу и рассказать о преподавателе, потому что именно с него началось то, что я теперь скрываю ото всех и, в первую очередь, от Тохи. Звали нашего наставника Родриго Гонсалес Муньос. Ухоженный молодой мужик с умными и проницательными глазами. Больше двадцати пяти на вид ему никто не давал, хотя в действительности ему перевалило за тридцатник. Наши девушки истекали слюной и другими жидкостями, стоило Родриго зайти в аудиторию и, сияя белыми зубами, поприветствовать группу. Родриго ко всем относился ровно, не выделял любимчиков и аутсайдеров, отличаясь педагогичным и рациональным подходом к обучению. Мне нравились его уроки, я быстро схватывал материал, было по-настоящему интересно слушать правила, объясняемые его успокаивающим голосом. Ещё я любил смотреть, как он жестикулирует: не резко, как подавляющее большинство испаноговорящих, а плавно, будто хотел загипнотизировать слушателей, делая пассы красивыми руками с наманикюренными пальцами. Занятии на пятом я понял, что Родриго гей. И в этом не было ничего удивительного, потому что Испания славится самым большим количеством баров и геев во всей Европе. Поразило меня не это, конечно. Просто однажды Родриго начал смотреть на меня иначе, не так, как на обычного студента. И я даже догадываюсь, чем спровоцировал такое пристальное внимание. Есть у меня одна нехорошая привычка, которая сильно возбуждает Антона сейчас, и, как оказалось, послужила красной тряпкой для Родриго тогда. Я люблю теребить штангу в языке, но для этого язык приходится высовывать… И получается это совершенно бессознательно. Но когда я поймал жадный взгляд Родриго на мой рот, то понял, что привычка сослужила мне нехорошую службу. Наверное, он подумал, что я специально его дразню. Первый тревожный звоночек затрезвонил, когда я засёк Родриго просматривающим журнал группы, графу с личными данными. Он узнавал, сколько мне лет. Убедившись, что я далеко не малолетка, и уголовное преследование ему не грозит в случае чего, мужик перешёл в активное наступление. Он стал оставлять меня после занятий, выдумывая каждый раз новую причину: будь то дополнительный материал или мой удивительный потенциал, который нужно быстрее развивать. Сначала мне было весело, я игрался, размышляя, как далеко он может зайти. Но по истечении первого месяца Родриго открытым текстом пригласил меня на свидание. Вот тут я задумался. У меня никогда не было отношений с мужиками, а единственный мужик, в которого я влюбился и которому имел глупость признаться, пафосно выгнал меня из своей жизни, надавив мне на совесть и гордость. Но если первая отсутствует, как факт, то второго — хоть отбавляй. Гордость не выдержала, и я всё-таки свалил. Красиво свалил, нечего сказать. И перед отъездом в Испанию я утёр пафосному лицемеру нос, оставив его стоящим с глупым выражением лица в потоке людей. Уходил с болью где-то в груди, надо признаться, но ушёл ведь и даже не обернулся. Сбежал домой, паковать чемодан в солнечную Марбелью. Так что задумался я крепко. От одного свидания с Родриго я ничего не терял, а унять досаду и обиду от гадского поведения Антона очень хотелось. С сеньором Муньосом мы провели отличный вечер в баре, напиваясь и беседуя на английском пополам с испанским. Он обнимал меня и пытался лапать, но я сразу разграничил дозволенное и недозволенное. — Я не буду с тобой трахаться, чувак, — озвучил я после очередного поползновения. — Конечно-конечно, — поспешил отреагировать препод. — Я не стану тебя торопить. Мне моментально впёрлось возразить «Не, ты не понял. Вообще не буду!», но я уже набрался до того состояния, когда спорить не хотелось. Перед рассветом Родриго любезно проводил меня до общежития, урвал пьяный мазок по губам, имитирующий поцелуй, и обещание повторить как-нибудь. А мне было настолько больно от осознания того, что это не Тоха, и настолько похуй, что я просто махнул рукой и стал пытаться попасть карточкой по считывающему устройству. — Хорошо провёл ночь? — сонно спросил китаец, разбуженный моим появлением. Этот похуист даже не был раздражен тем, что сосед заявляется в комнату под утро, бухой, да ещё шумит, как кабан в лесу. — Довольно-таки, — я не стал распространяться и завалился на кровать в одежде и в кедах. Раздеваться было лень. А ещё меня грызла дикая тоска по дому и по Тохе. Я думал: «Вот дурак безголовый. Сам всё испортил. Так хоть дружба была, а теперь вообще ничего». Но стоило представить, каково стало бы мне, продолжайся эта близость, читай — дружба, дальше, сожаления отпадали. Мне ж как: либо всё, либо ничего, по-другому не умею, не научили. Я ходил на свидания с падким на парней преподом ещё несколько раз, пока не уяснил для себя окончательно: это не Тоха, я не заменю смуглым черноглазым мачо того бледного ушлёпка с длинной чёлкой и тупыми принципами. Наверное, Родриго почувствовал, что я отдаляюсь, и в одну из ночей напоил меня так, что передвигаться я мог разве что по стеночке. Как образцовый и, мать его, заботливый кавалер этот маньяк обхватил меня за пояс и повёл куда-то. — Куда мы идем? — заплетающимся языком выговорил я на испанском. Всё выпитое звало выпендриваться, показывая Родриго, как хорошо я усвоил его уроки. — Я снял номер, здесь наверху есть сервис специально для таких целей, — сладострастно прошептал он мне на ухо. — Что? Трахаться? Не, я не хочу. Я говорил… — язык отказывался повиноваться, а озабоченный испанец отказывался внимать моему возмущению. Меня дотащили до номера и уложили на траходром размером с нашу с Тохой нынешнюю кухню. Пока я осоловело старался вдуплить, какого хера творит Родриго, он достал из прикроватной тумбочки пачку гандонов и тюбик с любрикантом. Тут мне стало по-настоящему неуютно. Этот мудак натуральным образом готовился меня трахнуть. Ну, не натуральным, конечно, но суть-то одна. Он надеялся меня поиметь. Эта мысль вызвала целую бурю отрицательных эмоций, отрезвляя, насколько это было возможно, и я в последний раз попытался убедить Родриго в том, что его энтузиазм я не разделял. Но пьяному море по колено, а мой преподаватель был далеко не трезв, поэтому он оптимистично забрался на меня, слюнявя и покусывая мою шею. Я так же оптимистично нащупал на тумбочке массивную стеклянную пепельницу и, приложив должное усилие, опустил на голову распаленному страстью преподу. Он мигом скатился с меня, держась за затылок, мигом протрезвел и завопил на испанском: — Какого хуя ты делаешь? Я даже восхитился: испанский мат звучит очень экспрессивно в сочетании с их эмоциональной манерой разговора. — Я тебе сказал, что не буду трахаться. Что тут непонятного? — я сел на кровати, выудил из кармана джинсов сигарету с зажигалкой и прикурил, подтаскивая к себе пепельницу, от которой откололся небольшой кусочек. Родриго отнял руку от затылка, на его пальцах поблескивала кровь. — Иди, умойся, — посоветовал я на английском, одной рукой поглаживая сколотый уголок, а другой, с зажатой между указательным и средним пальцами сигаретой, растирая глаза. — Ты чокнутый, — прокомментировал Родриго и ушел в ванную комнату. Я только посильнее затянулся и выпустил дым в зеркальный потолок, с ненавистью и жалостью наблюдая в нём свою фигуру со скрещенными в коленях ногами, словно я защищался от намерений Родриго. По пропитой роже блуждала шальная улыбка. Я показал отражению язык и подумал, что таким жалким я не выглядел и не чувствовал себя никогда раньше. Разве что сидя в ногах у Тохи на Лёшкиной кухне, пока сам Тоха безжалостно рушил карточный домик моих надежд. Родриго вернулся спустя несколько минут, прижимая к затылку белое полотенце. Я небрежно смахнул с кровати гандоны и смазку и похлопал по покрывалу. — Садись, — предложил я преподу. Он посмотрел на меня с опаской. — Бить больше не буду, — пообещал я. — У тебя, что, есть кто-нибудь? — спросил учитель, устроившись рядом со мной и закуривая сигарету из моей пачки. — Да, в России, — кивнул я, опустив ту часть, что есть, да вот только не у меня… — Женщина? — продолжил он. — Мужчина, — ответил я. — И ты ему так верен? Вы, русские, странный народ. У нас свободные отношения — обычная практика. Я усмехнулся. Да Тохе наверняка похуй и на мою верность, и вообще на меня самого. По крайней мере, так я тогда думал. — Я не могу, — покачал я головой. — И не хочу. Родриго меня понял. Мы ещё некоторое время посидели молча, потом он повернулся ко мне и произнёс: — А ты не хочешь компенсировать мне ущерб? Я всё же оплатил номер и получил по голове, — тут он улыбнулся. — Как компенсировать? — насторожился я. — Я же сказал… — Нет, — перебил он меня. — Я не буду требовать от тебя ничего, что тебе не понравится. Просто позволь сделать тебе приятно. Ртом. А себе я подрочу. Слышать такие слова, таким сексуальным языком и из такого сексуального рта стало испытанием. И я его не прошел. Член отреагировал однозначно. Я хотел, в тот момент я, чёрт возьми, хотел, чтобы Родриго осуществил своё предложение. — Я не буду делать что-то в ответ, ты понимаешь? — спросил я, пока он расстегивал мне джинсы умелыми пальцами. — Понимаю. Я уже всё сказал. А теперь замолчи и наслаждайся. Минет был охуенным. Пылесос по имени Родриго заглатывал член по самые яйца, проходясь по ним языком. Свои джинсы он расстегнул и правой рукой наяривал по собственному здоровенному достоинству. Хорошо, что я не дался этому жеребцу. Пиздец же, как у коня… Но мне было слишком пиздато, чтобы думать о чужом пенисе, поэтому я закрыл глаза и позволил себе одну маленькую и сладкую слабость: я представил, что это Антохины губы скользят по моему члену, что это его пальцы мнут мне яйца или гладят внутреннюю поверхность бедра. Кончил я быстро и бурно, запуская пятерню в волосы сосущего препода. Родриго едва успел проглотить всё, как сам излился на покрывало. — Блядь, — выдохнул я и откинулся на подушки. — Блядь. — Что это значит? — спросил Родриго, вытирая полотенцем рот и руку. — Спасибо, мне понравилось, — натянуто улыбнувшись, ответил я. Охуеть, конечно. Будет, что вспомнить в старости: Кристоф, как воспитанный мальчик, говорит «спасибо» за отличный минет. Мой нервный смешок Родриго не понял, в очередной раз спросив, что не так. Я промолчал и натянул джинсы с трусами обратно, застегивая молнию и пуговицу. Удовольствие получилось с горчинкой. Я не хотел этого, но поддался на провокацию и сделал то, что сделал. Ничего, то есть. Не остановил его, просто кайфовал от того, что он ебёт меня ртом. Прощание вышло скомканным, Родриго даже за поцелуем лезть не стал. Тем не менее, затошнило меня уже в холле, а в своей ванной комнате я десять минут блевал выпитым алкоголем, захлёбываясь в отвращении к себе. Хотелось обвинять во всём Тоху, потому что отшил меня, заставляя пуститься во все тяжкие, но умом я понимал, что обвинять надо только себя. И от этого становилось ещё хуже, противнее. — Кристоф, ты слабое чмо, — сказал я, глядя в зеркало. — Собери жопу в кучу и езжай домой. Но тут же отрицательно покачал головой, а потом пьяно заржал, трясясь всем телом и всхлипывая. Наверное, именно пьяной истерики не хватало для полного комплекта. — Дожили, сам с собой разговариваю. Боже ж, ну я и урод, — снова обратился к зеркалу и стал умываться. От холодной воды полегчало, и я подумал, что лучше сначала проспаться, а потом уже что-то решать. Следующие три урока у Родриго я пропустил. Сидел на пляже и думал. Никакого продолжения с ним мне, естественно, не хотелось. Зато очень захотелось домой, найти Тоху и насильно заставить быть рядом. Останавливало осознание того, что мне ещё месяц учиться, жалко денег, да и не нужен я был в Москве. Если бы Тохе я требовался, он бы меня искал. А на нет и суда нет. Это потом всё выяснилось, вскрылась правда, да так, что я прихуел мальца. Антон, понимаешь, влюбился, а Лёху в штат купидонов приняли. Но тогда, сидя на пляже и глядя на туристочек в бикини и парео и их парней, я думал, что никому нахрен не сдался, и жалел себя. Странное дело, но о нашей с Родриго связи никто из других студентов или администрации института не узнал. Всё закончилось само собой, мы едва здоровались на уроках, а когда я сдал последнюю контрольную, мы оба, кажется, вздохнули с облегчением. Мне было даже жаль его: мужик ничего плохого не сделал, просто хотел развлечься с иностранным парнишкой, пополнить свою, без сомнения, богатую коллекцию подобных парнишек. Я ведь и понимал его тогда, но поделать с собой ничего не мог. Ирония судьбы заключалась в том, что я поехал в другую страну, чтобы выкинуть из головы Антона, но за те три месяца вбил мысли о нем в сознание до такой степени, что дальше уже некуда, наверное. Я сильно надеялся, что дебилу икается там, в Москве, потому что не проходило часа, чтобы я не вспомнил его: добрым словом или нет, неважно. Главное, я постепенно осознавал, что попал конкретно и наверняка. Просто-таки вляпался в Антона Корнишова. Так Марбелья перестала быть пристанищем и убежищем, потому что я оказался заперт там наедине со своими иссушающими мозг мыслями, мечтами и желаниями. Тогда я не подозревал, что им суждено сбыться, и страдал. Страдал, как долбаные герои Бунина, благодаря которому нетленная русская классика осветила-таки физиологическую подоплеку отношений. Страдал, как подросток, со снами о сексе с человеком, который меня не желал. Антон сожрал мои мозги, прямо скажем. За неделю до отъезда я ощутил, что начинаю сходить с ума. С одной стороны, мучило неразделенное чувство, с другой — Родриго прятал глаза, стоило нам столкнуться в коридорах института, и вздыхал, когда думал, что я не замечаю. В тот период Марья (мудрая женщина!) дала мне исчерпывающий совет: «Найди бабу, Крис, и трахни. Что может быть проще?» Кончился поиск тем, что трахнул я саму Марью. Или она меня. А как иначе назвать то, что она нетрезвая заявилась ночью к нам с Ченгом, утащила меня в ванную, спустила с меня штаны, усадила на край ванны и трахнула? Ну, трахал я, получается, но она сделала всё сама. Даже резинку сама надела. Ртом. Умелая девочка оказалась. А утром делала вид, что ничего не случилось. Удивительно, но мне стало легче. Физически. Зато душевные терзания на тему «неверности» Антону достигли апогея. Я два раза кончил с другими людьми. Да не повод это, блядь, терзаться, не повод! Так я себя успокаивал. Я же не евнух какой. Годами, что ли, ждать должен, пока Антон соизволит до меня опуститься? Тогда эта отмаза прокатила. А в данный конкретный момент, который я назвал счастливым и идеальным, я оправдываю себя тем, что тогда я ещё ничего не знал о чувствах Антона. Потому что, если б знал, то не стал бы с кем попало, ни-ни! И сейчас я смотрю на Тоху и понимаю две вещи. Во-первых, есть такие секреты, которыми попросту нельзя делиться. Не с ним. Да тупо ради его душевного спокойствия. Оградить его, что ли, хочу от того, какая я скотина на самом деле. А, во-вторых, я не могу выразить, насколько благодарен Тохе за то, что он всё же дал мне шанс. Я теперь хоть чувствую, каково это: быть с тем, с кем так хочется, а не с нелепыми заменителями вроде Родриго или Марьи. Палец на мышке совершает одну и ту же бессмысленную последовательность действий: «выделить всё», «удалить», «отменить». Почему-то удалять эту херню окончательно не хочется. Запаролить и кинуть в папку «Диплом», чтобы Тохе не взбрело в голову читать. Ну, а если даже и прочтет, то будем считать херню порывом души. А в порыве признаваться всегда легче…