While you're sleeping

Впервые это происходит, когда уставшие и пресыщенные эмоциями они возвращаются с Беллинцоны. Крис аккуратно ведет машину по извилистой трассе, предусмотрительно не набирая скорости — зимой в районе Лепонтинских Альп разгоняться довольно опасно. Подтаявший днем снег с понижением температуры превращается в коварный ледяной настил, в сгустившихся сумерках и промозглом январском тумане видимость становится в разы хуже — едва заметны пики горных вершин, лишь плотные слои белой «ваты» накрывают вдалеке мерцающие тусклыми огнями шале. Погруженный в свои мысли, Денис наблюдает за сменяющими друг друга маленькими деревушками, контрастными пейзажами замерзших рек и кое-где нетронутой зимним дыханием травой. Ставшая уже родной Швейцария, где мирно соседствуют неприступные скалы и пышные пальмы на продуваемой ветрами набережной Лугано, все еще не перестает его удивлять. В машине играет что-то ненавязчиво-попсовое из плейлиста Стефана, который расположился рядом с ним, уткнувшись в свой телефон. Между ними практически нет свободного расстояния, плечи едва касаются друг друга, и стоит придвинуться чуть ближе, совсем немного… Удерживается на месте, чтобы не. И без того их окутывает особенная атмосфера уютного молчания в темноте опускающейся ночи, желанной близостью накрывает, но он не смеет, нет. Страшно? Робко, смущающее. Пусть лучше… так. Даже если обычных прикосновений дома и на тренировках становится слишком мало, а потребность в них взлетает по экспоненте до заоблачных границ, даже если хочется больше-сильнее-чаще, но страх потерять все и потеряться самому в чувствах, что впервые тронули сердце, воздвигает барьеры из тысячи «нельзя». Себе боится признаться, насколько ощутимо желание быть еще ближе, не то, что ему. Иногда почти больно, почти невыносимо, когда между ними вот так — руку протянуть и коснуться, зарыться ладонью в копну волос, чтобы перебирать пальцами мягкие на ощупь пряди, вдохнуть аромат дорогих духов, смешанный с запахом ледовой крошки и шоколадных «Орео», которыми хрустели в начале пути. Нельзя? Он не хотел этого. Никогда не думал, что однажды первой запретной влюбленностью сломает пополам, перемкнет и переклинит настолько, что будет трудно каждый раз собирать себя по кусочкам. Тихонько вздыхает и снова отворачивается к окну. Денису нравится путешествовать ночью. Все, что при дневном свете кажется мрачным и тусклым, сейчас приобретает иную окраску и оживает — мелькающие фонари на автостраде, многочисленные неоновые вывески мотелей и придорожных кафе, поток автомобильных фар, перекрестки и повороты, освещенные желтоватым светом. Мир будто сбрасывает с себя январскую серость и погружается в густую черноту, россыпью крошечных звезд освещая их путь домой. Зевает и прикрывает глаза — несмотря на заряд энергии от шоу общая усталость берет верх, теплый воздух из кондиционера, тихая музыка и короткие фразы, которыми время от времени перебрасываются Стефан и Крис, погружают его в поверхностную полудрему. Ему снится проницательный взгляд любимых глаз, первое Рождество вдвоем, запах выпечки и хвои, наполняющий кухню, прикосновение сухих губ к щеке в момент вручения подарков. Снятся мгновения наедине в бликах гирлянд на елке, шорох бумаги и шелковой ленты, едва слышное «merci, chéri» — какое-то очень особенное, чуть хрипловатое на выдохе. Глаза в глаза, сквозь нервную дрожь и смущение. Миллиметрами расстояния между, когда улыбка медленно тает в сгустившемся в воздухе напряжении и все становится слишком серьезно. Тогда ему показалось, что… Бред. Желаемое за действительное? Они просто смотрели друг на друга долгих несколько секунд, пока он первый не отвел взгляд, потому что боялся, что не справится с волнением и совершит что-то глупое, спонтанно-неразумное, способное разрушить хрупкую нить доверия между ними. Образ рождественской ночи, уютный интимный полумрак и тихий голос впечатались в сознание так, что никакими клещами не вытащить. Сквозь подернутый дымкой сон чувствует, как плечо опускается под приятной тяжестью, шею щекочут пряди волос, а в нос попадают согревающие нотки парфюма от Форда. Стефан ерзает на сиденье, вероятно пытаясь устроиться как можно удобнее, вплотную к нему придвигается, выискивая подходящий угол наклона. Бормочет что-то невнятное, крутится на месте, стараясь куда-то просунуть ноги, но Крис забыл вернуть в нормальное положение переднее кресло, и этого промежутка слишком мало для того, чтобы расположиться с комфортом. Телефон с уже погасшим дисплеем выпадает из рук на ворсистый коврик, но, кажется, он даже не замечает этого, медленно сползая вниз, устраивая голову на коленях Дениса и, наконец, затихая, вцепившись пальцами в острые мальчишеские коленки. Сон слетает мгновенно. И страшно сделать вдох, не то, что пошевелиться — в момент вспотевшие ладони судорожно стискивают обивку сидения, на щеках вспыхивает лихорадочный румянец, а губы жадно ловят крохи необходимого воздуха. Не двигаться, только не. В свете мелькающих фар и приглушенной музыки из колонок, в таком еще долгом пути до дома эта спонтанная близость кажется лучшим, что случалось с ним за последнее время, самым особенным чудом и редкостью, за которую душу продать не жалко. Так мучительно-сладко щемит под солнечным сплетением, где миллиарды ярких звездочек взрываются до сверхновой. Не шевелиться, не спугнуть. Спит, правда? Пусть только спит как можно дольше, давая возможность насладиться тем, что вряд ли повторится снова. Зажмурившись, Денис старается унять дрожь, смешанную с безудержным желанием касаться — легонько пробежаться пальцами по предплечью, почти невесомо, останавливаясь у запястья, где вязаный свитер прикрывает бьющийся ровными ударами пульс. У самого же сердце в груди взлетает в сложнейших каскадах, адреналин подскакивает до небес от одной мысли, что бешенный ритм отдается в каждой клеточке тела, в каждом малейшем движении, что тот услышит, проснется и все поймет, потому как не понять его глупую влюбленность, крупными буквами на лице отпечатанную, вряд ли возможно. Зачем он так с ним? Зачем… Так хорошо и жестоко, больно и тепло, стыдно, страшно и до мурашек обжигает вспышками дикой эйфории. Все, что он себе позволяет, это переместить затекшую ладонь чуть ниже на талию, так как этот жест со стороны выглядит относительно естественным. Стефан реагирует почти сразу — трется щекой о его бедро, поворачивается немного на бок, находя более удобное положение, чешет нос о коленку, и зевнув, снова погружается в сон. Невыносимо и мучительно чувствовать его, но не дотрагиваться, хотеть его, но до тянущего по позвоночнику холодка бояться невольно выдать свою реакцию. Ему восемнадцать, в конце концов! Как много надо для того, чтобы вспыхнуть от возбуждающей желанной тактильности? Не менее получаса проходит прежде, чем он решается сделать хоть что-то. Просто не может больше сидеть спокойно — весь огнем горит и вздрагивает от каждого движения, в висках стучит настойчивое попробуй! дотронься!, ведь другого шанса может не быть, несмотря на их довольно близкие отношения. Секунда — и в омут с обрыва — обнимает, притягивает ближе к себе, накрывая рукой расслабленную ладонь. Откидывает голову, и закрыв глаза, впитывает в себя ощущение бесконечной детской радости смешанное с шальной смелостью. К черту все, и если даже проснется — умирать не страшно. Не после того, как разрядами тока покалывает на кончиках пальцев, как дышать все еще трудно и тяжело принять свою слабость, но то, что он чувствует в это мгновение, то, что испытывает на границе болезненной необходимости — все окупается с лихвой. Ему очень-очень хорошо быть рядом вот так, украдкой и осторожно, пока никто не видит алеющих щек и прикушенных от напряжения губ. Уставший, сонный и сконцентрированный на своих ощущениях Денис не может видеть, как Крис мельком всматривается в зеркало, встречаясь взглядом с глазами, в которых сверкают лукавые яркие искорки слепого безумства — мягко улыбается, качает головой и снова смотрит на дорогу. Кажется, их мальчик и близко не представляет себе, в какие дьявольские сети попал и с кем связался. В следующий раз это случается на кухне, когда Стефан буквально засыпает за ноутбуком, положив голову на скрещенные руки. Разгар сезона, новогодние шоу, старты учеников и занятия в школе, подготовка к Олимпиаде и выкроенное время для собственных тренировок — изнуряющий нон-стоп и отсутствие нормального сна доводит его до залегших теней под глазами, а переизбыток кофе совсем не идет на пользу. Денис пытается помогать аккуратно, ненавязчиво заменяя кофе бодрящим имбирным чаем, утром на столе оказывается сытный и полезный завтрак, а в рюкзаке и бардачке машины питательные энергетические батончики. Это едва ли может облегчить тренерскую жизнь в полной мере, но он очень старается сделать все, что в его силах и не перейти определенной черты, за которой забота будет выглядеть чрезмерной. Но или зима оказывает на дорогого ему человека гнетущее влияние, морозным дыханием окутывая, погружая в состояние перманентного сна, или сказывается обычная усталость и переутомление — время от времени тот просто «выключается» и затихает, словно невидимый кто-то нажал на кнопку «stop», а затем «sleep». В такие моменты он сам ненадолго замирает, позволяя несколько минут любоваться тем, каким спокойным, умиротворенным и непривычно юным кажется Стефан, когда разглаживаются морщинки в уголках глаз, черты лица становятся мягче, улыбка-мираж трогает губы, и ровное дыхание звучит успокаивающей музыкой для измученного отчаянной нежностью сердца. Несколько минут безуспешной борьбы в попытках перестать думать-желать-представлять, в стремлении оградить себя от безрассудных поступков — но он проигрывает, позорно сдается, не сумев справится с мощным шквалом эмоций, что обрушиваются на него подобно взрывной волне. Сдается и делает это — дотрагивается до расслабленных плеч чуть дрожащими пальцами, склоняется ниже, жадно втягивая запах, почти утыкаясь в шею, гладит-касается-обнимает, шалея от собственной смелости. Кровь шумит в висках, мешая думать связно, адреналин снова зашкаливает до невозможных пределов, но даже под страхом смерти не сможет отстраниться в первые секунды нахлынувшей эйфории, когда так горячо и сладко внутри, и на осколки разлетаются сотни запретных «нельзя». Денису стыдно. И в самый первый раз по дороге домой из Беллинцоны, и в следующие шесть, когда засыпающий в разных местах — от кухни до раздевалки в Палладиуме — Стефан беззащитно хрупкий и до мурашек очаровательный в своей незащищенности. Стыдно, неловко и смущающее, будто берет без спроса, за грань заходит и делает что-то ужасно недозволенное, на что не имеет права «при свете дня». Пытается сопротивляться, уходит в другую комнату, запирает двери, зарывается лицом в подушку и тихо стонет, впиваясь зубами в хлопковую ткань, но сердце безжалостно ноет, ладони огнем горят снова… Ломает. Пополам складывает в слепой одержимости, в желании обнимать и касаться не так, не украдкой, как вор, который проникает исподволь, забирая то, что ему не принадлежит. И можно уйти, незаметно исчезнуть после тренировки к подножию гор, где под ледовой коркой упрямо бьется стекающий с вершины ручей, но от себя не сбежать. Не скрыться, не спрятаться от сжигающей душу привязанности. Им ведь работать вместе и вместе жить, так зачем он?.. Не может иначе. Иногда ему кажется, что Стефан все видит и понимает. Просто не может не, потому что слишком очевидны взгляды, горящие щеки, дерганые движения в момент пробуждения и дрожь от любых прикосновений. Иногда он думает, что это полный провал, что еще один случай, одно неосторожное объятие во время тревожного сна и он с треском выдаст себя, не успев за считанные секунды оказаться на безопасном расстоянии. Что будет после — не имеет никакого значения, поскольку вряд ли ему удастся не сгореть от стыда и не провалиться под землю. И все же страх потери сковывает в тиски по ночам, сжимает грудную клетку до боли, тело колотит ознобом от резких выпадов из кошмаров, напряжением бьет по расшатанным нервам днем. Зачем позволил себе?.. Зачем потакает слабости, впутываясь еще сильнее?.. В ту черную дыру острой необходимости и терзающей душу любви, из которой уже не выбраться живым. Целый мир в одном человеке. В тонкости деликатных фраз, поразительной силе характера и обманчивой внешней хрупкости, стойкости и целеустремленности, страсти к любимому делу, желанию научить и передать что-то очень важное так аккуратно и без принуждения, как умеет только он, в легком окутывающем обаянии, в чувстве комфорта и тепла, которое возникает только с рядом с ним. В сплетении интересов вопреки разнице в возрасте. Разве можно устоять, когда в глазах напротив глубина Тихого океана, а во взгляде Гольфстрим, способный покорить самые холодные воды? Страшно, пугающе. Несмотря на сомнения, между ним и Стефаном ничего не меняется. Они проводят много времени на льду и вне его, изучая все, до чего доходят руки и ноги, вечерами он готовит ужин и ждет, пока тот вернется с Палладиума после занятий с девочками — их жизнь продолжает оставаться размеренной и привычной, лишь изредка внося эмоциональные встряски в виде сорванных без разрешения касаний. Всего несколько раз он ловит странный изучающий взгляд, от которого пробирает щекочущим ознобом и волоски электризуются по всему телу, всего несколько раз… Но, возможно, ему это только кажется. Точкой невозврата становится вечер понедельника, пару часов которого они решают провести на диване за просмотром какого-нибудь фильма. Он приносит с кухни кейл-чипсы с легким нежирным соусом, подогретый виноградный сок со специями, больше напоминающий по вкусу глинтвейн, и оба удобно устраиваются среди горы подушек, натянув на себя пушистый меховой плед. Выбор оказывается чисто номинальным — включают первое, что попадается в онлайн-библиотеке, потому что все равно половину времени тратят на разговоры, обсуждая предстоящие соревнования и волнительное путешествие в Корею, которое для каждого из них обещает стать новым уникальным опытом. За окном крупными хлопьями падает снег, укрывая белым одеялом погружающуюся в полумрак деревню, а в доме тихо, уютно и тепло, и Денис упивается этими счастливыми мгновениями, проведенными рядом с самым важным для него человеком. В какой-то момент они замолкают — пьют сок и хрустят чипсами, наслаждаясь минутами обычного отдыха, когда не надо никуда спешить и можно просто расслабиться. Он ждет этого. Безотчетно неосознанно ждет, нервно стискивая края пледа, когда Стефан убирает на стол стаканы и пустое блюдо. Ничего не может поделать с собой, без надежды надеется на еще один шанс... почувствовать? Дотронуться до запястья и ощутить под пальцами бьющийся пульс, провести ладонями по груди, вдохнуть аромат шампуня, и может быть, зайти капельку дальше. Бунтующая совесть призывает остановиться, перестать испытывать судьбу и унять ненормальную болезненную одержимость, но как только голова с россыпью темных волос ложится на его колени, все угрызения отходят на второй план и больше не кажутся хоть сколько-нибудь весомыми. В его маленьком мире, суженном до размеров гостиной с эпицентром-диваном, в вакууме выплескивающихся через край чувств нет ничего более значимого, чем желание замедлить ход времени, чтобы успеть снова коснуться… пока он спит. Потому что иначе никак. Не сможет рассказать, не посмеет признаться. Его кумир, мужчина, которым он безмерно восхищается, его тренер и друг, его… Не его. И никогда не будет, поэтому все, что ему остается, это украдкой без спроса сорвать прикосновение. Хотя бы так, сквозь стук бешено бьющегося сердца. Все повторяется вновь. Шелковистые пряди волос сквозь пальцы, вспыхнувший румянец на щеках и невесомое касание к горячей коже, осторожное полуобъятие, прижаться ближе. Еще ближе. Опасно. И пусть. Больно, жарко, остро и сладко. Денис жмурится, губы прикусывает — ощущений так много, очень много для того, кто ни разу в жизни не испытывал ничего подобного, не говоря уже о том, чтобы быть настолько близким с другим мужчиной. С мужчиной вообще. Без разрешения близким. Слабый выдох срывается невольно, когда он все же заходит за черту — пробегается подушечками от ключиц к изгибу шеи, очерчивает контур подбородка и замирает, не смея дотронуться до уголка губ. Все, финиш, дошел до предела. Трясет и колотит нещадно, руки дрожат, и по-хорошему надо аккуратно встать и пойти умыть лицо холодной водой, но даже двинуться не может, не способен пошевелиться, поломанный и вдребезги разбитый шквальной волной безответных чувств. Шепчет беззвучно имя, повторяет, как мантру бесчисленное количество раз, вперемешку с болезненно-виноватым «прости».  — Не надо. Всего лишь два слова, касание к ладони и мягкое уверенное переплетение пальцев. Стефан смотрит на него серьезным, совершенно не сонным взглядом, держит руку в крепком плену, не давая дернуться или отстраниться. И сердце пропускает удар. Почти перестает биться на короткие доли секунды, почти превращается в льдинку, охваченную страхом потери. Доигрался. Зашел за черту. Сейчас, вот сейчас его спросит, что это было, заставит объяснить мотивы поступка и будет смотреть изумленно, неверяще, а когда поймет… Лучше не думать, не знать. Глубокий вдох делает, готовится во всем признаться, потому что сил больше нет молчать — кончились, правда, — расскажет все и к черту, будь что будет. Но вместо вопросов и осуждающего взгляда Денис ощущает прикосновение губ к ладони. Нежное, дыханием щекочущее кончики пальцев. Легкие быстрые поцелуи покрывают фаланги, спускаются к запястью, оставляя влажные следы-отпечатки на чувствительной, горящей под касаниями коже. Глаза в глаза, сквозь дикой степени смущение и невозможность поверить в реальность происходящего. В потемневшем взгляде плещется нечто такое, что он видит впервые, чему не сможет дать названия даже спустя какое-то время — что-то очень мягкое, трепетное, маленький блестящий огонек, готовый погаснуть в любой момент или вспыхнуть в яркое неудержимое пламя. Неуверенность? Сомнение? Надежда? И время волшебным образом останавливается без магии, давая им возможность понять друг друга. Наверное, в ответный взгляд он вкладывает чуть больше, чем бесконечность невысказанных признаний, все-все, что способен объяснить без слов — его стискивают крепко и сильно, осторожно и бережно прижимают к себе, и больше не выпускают из согревающих сердце объятий до момента, когда ночь темным бархатным занавесом опустится на засыпанный снегом шале.

***

— Как давно ты… знал? Денис неловко утыкается носом в шею Стефана, смущенно сопит, потираясь щекой о колючую щетину. — С самого начала. — Но почему тогда ты не… Почему только сейчас?.. — Хотел, чтобы ты понял это сам.