Don't forget

      В ушах небольшой гул после долгих часов работы, но даже благодаря этому голова уже не соображает. Снова палец нажимает кнопку повтора, и въевшийся в подкорку созданный Ханбином бит повторяется в который раз. Сколько он не менял трек, а чего-то до сих пор не хватает.       Ханбин устало откидывает голову на спинку стула, посмотрев в потолок; лишь бы свет от монитора больше не бил так сильно по глазам. Казалось, потолок немного плывет. Палец машинально продолжает нажимать на воспроизведение. Посмотреть со стороны — сцена выглядит так, будто пластинку заело.       Как долго это продолжается, Ханбин и сам уже не знает. Нет, не эта бессмысленная трата времени на данный момент. Одиночество. Если не выступления, подготовка к ним и иже с ними, то он всегда сидит один в студии, изводя себя до посинения в этой душной комнате, которая еще совсем недавно казалась такой родной, а теперь похожа на тюрьму. Окружение из бойкой команды друзей, целеустремленных, воспитанных на тяжелых шоу на выживание, прошедших столько трудностей вместе, медленно превратилось в редкие встречи совершенно с другими людьми, которых слабо можно назвать близкими друзьями. Ван, Рэсон, остальные… Классные ребята, но своим среди них Ханбин так и не смог себя почувствовать.       И никто не виноват, он сам загнал себя сюда, отдалившись от всех. А может быть, все-таки виноват не только он? Нет, Ханбин не может винить кого-то из ребят в своих проблемах, по крайней мере, он пытается. Главное — не закрывать глаза надолго, прежде чем не выпьет снотворное, чтобы в голове не возникал один единственный образ, вызывающий боль и непреодолимые вспышки гнева.       Но Ханбин забывается, закрывает глаза и возвращается к запретным воспоминаниям. Подумать только, уже около двух лет прошло, а становится все только хуже. Так не хочется всего этого деления на До и После. Больно-то вдвойне. Даже пить стал, несмотря на непереносимость алкоголя. Вконец испортился.       Для всех старается казаться сильным, но вспышки апатии что-то зачастили, даже перед фанатами не скрывает во время проведений соло-трансляций. И сам уже понимает, что это некий крик о помощи, только вот его никто не слышит. Никто нужный. Все одногруппники заняты своими делами, а их лидер медленно угасает у них под носом. Да и стыдно Ханбину им о своей слабости рассказать, чувство, что уже не поймут, как раньше, потому что между ними стена возникла, которую что разбить, что перепрыгнуть сложно, а обойти и подавно.       В последнее время кожа приобрела болезненный оттенок, под глазами черные круги, которые еле-еле скрывает макияж. Состояние в целом паршивое. И сейчас тоже виски сдавливает.       По губе, к подбородку, бежит что-то мокрое. Ханбин тянется вытереть, заранее зная, что происходит. Он размазывает кровь в попытке вытереть и смотрит на окровавленную руку, как на чужую.       — Я в порядке, — произносит в пустоту Ханбин.       Со стороны входа слышится презрительное хмыканье.       О. А его каким ветром сюда занесло? Почтил своим присутствием, так сказать — не иначе.       Ханбин безразлично смотрит на силуэт в дверях. Хоть и темно, но не признать трудно — совсем легкого света от экрана хватает.       — Оставь меня в покое.       Он отворачивается и вытирает кровь с пальцев сухой салфеткой. Рука предательски дрожит и двоится в глазах. Господи, за что все так хуево?       Чживон просьбу игнорирует и подходит к Ханбину, угрожающе становясь рядом. Смотрит сверху-вниз, а взгляд такой, будто Ханбин уже мертв. Думается, откуда у него берутся все эти душещипательные тексты? Просто через просмотры дорам? Как бы не так. Соврать фантам, что опыта нет — проще простого, хоть в груди и дыра. Вот она причина, прямо перед ним, сопит, как ребенок, и ждет чего-то. Зачем приперся вообще, когда на протяжении стольких лет старательно избегал оставаться в одном помещении только вдвоем? Почему сейчас?       — Ну чего тебе?       — Мимо проходил.       И тишина такая, не неловкая, а натянутая. Были бы силы, Ханбина бы уже прорвало, так долго он все держит в себе. Все это время героически сдерживал накопившиеся, на камеру улыбался, как дурак. После съемок одного эфира на «Еженедельном айдоле» до того тошно было от Чживона, что организм действительно решил устроить внутри переворот и избавится от нескольких органов не самым приятным путем. Наверное, лучше, если бы сердце тогда действительно оказалось снаружи.       Чживон достает еще одну салфетку из коробки и наклоняется к Ханбину, чтобы вытереть кровь с лица. Тот отмахивается, выворачиваясь.       — Спятил?       Его жестко фиксируют свободной рукой за подбородок. Оба смотрят друг на друга зло, но Чживон все равно с несвойственной ему заботой доделывает начатое (а когда-то она была вполне свойственной).       — Может быть, выйдешь уже отсюда на свежий воздух? Засел тут как подвальная крыса, до могилы не далеко такими темпами.       — Тебе-то какая разница? Лучше бы и дальше игнорировал мое существование, на кой-черт приперся сюда? — он показательно отворачивается к монитору, в который раз за сегодня включая трек.       — Ханбин, — Чживон с присущей ему жесткостью кладет ладонь тому на плечо и разворачивает снова к себе.       — В глаза смотри, когда разговариваешь со мной.       Ханбин встает весь в напряжении.       — Вот это да, это я от тебя слышу? Ты, как последний трус, избегал мне все это время в глаза смотреть, а теперь так заговорил? Что, совесть внутри проснулась или жаль меня такого видеть? Так вот что я тебе скажу — прекрати меня жалеть, как бездомную дворнягу, оставь меня раз и навсегда. Тебе должно быть плевать на то, что со мной происходит. Ты сам так захотел. Даже если я буду подыхать, это не твое собачье дело, понятно тебе?       И Ханбин смотрит в глаза, буквально прожигает взглядом в ответ. Сердце колошматит, в ушах все также шумит и мешает собрать адекватные мысли в кучку. Еще немного и у Ханбина все-таки рванет.       Чживон делает шаг вперед, отчего Ханбину приходится сделать шаг назад — к столу.       — Слушай, ты. Я никогда не говорил, что не переживаю и не буду переживать о тебе. Значит, ты всегда считал меня настолько бездушной скотиной? — еще один шаг вперед. — Очень приятно, ничего не скажешь. Не думаешь, что наша холодная война затянулась?       — Считал тебя бездушной скотиной? Да ты она и есть! Ведешь себя как последний мудак. Приручил, затем просто выкинул на улицу, а теперь несешь какую-то херню.       — Я не собираюсь смотреть на то, как ты медленно убиваешь себя в одиночестве, чтобы ты там себе не напридумывал. Ты нам нужен. И я вытащу тебя из этого дерьма или выбью его из тебя.       У Ханбина в итоге прорывает.       — Ты? — истеричный смешок. — Это ты виноват во всем, что происходит! Это ты бросил меня! А теперь ты и решил все исправить? Не слишком ли многое на себя берешь? Думаешь, потянешь? Ты тот, кого я хочу видеть в последнюю очередь, — глаза предательски блестят.       Чживон знает, что Ханбин блефует, хотя в этом одновременно есть и своя правда. Он делает еще один шаг, и у Ханбина не остается путей отступления — поясницей чувствует стол сзади.       — Мне больно, — Ханбин хочет что-то выкрикнуть, но Чживон грубо зажимает ему рот ладонью, чтобы договорить. — Мне больно смотреть на тебя такого. Так не должно быть. Я говорил тебе, почему так поступил тогда. Думаешь, тебе одному тяжело было?       Ханбину удалось отвертеться от чужой ладони.       — Это все твои жалкие оправдания. Ты просто трус и никто больше. Боялся лишь за свою шкуру. Что скажут о великолепном Чживоне друзья, если узнают о подобном сраме? Засмеют и конец авторитету! Сбежал от меня к Донхёку, смотрящего на тебя преданными глазами, но в котором ты был уверен, что за рамки тот никогда не выйдет, как я. Как мы с тобой.       Обида обжигающе струится по венам с новой силой, и Ханбин уже даже не хочет сдерживаться, просто выскажет наконец все, сколько бы стыдно не было за свои до сих пор оставшиеся чувства.       Потому что при всей своей скотности Чживон остается все таким же невероятным. Ханбин еще помнит, каким тот может быть, что в нем еще осталось от прежнего Чживона, и это редко, но видно, когда он слишком расслабляется, по привычке делая то, чего давно уже не должен по отношению к Ханбину. Избегание, от которого больно кололо постоянно в груди, разбавляла ненависть от того, что Чживон порой кидал вороватые взгляды исподтишка, когда никто не видит, хотя должен был сдерживать себя на сто процентов, чтобы не давать Ханбину надежду. Но Ханбин слишком часто смотрел на него, чтобы подобного не замечать.       — И сейчас ты приперся сюда так внезапно, говоря, что тебе больно на меня такого смотреть, хотя прекрасно знаешь о моих чувствах и что твои слова сделают мне только хуже. Если ты так хотел услышать от меня, что я сломлен, так вот знай — я не в порядке! И никогда не буду, потому что не могу избавиться от чертовой любви к тебе, сколько бы не пытался.       Чживон наседает, и поднимает Ханбина, силой сажая того на стол. Одной рукой крепко сжимает бедро до боли, удерживая, а второй шею, и целует зло, неприятно стукаясь зубами.       — Какого хрена ты творишь? — возникает Ханбин.       — Заткнись ты уже. Как всегда истеричишь и не даешь договорить. Чживон снова напористо целует, влажно проводя языком по губам сопротивляющегося Ханбина. Ханбин же трясущимися руками хватается за чживонову толстовку, как за опору, чтобы не упасть спиной на стол, потому что Чживон сильно давит.       — У тебя всегда было странное понятие слова «разговор», оттого и слова нормально не проговариваешь, походу, — язвительно шипит Ханбин.       — Дай мне еще один шанс, придурок, — Чживон хватает Ханбина за грудки, подтягивая ближе к себе.       — Так прощения не просят, мудак. Считаешь, сможешь вымолить у меня его, спустя столько времени и учитывая ту боль, что причинил мне?       — Я сам себя угробил по своей вине, — тихо прошептал Чживон.       — Да что-то не особо видно было, как тебе плохо.       — Просто ты зациклен на себе и своей обиде. Ты даже не попытался меня остановить тогда, поистерил, хлопнул дверью и принял как должное. Если бы не это, я бы еще тогда кинулся все исправлять, но ты безжалостно оставил мне столько путей отступления, что я…       Ханбину больно от этих слов, словно кто-то по-садистски медленно вкручивает ржавые гвозди в сердце.       — Прекрати, — у Ханбина сдают нервы, и он не может сдержать злых слез. — Прекрати это говорить, не давай мне чертову надежду. Господи, Ким Чживон, за что ты так со мной. Я почти справился со всем, а ты снова возник передо мной и решаешь все за меня, — всхлип.       — Врешь, — дрогнувшим хриплым голосом говорит Чживон и, проведя большим пальцем по губе, оставляя ладонь на щеке, отчаянно прижимается в поцелуе к губам напротив.       В этот раз Ханбин так же отчаянно отвечает. Щеки мокрые от слез, и он ненавидит себя за эту слабость. Он не должен был позволить этому случится вновь, потому что второй раз такой боли от потери Ханбин не переживет. Не дважды из-за одного человека.       А Чживон так нежно гладит ладонью по щеке, что хочется верить — такого с ними больше не произойдет и дальше все станет чуточку лучше.