«Ты похожа на ночь, А он — на рассвет. Он напьётся вина, а ты — нет. Преступление твоих губ, Преступление твоих глаз Он не может забыть сейчас». — Чи-Ли «Преступление»
10:12 a.m. 29/7/18, near Santa Barbara, California Дыхание учащённое, пульс разгоняется до ста шестидесяти. Осталось всего тридцать семь километров. Совсем чуть-чуть. В горле свербит от жажды. Как же можно было так воды не рассчитать, не впервой ведь две сотни километров преодолевать! Бутылка, как назло, пустая бьётся о раму, напоминая об оплошности. Надо бы выбросить её на ходу, чтобы глаза не мозолила, но подарочная, Славкина, а он внимательный, этот друг. Лучший друг из эмигрантских, обжившийся громадным коттеджем в сердце Калифорнии. Солнце жадно печёт, прогревая мокрое тело до тридцати шести градусов по Цельсию, сколько же это получается по Фаренгейту… Боковое зрение улавливает блеск Хаммера цвета металлик, быстро сокращающееся расстояние, потерянный из рук руль, лязг шин, тупой удар — ярко-зелёная щекочущая трава и мелкий щебень под футболкой. Глаза открыть выходит не с первой попытки: он щурится, хотя в помещении нет ни солнечного, ни искусственного света, только где-то вдалеке виднеется тонкий фитилёк от свечи. Видимо, головой приложился как следует, ему бы сейчас таблетку аспирина, холодную влажную повязку и поспать в тёплой постели. А лучше к доктору, в клинику, чтобы исключить сотрясение головного мозга… Но он и шевелится с трудом, кисти ломит, словно их связали тугой бечёвкой и держат в одном положении часов пять, как минимум, в горле — самая сухая пустыня, не знавшая дождей веками, в голове — шум, вокруг — тишина. Он осматривается, что даётся ему с большим трудом, но ничего, кроме тёмных стен с одним маленьким окном в противоположной части комнаты, не видит. Кровать под весом его тела поскрипывает и отдаётся новым и новым приступом боли в голове. Руки — теперь они приковали его внимание — одеты в наручники, закреплённые по обе стороны на железный каркас кровати. Ноги верёвками привязаны к металлическим прутьям. Хочется пошевелиться, но даже малейшее движение отдаётся адской болью в висках, правой руке и правом колене. Мысли скованы, тело заперто, он находится в заточении — эта мысль приходит далеко не первой, но ужасает своей новизной, небывалостью, глупостью, идиотизмом. Кто и зачем его здесь держит, тот парень на Хаммере, да что ему может быть надо? Деньги? — Я готов заплатить! — кричит он в пустоту охрипшим и осипшим голосом. — Сколько? Сколько ты хочешь? (здесь и далее англ.) Господи, у меня есть деньги! Только дома. У друзей есть. Они рядом. От того места минут десять на машине. Давай мы с ними свяжемся? Дай мне телефон. Или я продиктую. Пиши. Записывай. +1 310 224 8939. Готов? Я попрошу, только скажи сколько, они привезут, быстро, очень быстро, сейчас прямо. Ты звонишь? Да?.. — он переводит дыхание, отчего-то всхлипывая и лихорадочно озираясь вокруг, ища хоть признак нахождения кого-то живого поблизости, любое движение, намёк на него. Но, увы, царит полнейшая немота, отсутствие людей, слов, звуков, требований. Неужели он здесь будет один? И умрёт тут же в одиночестве от недостатка жидкости в организме, кричащего о себе спутанным сознанием и дрожащей слабостью? Стало не столько тревожно, сколько истерически страшно. — Кто-нибудь! — крикнул, что есть мочи, он. — Прошу вас. Пожалуйста, — тише, вполголоса. — Пожалуйста, — тихо, одними губами, по-русски. Это не может быть шуткой. Это было бы чересчур даже для самых ярых любителей приколов из ближайшего круга. Конечно, они любят «случайно» отправить жене с его номера что-то пошлое и вульгарное, а потом вдогонку послать «извини, ошибся, с кем не бывает». Или на юбилей подарить торт в виде огромного фаллоса с надписью большими буквами: «Дружно желаем. P.S. Надо было раньше». Или написать у окон дома: «Выходи, Ваня! Мы тебя любим!» Хорошо, даже перекрашивание его Ауди в розовый цвет он сейчас готов простить, уже простил! Но это явно не розыгрыш, никто на подобное не способен. Если лишили сознания и связали, но не просят денег, — значит, хотят получить что-то ещё. Какие могут быть идеи у парня на блестящем Хаммере? Секс? Изнасилование? Извращения? О, боже мой, что за глупости, звучит бредово! Но стало ещё страшнее. Маньяк? Расчленение? Каннибализм? Продажа органов? О, последнее — самое вероятное. Господи, нашли бы помоложе да поздоровее. Какая глупая оплошность со стороны преступника: красть среди бела дня на дороге белого сорокалетнего мужчину на велосипеде. Взять нечего, внутренние органы — и те — не в лучшем состоянии. Может, позарился на то, что вокруг ни души и парень якобы спортсмен и, возможно, ЗОЖник, не запустивший себя? А если всё-таки похититель — сексуальный маньяк? И нужно становиться частью его гарема? Или он в конце не только лишает всяческой чести, но и убивает, распродавая на органы? Да какая разница, что будет «в конце», важно лишь, как со всем этим справиться сейчас! Или это — политическое преступление? Мол, российский гражданин в Штатах, медийный, можно устроить скандал, ещё одно средство в информационной войне. Но не пропагандист ведь, отношения к государственной машине не имеет, к государственным наградам не причислялся, к Путину на чай не захаживает! Может, преступник хотел всех удивить? Как нелепо получается-то! Он пытается размять затёкшую кисть, жмурясь от застлавшей глаза боли. Нужно начать умолять. Не сработает. С преступниками это не работает. Право слово, не жена ведь заперла в этом пахнущем сыростью помещении. Надо держаться и договариваться. В ушах раздаётся звон, предвещающий потерю сознания. Он это знает, он такое уже проходил. И, вцепившись пальцами в жёсткий матрац, откидывает голову назад, стараясь совладать с панической атакой. Невозможно сейчас обратиться в овощное состояние, совершенно невозможно отключаться, надо выждать, проявить волю, терпение и освободить себя. Он замирает, услышав скрип — да, это определённо звук, исходящий от половиц. Звон в голове пропадает, оставляя место абсолютному молчанию, нарушенному лишь мерным скрипом деревянных досок. Он резко распахивает веки, мучая себя новым витком боли и взирая на чёрный потолок. Человеческое присутствие ощущается на уровне воздуха, дыхания, отчего все нервы в теле напрягаются, создавая плотный узел. — Чего вы хотите? — произносит он громко, сдержанно и почти уверенным голосом. В ответ — глухая тишина. Ему приходится напрячь все мышцы в теле, чтобы чуть-чуть приподнять голову, дабы увидеть что-то ещё, кроме бездонной темени над постелью. В нескольких метрах от себя он видит силуэт, являющийся чётко женским, облачённый в нечто бесформенное, вроде безразмерной кофты. Удивление от увиденного сиюсекундно сменяется тупым отчаянием, непониманием, злостью. — Где он? И что ему от меня нужно? Вы ему помогаете? В ответ — та же тишина, только расстояние уменьшилось до полутора метров — так, что он мог частично рассмотреть черты лица и поразиться. — Или вы — его пленница? Давайте поможем друг другу. Ей, кажется, лет двадцать в потёмках. Спутанные волосы, глаза, отчего-то нервно рассматривающие его, на губах — презрение? Или это обман зрения? — Вы что-нибудь знаете? Где мы и кто нас держит? Она не говорит. Он видит, что её губы шевелятся, но звуков не рождают. — Вы можете мне помочь? Я очень хочу пить. Здесь есть вода? — предпринимает ещё одну попытку он — главную, от которой зависит, продержится ли он ещё пару часов в сознании. Женский силуэт удаляется вглубь тьмы помещения. Он шепчет себе под нос всякие грубости, проклиная всё, что приходит в голову. — Пожалуйста! — кричит он ей вслед. — Мне нужна вода! Она возвращается спустя пару минут, держа в руках металлическую чашку, и застывает на том же самом месте. — Ну, там вода? Подойди же, не стой на месте! — срывается он, но глушит в себе зачатки агрессии, видя, что она и не шелохнулась. В голове творится какой-то сумбур, и слишком сложно удерживать мысли, они будто разбредаются вне всякого порядка и логики. Внутри горит красная табличка с обычной надписью «ВЫХОД», только твердит — «ВОДЫ». — Не бойся. Просто подойди ближе. — Что ты готов за неё предложить? — глаза кажутся чёрными, а весь образ незнакомки — размытым, нечётким. — А что ты хочешь от меня получить. Деньги, славу, помощь? Она смотрит на него без доли интереса, бессмысленно. — Я пока не знаю. А ты можешь предложить мне деньги, сколько? Пытаясь поймать зрительный контакт, он вглядывается в темноту, что отдаётся новой болью. — Хотя нет, не нужно. Я не вымогательница. Давай просто посидим здесь молча, и всё. Я смогу удовлетвориться этим. Он непонимающе водит головой из стороны в сторону, будто раскачиваясь, всё больше погружаясь в яму недоумения и тревоги. — Ты хочешь помолчать со мной? — слова получаются неуверенными, странными, угловатыми. Невозможно ведь в это поверить: зачем кому-то лишать человека сознания и дееспособности, закрывать в каком-то вонючем подвале, чтобы просто подержать его там? Это некий метод консервации, выдержки? Но для чего, что для него готовят в будущем? Больше в неведении быть не хотелось. — Мне неинтересно с тобой разговаривать. И мне наплевать, кто ты, откуда и какие у тебя мысли. Мне всё равно. Так что давай молчать. Если, конечно, тебе хочется выпить воды. — Меня зовут Ваня, Иван. — Замолчи! — впервые она сказала чуть громче полушёпота. — Или я сейчас уйду, и ты вскоре потеряешь сознание от недостатка жидкости в теле. — Я не произнесу больше ни слова, только дай мне воды. Она протягивает старую дедовскую чашку и утыкается ею с размаха в его губы. Слышит лёгкое шипение и видит стиснутые от боли челюсти. Волна дрожи разливается по телу похитительницы: ей нестерпимо, до зуда хочется бросить здесь же эту металлическую кружку, оставить этого мучающегося от боли мужчину и сбежать, не зная дороги обратно. Но существовало два решительных «но»: это её дом и работа должна быть выполнена. Впервые она ловит на себе его взгляд, глаза в глаза. И снова возникает острое желание скрыться от его внимания, вопросов. Зачем она согласилась на это предложение? Известно — зачем. Но оттого не проще делать вид, словно ей легко находиться в заточении с этим чужим человеком. Похитительница отстраняет чашку от плотного соприкосновения с губами пленника и медленно наклоняет её, будто завороженная наблюдая за тем, как он широко открывает рот и быстро, словно действительно был близок к смерти, глотает. Она следит за динамическим движением кадыка, слышит шум поглощаемой воды и замечает, что тремор рук медленно сходит на нет. — Складывается ощущение, будто я тебя действительно мучаю, — она ловит на себе его абсолютно потерянный взгляд и успевает проследить за тремя жирными каплями воды, стекающими по подбородку. Без каких-либо на то оснований костяшкой большого пальца вытирает их. Степень его недоумения вырастает до космических высот: во все глаза он глядит на неё, прожигая интересом. — Путники в пустыне и страдальцы не позволяют себе быть столь невнимательными. — Почему ты меня здесь держишь? — Хочешь пить? Он жадно кивает. Следующие три кружки воды он поглощает быстро и аккуратно, не повторяя своей прошлой оплошности. С четвёртой опустошенной чашкой похитительница удаляется, оставляя пленника вновь наедине с его блуждающими в беспорядке мыслями. Она возвращается, когда за окошком напротив уже глухая ночь. Он мучается, всё ёрзает на доступном ему пространстве, пытаясь игнорировать то колющую боль в колене, то щиплющую — в кистях рук, то ударяющую молотом по вискам и затылку — головную. — Страшно? — обращается она к нему, заняв ту же позицию в полутора метрах. Пленник безнадёжно заглядывает ей в глаза, но тут же, словно одумавшись, отводит взгляд и потупляет его на металлических прутьях кровати. — Не боишься остаться здесь навсегда, умереть на этой постели, в одиночестве, без памяти, в муках? Так, что никто и не узнает, откуда же ты ушёл в последний путь. Не прозвучат церковные молитвы в твою честь, никто не придёт на могилу. Не страшно? Он крепко сжимает прохладный металл, очевидно краснея от напряжения. Он не смог сдержать себя в руках, он поддался на провокацию. Стыдно. Она ведь только к этому и стремится. Слабость. Слабак. — Тебя же должен кто-то ценить и любить… Тогда, должно быть, очень боязно. А если нет — то и лучше, приятнее почить без чьих-то мерзких и лживых сожалений. Он заставляет себя не поднимать головы, не смотреть ей в глаза. — Мне кажется, что ты знаешь, о чём я говорю. — Ты хотела молчать. Так и следуй своему желанию. — Странно, но в мои планы не входило остаться в твоей голове монстром и приходить в кошмарах. Он сжимает и разжимает кулаки, стараясь совладать со злостью. — Какова твоя цель в таком случае? — спокойно, не смотря в глаза. Она пожимает плечами, не зная, так и не придумав, что ответить. — Развяжи меня, — вдруг произносит он и замолкает, удивившись неожиданному порыву. — Зачем? — Мне нужно в туалет. Сократив расстояние, она вплотную подходит к кровати, встаёт одной ногой на её край и, перебросив вторую ногу над его телом, садится к нему на бедра. Мочевой пузырь тупой болью на секунду заставляет закрыть веки. Он ощущает, как она мерными движениями раскачивается, вынуждая его жмуриться и мысленно молить об окончании этой муки. — Прекрати! — цедит он. — Я тебе помогу, — он приоткрывает веки и следит за тем, как она грудью укладывается на его тело, опуская руку под кровать. Спустя мгновение он видит перед собой разрезанную, некогда литровую бутылку. — Сюда? — он косится на пластик. — Или под себя. Варианта всего два. — Я потерплю, — бросает он и отворачивается в сторону. — Так не пойдёт, — он смотрит с ужасом, как она привстаёт и стягивает с его бёдер шорты вместе с нижним бельём. — Господи, зачем ты это делаешь?! Перестань! Но похитительница не слушает пленника: она спускается ниже, на ноги, отчего мужчина шипит в губы, стаскивая за собой одежду. — Я не могу дать тебе свободу, мне жаль. Она осторожно берёт член в руку, действуя под тревожным взором мужчины, и направляет предполагаемую струю в бутылку. Он держится, глядя с укором и стыдом на преступницу. — Тебе не отвратительно? — Мне всё равно, — безэмоционально отвечает она. И мужчина мочится в эту чёртову пластиковую бутылку, проклиная мысленно всё на свете, уделяя особенное внимание похитительнице. Она возвращает ему трусы и шорты, вновь укладываясь на его торс, ставя бутылку на пол. Мужчине и ранее было дискомфортно, сейчас ко всем прочим эмоциям присоединился стыд, жгучей волной прибившийся к лицу. Он не мог физически поднять глаза, чтобы взглянуть на свою похитительницу. Она застывает, лёжа на его груди, рассматривая что-то в его профиле. — Не волнуйся, успокойся. Иначе ты не выдержишь до конца. Относись ко всему, что будет происходить здесь, как к наиглупейшей комедии. Ведь то, что мы сейчас делали, — так комично, не находишь? И я смехотворна. Я — не монстр. Мужчина разворачивается чересчур резко и глядит прямо на неё, ощущая дыхание и едва не утыкаясь подбородком в её нос. — Я не нахожу происходящее смешным. Я не понимаю, зачем ты всё это делаешь. — Не знаю. Но мы пока живые и можем импровизировать. — Мы можем снова молчать? Она опускается на пол, забирает бутылку с мочой и уходит восвояси. Приходит в сознание в то время, когда за окошком видны яркие солнечные лучи. Тело всё больше ломит, спина онемела, правда, головная боль ушла. Озирается, осматриваясь. Тёмно-серая краска на голых стенах, по углам комнаты ящики и разбросанные вещи, в центре — деревянный коричневый стул с оставленной на нём почти сгоревшей свечой. По обе стороны от кровати — шкафы с книгами. Раздаётся шарканье по забетонированному полу, и вскоре он в конце комнаты видит свою похитительницу, молодую девушку со светлыми распущенными волосами до поясницы, в белом платье с, кажется, цветочным принтом, оголяющим бледные тонкие ноги. В руках у неё небольшой контейнер и чашка. — Во сне ты проклинал меня, обещался задушить голыми руками, — подойдя к кровати, она поставила посуду на полку в шкафу. — Я этого не скрываю. — А как же «не убий»? — он смотрит, как широко и весело она улыбается, приставляя чашку к его губам и жестом прося наклониться. Мужчина отхлёбывает, понимая, что пьёт нечто схожее с клюквенным компотом, который варила ему мама в детстве. Следом девушка отстраняет чашку и, присев на край постели, протягивает кусок чего-то мясного, подцепленного на вилку. — Последний обед? — произносит он — почему-то — откровенно шутливо, принимая пищу. Следующий кусок она поглощает сама. — Я не ела ровно столько же, сколь и ты. Так что, если этот обед последний, то для нас двоих. — Если бы не обстановка, я бы счёл эту фразу романтичной. — Пей, — она подносит чашку к его рту, но мужчина плотно сжимает губы. — Я не готов испытать тот позор снова. — Тебе нужно в туалет? — Нет, — он отрицательно машет. — Ни за какие коврижки. Девушка ставит кружку на полку и, перекинув ногу через его тело, садится на бёдра. — Не смей повторять это, — молвит он грозно. — Серьёзно. Я приложу все усилия, чтобы испачкать твоё белоснежное платье. — Что за дурачества… — Она снимает шорты и трусы практически моментально. — Послушай! Если у тебя есть цель опозорить меня, то сделай, пожалуйста, что-то поэффектнее! — Я лишь не хочу допустить разрыв мочевого пузыря, это может быть смертельно. — Всё! Уйди, прошу тебя, оставь меня в покое! — он отворачивается на оказавшейся под ним ночью подушке вбок и закрывает глаза. Завершив с процессом удовлетворения нужды, он всё так же остаётся с нахмуренным лицом лежать, смотря куда-то неопределённо в стену. — Сколько это будет продолжаться? — бубнит рассерженно мужчина. — Всё происходящее для тебя как игра в куклы, в детстве не наигралась? — У меня была только одна кукла, и я очень её любила. Девушка осторожно кладёт руку на внутреннюю сторону бедра мужчины, проводя рукой, медленно скользит по пенису, обводя по кругу головку. — И что с ней стало? — на выдохе произносит он. — Её выбросили как мусор. Создаёт кольцо из пальцев и ведёт вдоль полового органа, время от времени бросая короткие взгляды на профиль мужчины. — Вспоминаешь с болью? — Скорее с разочарованием. — Мне жаль. — Тебе плевать, как и мне сейчас. Твои лживые слова мне не нужны. Не дав ему кончить, она безмолвно уходит. Возвращается она в потёмках, держа в руках новую свечу, оставляет её на стуле и присаживается на край кровати, протягивая пленнику стакан с водой. — Извини, — сделав последний глоток, говорит мужчина. — Как ты думаешь, зачем ты мне? — Ты сумасшедшая? — И что же я, сумасшедшая, от тебя хочу? — Все предположения исчерпаны. Девушка перебирает мужские пальцы. — А если со мной всё в порядке, такой вариант у тебя был? — Тогда ситуация становится ещё более сумбурной и спутанной. Об этом я боюсь думать. — По нужде? — он кивает, а она, не дожидаясь ответа, садится на его бёдра. Она ставит на пол бутылку с мочой, надевает пленнику шорты и располагается на его груди. — Две ночи уже не сплю, — ведёт указательным пальцем вдоль рёбер, — холодно. Я подремлю немного, а после приготовлю тебе еды. Ему не спится: мысль, что ситуация становится окончательно безрассудной, его гложет. Сколько он уже в этом тёмном сыром помещении? Около двух суток. И как долго он будет вынужден ещё провести здесь, чего ждёт эта девица, каковы её намерения? Она действительно видится ему сумасшедшей, ненормальной, странной. И её поведение вызывает массу вопросов. Мужчина слышит, как сопит на его груди юная девушка, какой безобидной она кажется сейчас… И что же творится в её голове? Сможет ли она его отпустить? Или убьёт? Она обхватывает руками его спину, шепча сонно: — Так холодно. За пару мгновений до рассвета она кормит его омлетом, поит вишнёвым соком и умывает. — Ты думал когда-нибудь о том, сколько ты стоишь? — Вопрос риторический? — Я хочу узнать цену. — Не знаю. Я старался никогда не продаваться. — Я говорила, что не выношу ложь. У всего есть стоимость, и у тебя тоже. — Можешь назначить. Девушка смотрит на мужчину, поджав губы. — Пять тысяч долларов без учёта налогов. Четыре шестьсот двадцать три на руки. Плюс оплата перелёта до университета, транспорт и сторонняя помощь. Вкупе пять тысяч четыреста восемьдесят один доллар… Он бестолково смотрит на похитительницу несколько секунд и, наконец, в растерянности отводит взгляд. — Я учиться хочу и жить. Извини. Девушка занимает позицию в тех самых полутора метрах от пленника. — Сейчас я принесу тёплой воды и омою тебя. А после мы попрощаемся. Она методично и внимательно снимает с мужчины одежду, протирая потную и пыльную кожу тёплым полотенцем. Пока он, отвернувшись от преступницы, глядит бездумно в серую стену. — Готовишь меня к жертвоприношению? — А ты хочешь отдать себя в жертву? — В зависимости от того, во чью славу эта жертва. — Когда-нибудь, но не сегодня. Нужно привести тебя в порядок. — Зачем? — понуро спрашивает мужчина. — Чтобы ты, как и прежде, мог нравиться всем и каждому. — Откуда тебе знать, что это было именно так? Ты решительно отказалась хоть что-то обо мне узнать. — Я тебя вижу и слышу — этого вполне достаточно для понимания. Он лежит перед нею почти нагой, в одной лишь помятой футболке, подвёрнутой на груди. — Чего тебе не хватает? Страстей, приключений, восторга? — Одень меня, прошу. — Игры? — Пожалуйста. — Или любви? Девушка снимает юбку, футболку и бюстгальтер, чуть замешкавшись, оставляет трусы на стуле. Голая подходит к мужчине, встав перед ним на колени, чтобы лица были на одном уровне. — Я, возможно, поступаю опрометчиво, ибо это не было задумано. Считай это моим собственным упущением. Надев латекс на пенис мужчины, она забралась на его бёдра, оставив дорожку поцелуев от паха до шеи. Чмокнув в подбородок и ощутив эрегированный член меж ног, она, поймав на себе взгляд пленника с неопределённой эмоцией, очень медленно опустилась на пенис. Девушка смотрела в его серые глаза и понимала, насколько большую ошибку допустила, согласившись похитить его. План тут же дал осечку, как только он стал с ней говорить, о чём-то просить, позволять делать всё, что она себе никогда ранее не позволяла с другими пленёнными, это табу, дикость, бред. Но он позволял, наблюдая так внимательно, заинтересованно — так, что мысли остановиться возникнуть не могло. Она двигалась быстро, пульс бил где-то под сонной артерией, а голова шла кругом. Похитительница и пленник не теряли зрительного контакта и в тот момент, когда он достиг оргазма, и тогда, когда она кончила. Она тут же спустилась на пол, вернула всю его одежду, надела футболку и спешно покинула комнату. В пять вечера Гамильтон отправил ей сообщение, что пригонит тачку через час. Она приняла контрастный душ, надела лучшее платье и уложила волосы. Когда она вошла в комнату, мужчина спал. Недолго она рассматривала его лицо, пытаясь, быть может, отпечатать его в памяти. Ей сейчас нужно будет его разбудить, сказать что-то напоследок и вколоть снотворное. А что говорить-то? Может, лучше не будить вообще, а лишь продлить сон? Он станет её последним заказом. Она заработала денег на университет, она скоро будет учиться на математическом факультете в лучшем техническом колледже Соединённых Штатов. Сумела. Добилась. Он — её конечный шаг с тропинки, которая закончилась. Девушка наклоняется к лицу мужчины и, колеблясь, с сомнением смотрит. Поцеловать? Не лишнее ли это? Оттолкнёт? Или не почувствует? Аккуратно она прикасается к его губам и, отстраняясь, задумчиво негромко произносит: — Ты останешься единственным светлым воспоминанием в этом городе, Ваня, — молвит на русский манер. Мужчина прыснул. — Это конец? Она еле заметно кивает. — Как я должен с тобой попрощаться? — «Иди к чёрту, Марта»? Он улыбается. — Давай в последний раз опорожним мочевой пузырь, — говорит она насмешливо и тянется за бутылкой. — Марта? Девушка замирает, совершенно не заметив, как выдала своё настоящее имя. — Да. — Я всё думал о том, чтобы будущую дочь назвать Мартой. — Существуют какие-то преграды? — У меня больше не может быть детей. — Ты останешься живым, по крайней мере я тебя верну таковым. Иван успевает схватить за палец быстрые и отчего-то нервно двигающиеся руки девушки. Она замирает и смотрит на него. — Я тебя не считаю монстром. — А я дала бы за тебя гораздо больше. Похитительница и пленник улыбаются друг другу.***
«Ваня, Ваня, Ваня! А в море волны затихают иногда. Ваня, Ваня, Ваня! А во мне мне печаль, как жёлтая луна!» — ТИНА «Ваня»
6:20 p.m. 31/7/18. Santa Barbara, California Гарик опрыскивает цветы, которые некогда его жена привезла в дом Славы Садовничего. — Как думаешь, ему понравилась эта шутка, развеялся? Саша безуспешно старается открыть бутылку швейцарского пива, но то скользит рука, то открывашка. Слава пожимает плечами и, читая сообщение от водителя, произносит, растягивая мысль: — Парень у нас весёлый, должен оценить… — Жду не дождусь его рассказа, — со словами Мартиросяна шумно вылилось пенное на стеклянную столешницу. — … на крайний случай я поставил диван в кладовку и замок. Саша хмыкнул себе под нос. — Надеюсь, всё прошло так, как мы договаривались. — Я более чем уверен в этом. Но, Слав, нужно принести в кладовку ещё два дивана. — Пока будет отходить, займёмся этим. И да, главное — не говорить сразу, что стало с его байком. Втроем они затащили тело Урганта в спальню и, укрыв одеялом, оставили высыпаться и приходить в себя.***
»… и если я однажды замолчу, Меня не предавай, я так хочу. Надеяться, держаться, дожидаться. Ах, только бы надолго не прощаться…» — Юта «Жили-были»
2:17 a.m. 25/1/19, Cambridge, Massachusetts Это Кембриджское кафе было для Урганта традиционным местом посещения: вот уже трижды за полгода он сюда приезжал, садился под красным абажуром лампы и заказывал ромашковый чай. Он знал, что от корпуса MIT до входа в кафе семь минут добираться. Правда, он и не предполагал, что для того, чтобы уложиться в эти короткие семь минут, нужно бежать на самой последней скорости. Чашка была на две трети опустошена, когда на его плечи легли ладошки, а затем проворная рука ушипнула кожу под правым ребром. — Не спал? — Иван слегка поворачивает голову и сразу получает поцелуй в небритую щёку. Девушка обнимает мужчину за шею, утыкаясь в затылок и вдыхая аромат. — Новый от Армани? И костюм, — она, дурачась, дёргает за лацканы. — Я специально для тебя отобрала велосипед у одногруппника. Иван улыбается широко-широко. — Стало быть, устроим гонки, которых это захолустье ещё не видело? — Только тебе следует беречь себя, ты у нас хрупкий. — И привлекательный. — Но привлекательный. Они вышли из кафе, шутливо толкая друг друга. — Какие сегодня были дисциплины, Марта?