Can you feel my heart?

Can you hear the silence? Can you see the dark? Can you fix the broken? Can you feel… can you feel my heart? © Bring Me The Horizon «Can You Feel My Heart»

Кристина Вендалл четырнадцатое февраля ненавидит. Ей хочется собрать все дурацкие «валентинки», что однокашники рассовывают друг другу в шкафчики, в одну кучу, как осенние листья, и поджечь, и смотреть, как они полыхают. Разумеется, она никогда не сделает этого — она ведь хорошая девочка. Бабушка и дедушка опечалятся, если она сделает что-то… плохое. Что опозорит их в глазах всего города, ведь самое важное — это общественное мнение. Важно, что люди говорят о тебе за твоей спиной. О, Кристина знает, что говорят о ней. Странная, сумасшедшая, чудачка. Что она пишет в своем блокноте? Чьи секреты раскрывает в своих рассказах? А, может, она вовсе не рассказы пишет, а доносы? Кристине плевать, что думают о ней одноклассники. Она хлопает стальной дверью шкафчика и прислоняется к ней пылающим лбом. Лите Годфри, этой чертовой «золотой девочке» Годфри, кто-то вручил пышный букет роз, и, кажется, именно такой Кристина видела в руках у Тайлера. А ведь ещё на вечеринке в честь Хэллоуина он приглашал на свидание саму Кристину. Разумеется, когда Лита поманила его пальцем, он побежал к ней. У близняшек в руках — ворох «валентинок». Яркие открытки, часть из которых они, возможно, отправляли друг другу сами, — их очередная ступень на Олимп популярности. Кристина морщится, ей не нужна популярность, ей бы просто хотелось быть-как-все. Она ненавидит не-быть-как-все, ненавидит свою «инаковость», что печатью на ней полыхает, и эта печать видима всем вокруг. Она не-на-ви-дит общественное мнение, о котором так пекутся её бабушка и дедушка. Роман Годфри сидит на перилах школьной лестницы, закуривает и выдыхает дым в воздух, нисколько не заботясь, что его поймают. Вот уж кому на всех наплевать. Кристина помнит, как в октябрьскую дождливую ночь она видела Романа в лесу, пожирающим труп Лизы Уиллоби, а больше не помнит ничего. В её памяти — черный провал, все воспоминания утонули в нём, как в трясине, и Кристина следующим утром проснулась в собственной постели, хотя засыпала дома у близняшек. Ноги у неё были в земле и хвойных иглах, а пижама — в крови. Кристина думает, что Роман зачем-то оставил её в живых, но не представляет, зачем. И было ли это вообще? Может быть, она ходила во сне, пока видела кошмар? Это объяснение кажется правдоподобным, и все эти месяцы Кристина цепляется за него, хотя в глубине души она_знает_правду. Убийство Лизы городок обсуждает ещё более шумно. Полиция вводит комендантский час, но и без него Кристине вовсе не хочется выходить из дома после заката. Ей чудится Роман Годфри — в каждой тени, в каждом шепоте, проникающем в её сны, в каждом кровавом кошмаре. Она почти готова поверить, что Роман стер её воспоминания, оставив вместо них вязкую, удушающую тьму. Она почти уверена, что совершенно не хочет знать, что же тогда произошло, и почему она проснулась вся в грязи и крови, будто героиня романа Стивена Кинга. Кристина смотрит на Романа, он смотрит на неё, и ничерта это не романтично, совсем не как в сериалах Netflix, которые обожают Алиса и Алекса. Это страшно, это жутко; его зелёные, чуть навыкате, глаза пугают; он будто насквозь Кристину видит, каждое её желание, каждый страх. В животе что-то узлом сворачивается, до боли, до жара, и ей хочется съежиться, заползти в угол, как ребёнку. Кто-то толкает Кристину — чего застыла посреди лестницы, идиотка? — и она едва не летит носом вперед, Роману Годфри под ноги, обутые в модные ботинки, что стоят целое состояние.  — Кристина, идем, ты чего застряла? — Алекса и Алисса подхватывают её под руки. — Поможешь нам с открытками разобраться, ты так хорошо ориентируешься в почерках! Они уводят её прочь, к пустующему классу, но Кристина против воли оборачивается. Роман Годфри ухмыляется краешками губ и подмигивает ей. Кристина мотает головой — показалось. Близняшки хвастаются перед ней полученными «открытками» и шоколадками в форме сердечек, притворно сочувствуют, что она ничего не получила сама, но если она будет открытее и дружелюбнее с парнями, то в следующем году всё изменится, это точно. Кристина мимолетом думает, что предпочла бы «валентинку» в виде чьего-то окровавленного сердца, например, кого-то из близняшек, и эта мысль настолько «не её», что она пугается. А ещё больше пугается того, что идея не кажется ей жуткой. Кристина давно поняла, что близняшкам плевать на неё, они всего лишь нашли себе фрейлину, которую таскают за собой туда и сюда. Ей надоело быть фрейлиной, однако она послушно вглядывается в чужой почерк на вырви-глаз-безвкусных открытках и ненавидит саму себя за слабоволие. Послать бы обеих к черту.  — Ой, кажется, это от кого-то из футбольной команды! — Алисса восторженно пищит, размахивая какой-то открыткой. — Кристина, чей, чей это почерк? — и Кристина, давя в себе раздражение, всматривается в неровные строчки, подозрительно напоминающие почерк Алексы. Ночью ей не уснуть. В темноте спальни прячутся тени, шепот раздается из стен, и голос Кристине смутно знаком. Она ворочается, сбивая простыни, и ей жарко, будто в Аду. Ей чудятся крики в лесу, и она резко садится на постели, тяжело дыша. Почти кожей ощущает чужое присутствие, обхватывает себя руками. Если бы Кристина Вендалл верила в Бога, она бы опустилась на колени и молилась, но в мире, где школьниц разделывают, как туши в лавке у мясника, Бога нет. Или он отвернулся от людей, обратив свое внимание на кого-то ещё. На какую-нибудь другую планету. Кристина спускается на первый этаж, попить воды. Проходя мимо дверей спальни бабушки и дедушки, она слышит, как те храпят почти в унисон. Внизу, на кухне, ещё жарче, почти как в адовом пекле, хотя зимой в Хемлок Гроув не очень-то и топят. Кристина берет стакан, наливает воду и выпивает залпом, давится, кашляет, и вода стекает по подбородку. Она вытирает её ладонью, и в темной кухне на мгновение, будто вспышка, ей кажется, что на руках у неё — кровь. Она вздрагивает, и в тот же миг раздается стук, но не во входную дверь, а в ту дверь, что выходит из кухни во двор. В три часа ночи никто не может прийти с добрыми намерениями. В три часа ночи после дня Святого Валентина — тем более. Кристина знает, что маньяки и психопаты могут активизироваться на праздники. Порой — на определенные праздники. У неё потеют ладони, и, несмотря на странное тепло в доме, бьет озноб, как при сильном гриппе. Что-то внутри противится, шепчет, что дверь открывать нельзя, что пути назад у неё не будет. Что-то, обычно зовущееся здравым смыслом, но все доводы разума затмеваются чужим голосом — властным, сильным, приказывающим ей открыть и позволить войти в дом тому, кто стоит за дверью. В Кристине идет борьба, она точно знает, что не должна открывать, но её сила воли проигрывает рядом с гипнотическим эффектом чужих слов. Кристина берется за ручку двери и открывает её. Там стоит Роман Годфри, и лицо его всё в крови, рубашка в багровых пятнах, и в руках у него — кусок плоти, когда-то бившийся за чьими-то ребрами. Алые капли падают на снег. Кристина Вендалл уверена, что смотрит на сердце кого-то из близняшек в руках Романа. Оно, кажется, ещё теплое, словно только что вырвано из груди.  — Я собираюсь поужинать, — произносит Роман буднично. — Пойдем? И сознание Кристины вновь падает во тьму.