Чай

Ларри вздыхает, опираясь о бортики кухонной раковины. В его скромной квартирке на окраине Нью-Йорка на кухне снова сидит Салли и снова чуть ли не со слезами на глазах рассказывает, как он морально пострадал во время их с Эшли ссоры. Он, кажется, что-то говорит про сорванную свадьбу из-за капризов его девушки, и от этого Джонсон впивается в нижнюю губу зубами, прокусывая ту и чувствуя стальной привкус на языке. Но художник не смеет говорить что-то в ответ. Он, как и обычно, набирает в чайник воды и ставит его на огонь. Затем переливает кипяток в заварочный чайник, в котором уже находится заварка. Немного погодя он ставит перед другом специально для него купленную синюю кружку с надписью «Sally face» на ней. В кружке как всегда черный чай с молоком и тремя ложками сахара, как он любит. Сам Джонсон чаю всегда предпочитал кофе, но при каждом походе за продуктами закупается черным сортом чая специально для старого друга. Фишер легко улыбается, вдыхая столь любимый с детства запах, а Ларри садится напротив, подавая другу коробочку французского печенья, приобретённого еще утром. Естественно, синего. Покупал, как будто надеясь на приход Салли. Дурак. Голубоволосый часто приходит к Ларри вот так, вваливается в его квартирку посреди ночи, порой даже пьяным, садится за стол и начинает рассказывать другу, как он в очередной раз поссорился с Эш. Как она накричала на него из-за какого-то пустяка и выгнала из дома, как трудно парню с его девушкой и как порой возникает желание послать все в Ад к чертям и разорвать их отношения. Ларри терпеливо выслушивает это, прекрасно понимая, что будет дальше: Салли вконец расстроится, будет говорить, какой он бедный и несчастный, а затем Джонсон встанет со своего места, обнимет приятеля за плечи и уложит спать на свою постель, сам же довольствуясь жестким креслом в углу комнаты, долго не засыпая и любуясь спящим парнем. А на следующее утро Фишер уйдет до того, как Ларри проснется, уйдет мириться с Кэмпбелл, будет чуть ли не на коленях извиняться перед девушкой, хотя сам он, толком, ни в чем не виноват. И ничего не останется, кроме кома в горле и непрошеных слез. А пока Ларри лишь следит за Салли, почти не слушая его, окунувшись в воспоминания. Он вспоминает день последний школьный день, перед долгими каникулами, когда признался Салли в своих чувствах. Разумеется, он сказал, что это не более, чем детское восхищение, перешедшее во влюбленность, и что он подавил свои чувства. Разумеется, он тогда солгал. Чувства живы даже спустя пять лет после признания. Но жива и боль. Сильнее всего она стала после ночи, подобной этой, и произошедшей около недели назад… ¤¤¤ Салли приперается в первом часу ночи с полупустой бутылкой виски. Джонсон не возражает — он просто отбирает у парня спиртное и сажает за стол, как и всегда. Темноволосый снова тянется к чайнику, но Фишер его останавливает — он хватает парня за руку, а затем дергает на себя, всем телом вжимая хрупкое тело Джонсона в поверхность стены. Он на секунду отстраняется, так что решительные голубые глаза встречаются с испуганными и растерянными черными омутами Ларри, а затем вдруг подается вперед, грубо целуя Джонсона, проталкиваясь языком в его рот. А у любителя тяжелого металла земля уходит из-под ног. Сколько лет парень мечтал об этом — мечтал так целоваться с Салли. Ларри пытается отвечать другу, но все, что он может, это несдержанно стонать в поцелуй. Джонсон понятия не имеет, что они делают и правильно ли это, но ему плевать — сейчас Салли его. Его целиком и полностью, и не важно, что будет завтра. Не важно, что завтра Ларри проснется на смятых простынях в одиночестве, понадеявшись, что это было всего лишь сном — приятной возможностью, которая никогда не произойдет, но выведенное на клочке бумаги корявым почерком: «Мне очень жаль» — разрушит его надежды. Не важно и то, что завтра ему позвонит Тодд и скажет, что Фишер сделал Эшли предложение и что он приглашен на свадьбу. Не важно, что Ларри наигранно-счастливо ответит старому другу, как он рад этому, и, положив трубку, запрокинет голову назад, будто от этого подступившие слезы втекут обратно. ¤¤¤ А Салли все говорит и говорит, но обрывает себя на полуслове и спрашивает у Ларри, что с ним. Последний же поднимает голову на голубоволосого и, натянув на лицо фальшивую улыбку, смотрит на собеседника, словно говоря: «Все хорошо, видишь, вот он я, не дохну без тебя, не хочу после каждого такого вечера покончить с жизнью, говори, я выслушаю тебя» —, но по лицу Сала видно, что он не верит Ларри. — Если бы все было в порядке, ты бы не плакал. Художник шокировано проводит по влажной щеке, посмотрев чуть вниз, а затем замечает пару дезертировавших слезинок, оставивших мокрые следы на поверхности стола. Обычно Ларри не плачет. Обычно Ларри толкает какую-то воодушевляющую речь, после которой Салли значительно приободряется и уходит. А потом, через некоторое время, у них с Эш все налаживается и Фишер снова счастлив. А потом они снова ссорятся и парень идет к Ларри — к своему личному обезболивающему. И каждый раз Джонсон снова и снова готовит ему чай — черный чай, в котором молока на пол кружки, и с тремя ложками сахара. И каждый раз, когда Салл заявляется к Джонсону со своими жалобами, Ларри лишь покрепче сжимает ручку чайника, стараясь не закричать. Не закричать от обиды и горечи, потому что Сал просто выговорится и уйдет, а Джонсон останется наедине со всей болью, что ему приносят эти полуночные разговоры. Но сегодня все по другому. Сегодня не Ларри обнимает Сала, утешая его, а напротив, виновник бессонных ночей стискивает художника в объятиях. — Я не хочу возвращаться к ней. Ничего не хочется говорить. Хочется лишь развернуться в любимых руках, уткнувшись носом в ключицу и обнимать до хруста костей. А еще сильнее хочется залезть на колени и сидеть так вечность, забывая даже дышать. Хочется… так сильно хочется. — Но ты должен. — Даже если она изменила мне? — Она оступилась, не понимала, что делает, но она по прежнему любит тебя. — Видят боги, с каким трудом Джонсону даются эти слова. На самом же деле парень считает, что Кэмпбелл заслуживает смертной казни, за то, что изменила такому сокровищу, как Сал, с каким-то совершенно левым парнем. Да еще и за день до свадьбы! Да как эта дрянь вообще посмела?! Фишер, тем временем, отстраняется, со вздохом произнося: — Может, ты и прав… Пара минут, и голубоглазка выходит из квартиры Джонсона, бросив на прощание: «Спасибо, Ларри, ты настоящий друг!» —, а Джонсон коротко улыбается ему вслед. Когда дверь за парнем закрывается, темноглазый на негнущихся ногах добирается до спальни и падает на кровать, пряча горькие слезы в подушку. Он изо всех сил подбадривал Фишера на протяжении нескольких лет таких ночных походов, натягивал фальшивую улыбку, хотя у самого была в груди дыра размером с гребаный космос, но чьему угодно терпению придет конец. Он достает из тумбочки билет на завтрашний рейс до Англии. Смотрит на него несколько долгих секунд… и рвет на две части. Ведь иначе куда тогда Салли будет приходить пить чай?