Стенд

Верхний Галапагос. Отель «Хилтс» Аликс. —… Я так и сказала администратору: «Как хотите, а это просто недопустимо!» Да, я прямо так ему и сказала! Что они себе позволяют?!. — Фиммальхен, дорогая, тебе вредно волноваться, попробуй лучше салат, он сегодня на редкость… — А все-таки это была женщина! — Ингрид хихикнула и немного смущенно пояснила — Я видела ее в бассейне, в чем мать родила, представляете?! И знаете — с кем?! С Яном Краузе!!! Цинтия (или все-таки Порция) поджала тонкие губы: — А чего еще можно ожидать от эриданки? Удивляюсь, как их вообще… Фиммочка тем временем, проморгавшись, спросила с живейшим интересом: — А что… фон Краузе… он тоже был, ну, это… ну, э-э-э… Вы меня понимаете?.. — Абсолютно!!! — Глазки у Ингрид расширились почти до квадратного состояния. Теперь уже заинтересовались все.  — Ну и… как?  — Ой, девочки!!! — Ингрид прижала кулачки к бурно вздымающейся груди, зажмурилась и восторженно замотала головой, — Нет слов!!! Такая фигурка!.. М-м-М-м-м!!! Порция-Цинтия, слушая внимательно, между тем поджала губы так, что длинный нос ее почти стукнулся об острый подбородок. — Милочка, Вы что, и сами… э-э… там присутствовали? В этом… э-э… бассейне? Она произнесла последнее слово с той непередаваемой интонацией, с которой активист общества трезвости произносит словосочетание «пивной ларек». Ингрид покраснела так, что проявились обычно почти невидимые светлые реснички. — Ну что вы… Как можно! Нет, конечно! Я в окошечко сверху… Случайно… Шелест листвы сливался с шелестом отдаленных голосов. Музыка в парке была почти не слышна, так, легким фоном. Чирикала какая-то птичка, да в тон ей перезванивались серебристые обручи А-Ль-Сью. Фиммочка покосилась на мужа, увлеченного картами и не обращающего на женские разговоры ни малейшего внимания. Понизила голос: — А… это?.. Ну, сама понимаешь… Как? Ингрид запунцовела вконец. Пролепетала растерянно: — Девочки, но ведь я только со спины… Да и далеко было… — А правда ли, что у него на левой ягодице есть пикантная родинка? — Правда-правда, — сказала А-Ль-Сью довольно громко своим кукольным голосочком. — Хорошая такая родинка, прямо на попке. И совсем не выступающая, гладенькая такая и приятная на ощупь… Возникло шокированное молчание. Мужчины заинтересованно подняли головы от карт — они всегда заинтересовывались, когда говорить начинала А-Ль-Сью. И заинтересованность их была полна несколько испуганного азарта. А-Ль-Сью позвенела обручами и, обрадованная всеобщим вниманием, сообщила радостно, по-прежнему в полный голос: — И пипка у него приятная. Маленькая такая, аккуратненькая, гладенькая. Особенно, если языком… Договорить ей не дали, опомнившись, хотя и с опозданием. Женщины заговорили все разом, громко и бессвязно. Ингрид, цветом лица сравнявшаяся с темно-бордовой отделкой своей блузы, желала вина, и немедленно, Фиммочка призывала мужа, требуя оторваться наконец от дурацких карт и уделить все-таки кусочек внимания своей жене, Цинтии-Порции немедленно потребовался счет, мужчины же тихонько гудели о чем-то своем, посмеиваясь в усы и время от времени бросая украдкой на А-Ль-Сью взгляды отнюдь не осуждающие. А-Ль-Сью молча тянула через соломинку золотистое вино, улыбалась чуть рассеянно. Преподанный неделю назад урок не прошел даром — на этот раз даже Цинтия (или все-таки Порция?) не осмелилась сделать замечание. Даже в самой деликатной и безличностной форме. Другие и подавно не рискнули, только Фиммочка глазки страдальчески оквадратила. А в том, что никакие намекающие разговоры об общепринятых нормах приличия А-Ль-Сью не понимает и понимать не собирается, реагируя хлопаньем пушистых ресниц, округлением ярких губок и восклицаниями типа: «Подумать только!», «Надо же, как интересно!» в лучшем случае, а в худшем — издевательским фырканьем, откровенным хохотом и «Да ну!.. Врете вы все! Не бывает такого! Это же глупость полная!» — в этом они уже успели убедиться на собственном горьком опыте. Впрочем, личная заслуга самой А-Ль-Сью в создании такой репутации была не слишком и велика. Обитательницы Перекрестка все были такими. Или почти такими. И прощалось им многое. Во всяком случае — гораздо большее, чем представителям других миров. И не из-за богатства, фантастического даже по меркам Верхнего Галапагоса. Просто были они чем-то вроде стихийного бедствия или явления природы, а с явлениями природы глупо спорить. От них можно спасаться, их можно приветствовать, с ними можно смириться или даже восхищаться ими, желательно, правда, издали, — но спорить с ними глупо. Так и с канальерками. Потому что альтернативы нет. Эриданца можно поймать. Трудно, да, но — можно. А поймав, — применить к нему принятые в данном конкретном мире меры принудительно-воспитательного характера. Во всяком случае — попытаться эти самые меры применить. Но еще никому и никогда не удавалось поймать канальерку — больше, чем на двадцать один день. В канале время дискретно и нелинейно, родившиеся там живут по его законам даже за пределами Перекрестка. Так лучше уж и не пытаться, чтобы не попасть потом в нелепое положение борца с ветряными мельницами. К тому же Перекресток давно уже стал для всего цивилизованного Мира чем-то вроде Символа Общей Вины. Своеобразным вечным укором, напоминанием и предостережением. Чем-то вроде Австралии на Старой Земле или ребенка-инвалида в благополучной семье спортсменов. Попробуй эриданка выкинуть хотя бы десятую часть того, что свободно сходит с рук канальерке — о, как бы они взвыли, все эти аристократы и не очень! Может, в открытую связаться и не рискнули бы — не идиоты же они, в самом деле! — но ненавидели бы втихаря и гадости исподтишка делали обязательно. А с канальеркой — шалишь. Не было такого. И не будет. Казалось бы — почему? Похожие истории, судьбы один к одному, даже культурные традиции схожие, хотя кто и когда обращал на них внимание?.. Дело за малым. Много разнообразных чувств испытывают добропорядочные граждане по поводу Эридани в целом и отдельных ее представителей в частности, и зависть — отнюдь не самое скверное из них. Лишь одно отсутствует в этом полном и многообразном наборе — жалость. Канальеркой же можно восхищаться, можно по ее поводу негодовать, возмущаться, обижаться на нее, жалеть, презирать и даже ненавидеть, если вам так уж охота. Вот только завидовать — шалишь. Чему тут завидовать?.. Дети одинаково любят играть в Эридани или Перекресток, прыгать по времени безоружным неуязвимкою и никому незаметным шпионом собирать информацию. Но, вырастая, почти что каждый из них, продолжая подсознательно завидовать эриданским и канальерским способностям, при этом к самому Перекрестку начинает испытывать эмоции куда менее приятные. И в конце концов более или менее осознанно благословляет судьбу, что не родился в Канале или на его берегах. И уже не завидует. Невозможно завидовать человеку, еще до рождения обреченному на то, что во всем цивилизованном мире совсем недавно признавалось приемлемой заменой смертной казни. На балконе было почти пусто. А-Ль-Сью подошла к балюстраде, долго смотрела на вечернее море. Синхронизированные кольца платья двигались почти бесшумно, с легким шелестом вспарывая воздух. Костюм на ней сегодня был узкий, по понятиям Перекрестка неброский, почти что строгий — самые широкие обручи не больше метра в диаметре, а по центру вообще сужаются до пятидесяти двух сантиметров. Вращать такие не очень-то и приятно, все тело сотрясает противной мелкой дрожью, настолько быстрой, что со стороны и не видно, а вот ощущения премерзейшие. Зато выглядит просто роскошно. Тонкие пальцы с переливчато-бордовыми узкими лепестками ногтей погладили местный полупрозрачный аналог мрамора. На Эридани мрамора много. Настоящего мрамора. Правда, все больше — серо-голубого, холодного. Этот был теплым. Таким теплым, что казался почти живым. И очень хотелось лечь на него животом, прижаться всем телом, согреться и просто уснуть… К сожалению, костюмы Перекрестка не предусматривали подобных вольностей, а раздеваться не хотелось. А-Ль-Сью ограничилась тем, что еще раз погладила глянцевую полупрозрачность. И с подноса проходившего мимо официанта взяла бокал с бледно-розовым чуть подогретым чиоилли, хотя и предпочитала золотистые сорта. В зале возникло легкое оживление. А-Ль-Сью заинтересовалась. Прислушалась, допивая бокал. А-а, понятно. Фон Краузе явился. Дамы краснеют, хихикают и перешептываются, мужчины улыбаются в усы и бросают косые взгляды. То тут, то там то и дело упоминается что-либо приятное и гладкое на ощупь и служит причиной безудержного сдавленного смеха. Популярностью так же пользуются эпитеты «маленький» и «аккуратненький» во всевозможных сочетаниях. Ничего не понимающий фон Краузе относится к нездоровому оживлению вокруг своей персоны философски, хотя и с некоторой опаской. Заказывает тушеную миногу, вызвав очередной всплеск веселья, приступает к еде. Двое у самой стойки бара говорят о ней, уверенные, что их не расслышат даже собственные жены. — Какая попка! Ум-м!.. — Нет, ты на сиськи-то посмотри, на сиськи! Туда-сюда, туда-сюда, ну кто такое выдержать способен, она же просто напрашивается!.. — Видел, как она на меня смотрела? У меня приятель у них работал, говорил — Канал влияет, они там просто ненасытны… — Нет, ну какая попка!.. — Когда не беременны — всегда хотят, как кошки… — Врал, наверное…— А может, и не врал, тебе-то откуда знать? — Нет, ну ты только посмотри, она же под кольцами практически… — Да что там, за этим мельтешением, видно?! — Смотри, она опять пьет! Вот бы ее напоить как следует, чтобы обручи так и посыпались… — Подпоить, а потом… — Зачем же так грубо… — А мы грубо не будем. Ты когда-нибудь имел канальерку? Говорят, они в постели просто… — Ну да, а потом она про тебя при всех, как про бедного Яна… — Да ты просто ему завидуешь… — Напоить в стельку — это весело… — Не просто весело, ты слушай, подпоить как следует — и в номер, и ничего она потом никому не расскажет, пьяная будет, и не только, сегодня двадцатый день, понимаешь?.. — Что — двадцатый день?.. — Идиот, у них же дискрет три недели ровно, пока завтра проспится — уже тю-тю… — Сволочи! — сказала вдруг молчавшая до этого молодая блондиночка, что сидела на парапете, болтая ногами, наматывая длинные светлые кудри на палец и глядя в закат. — Все мужчины — сволочи, вы будьте осторожны, пожалуйста! — повторила она очень серьезно, словно важную тайну открывала. Соскочила на бетон, с прежней серьезностью заглянула в лицо А-Ль-Сью. Глаза у нее были дикие, совсем дикие, даже не понять, какого цвета — зрачки во всю радужку. Тронула за руку. Мягко, но решительно отобрала бокал, покачала головой:  — Вы хорошая. Вы молодец. Так и надо. Только так. Только вина не пейте больше, не помогает. Я проверяла. Еще раз покачала головой, поставила бокал на розовый камень, отошла к столику с рулеткой. А-Ль-Сью смотрела на ее светло-золотистый затылок, забыв даже про двух сволочей у стойки, заняться которыми собиралась какую-то минуту назад — и стремительно уступала место Аликс. Черт. Черт, черт, черт!!! Как же ее зовут? Джеки, кажется… Еще вчера видела, да внимания не обратила. Явный шок, к тому же девочка — латентный сенс, слышать тех двоих у стойки она никак не могла, однако отреагировала, пусть даже и бессознательно. Травматический шок, ежу ясно. Залеченный к тому же. Лечили паршиво, коряво и второпях, лишь загладили да симптоматику внешнюю убрали. Вплотную бы заняться, да прав тот гаденыш в зеленом саронге, завтра последний день, нельзя нарушать имидж прикрытия. Психу, что с этой девочкой возился, ручки бы пообрывать не мешало, да засунуть туда, откуда они у него растут! По локоть. Это так, лирика. Завтра — последний день. Хотя… Послезавтра никто не мешает вернуться, а Джеки эта вряд ли куда отсюда за один-то день… — Добрый вечер! А-Ль-Сью обернулась. Тип в зеленом покинул стойку и стоял теперь рядом, руку протянуть. Заметьте — уже с двумя бокалами! Так-так-так… — Не посчитайте меня нахалом, но такая шикарная женщина скучает одна… А-Ль-Сью еле заметно сузила глаза и поощрительно улыбнулась. Вечер обещал быть интересным. *** Джуст. Спа-салон «Северный Централ». Стась. Пахло горячими досками, подгоревшим хлебом и мятой. Ноздри не жгло — так, пощипывало чуть-чуть, насчет температуры Бэт был непреклонен, а Стась не стала возражать, ей поначалу и предбанник парилкой казался, она только здесь поняла, насколько же замерзла там, на продуваемых всеми ветрами праздничных улицах. Бэт обращался с ней по-хозяйски, то есть властно и бережно, и Стась было по этому поводу даже немного неловко — он же ничего про нее не знал и искренне верил, что сделал выгодное приобретение, наверняка надежды всякие питал и планы строил. Стась не любила обманывать людей. Особенно, если люди эти были ей чем-то симпатичны. — Еще? Стась сонно вздохнула, мурлыкнула что-то утвердительное, не разжимая губ. Шевелиться не хотелось. Зашипела вода на камнях, по плечам и спине прокатилась жаркая волна. Кожу осторожно куснули горячие иголки — Бэт снова взялся за хвойный веник. Славный мальчик этот Бэт. Улыбчивый и умный, с кошачьей грацией и глазами крупного хищника. А то, что завернут он в простыню от пяток до самого горла — не твое дело, в конце-то концов. У каждого из нас — свои тараканы. — Вставай, соня! Чай готов! Маленькие быстрые пальцы теребили ее за плечи, пощипывали, щекотали. Стась хихикнула и передернула плечами, поднимаясь. Чаем это можно было назвать с очень большой натяжкой — нечто белесоватое, густое и тягучее, с резким запахом и странным вкусом. Бэт заметил ее реакцию, сверкнул улыбкой: — Ты пей, я и не таких на ноги ставил, что-что, а дело свое знаю. Пей и ложись — мять буду… Пальчики у него были тонкие, длинные, изящные — пальчики профессионального каратэка. Стальные тиски, а не пальчики. — Плечи у тебя ничего, хорошие такие плечи, их только чуть-чуть обрельефить, чтобы уже вообще никаких и мыслей даже в подкорке ни у кого не ворохнулось. Грудь — просто мечта, даже перетягивать не придется, конфетка, а не грудь, словно и нет ее совсем!.. Стась слабо хихикнула — такого комплимента ей слышать еще не приходилось. А он был бы неплохим хозяином. Что там неплохим — отличным! Может быть — лучшим из всех возможных…  — Руки выше всяких похвал, просто-таки отличные руки, хоть завтра на выставку. Спинка у нас что?.. Да нет, вроде есть спинка, сойдет на первое время, капюшончик неплохой, хотя и не эталон. Дельта зато хороша, хороша дельта, ничего не скажешь! А это у нас что? Косые это у нас, вот они, родимые, хорошо прощупываются… А вот пресса не вижу. Это пресс? Это не пресс, это недоразумение! Такой пресс начинающей гимнасточке еще может на что-то сгодиться, но никак не тебе и не в твоем положении! Тебе железобетон нужен, а не это хлипкое желе! Родная, ты о чем думала сегодня, когда в драку лезла?! Да тебя же первый же пропущенный удар… Поначалу она еще предполагала с его стороны некий побочный интерес. Не то чтобы считала себя такой уж неотразимой, особенно в образе братишка, но мало ли у кого какие вкусы. Трудно сказать — надеялась или опасалась. Если и опасалась, то не самого факта. Подтверждения своего несоответствия чужим ожиданиям — вот чего, пожалуй, она действительно опасалась. Даже после того, как себя в зеркале увидела, определенные мысли на этот счет еще оставались — ну мало ли?.. И потому сразу правильно оценила его наряд — не просто небрежно наброшенную на плечо простыню, как у нее самой, в сауне так и вообще используемую в качестве подстилки, а что-то типа сари, с изящным узлом, уложенное тщательно красивыми складками. Он умудрился не только сохранить элегантность, но и расставить все точки. Умный мальчик. А жаль. Наверное… — Бедра сойдут… Кости у тебя славные, узкие, я это сразу отметил. Кальций попьем, витаминчики я тебе проколю. Есть еще одна такая хитрая штучка для костей, посмотрим потом… Колени слабоваты… Это хуже. Но не смертельно, в крайнем случае — врастим подтяжку, время еще есть. Я тебя раньше чем через неделю выставлять все равно не намерен, так что… Икры хороши, чудо, а не икры! Чисто кегли! Ты случайно бегом не занималась?.. Упс… Лучше бы ты коньками занималась! Это что, по-твоему? Это голеностоп? Это дряблая матка старой крысы, а не голеностоп! Прыгать, прыгать и прыгать… Пальчики… Ну ладно, пальчики еще ничего. А голеностопом займемся прямо сегодня же. Топай греться, лентяйка!.. От выпитого «чая» — а может быть, от тех разноцветных восьми кубиков, что вколол ей Бэт около часа назад, скалясь: «Не боись, лицензионные!», — голова была тяжелой, а тело — словно ватное. В сауне она почти заснула, Бэт разбудил и выволок под контрастный душ, а потом включил солярий, и она опять чуть было не заснула, пока обсыхала. — Спасибо! — сказала она ему уже в узком отсеке раздевалки, понимая, что это — последняя возможность. Хотела еще что-нибудь добавить, но потом решила, что лучше не стоит. Он засмеялся. — Давай-давай! Не спи на ходу, одевайся, нам еще до гостиницы топать! Был он полностью одет — и когда успел? — стоял, поставив остроносый сапог на скамейку и опираясь локтями о колено, нетерпеливо постукивал по голенищу перчатками. Стась могла бы сказать ему. Не сказала. Зачем? Пусть лучше сам все увидит. Натянула ботфорты и замшевое кружево, нарезанное из янсеновских брюк. Поежилась. Вот когда начинаешь завидовать шотландцам! Поверх таких брюк— да еще бы ихнюю юбочку! Привычно перетянула стяжкой эластичного бинта грудь — действительно, чего тут перетягивать-то особо? Защелкнула кнопки на кожаном ошейнике и манжетах от кисти до локтя — на них пошли рукава янсеновской курточки. И лишь после этого тронула вырезанную из черного раньяка борцовку. Цепочка выскользнула из мягкой черной майки холодной и толстой змеей, тяжелый авантюролловый кубик громко стукнул гранью о дерево скамейки. Прокатился, постукивая. Остановился. На верхней грани чуть отсвечивали пять крапинок. Интересно… Пятерка случайная и без поддержки — это, между прочим, акуна матата, этакий восторженный пофигизм в кубе и полное отрицание каких-либо осознанных действий. Это что же получается?! Нас сейчас будут бить, и, возможно, ногами, а нам предписывается расслабиться и попробовать получить удовольствие? Бэт присвистнул, длинно и как-то непонятно. Стась натянула борцовку с жилеткой. С неприязнью покосилась на кубик — в полумраке он казался почти черным, лишь на скошенных ребрах вспыхивали золотистые блики. Холодная цепочка обняла шею, кубик скользнул под нагрудные бинты. Вздохнула. Посмотрела виновато — мальчик он, конечно, хороший, да и кубик вот… Но у нас на плечах своя голова, и если сейчас этот хороший мальчик шевельнется или за оружием потянется — вырубим мы его, Зоя, без всяких угрызений совести, и своей дорогой дальше пойдем. Своей тсенской дорогой, куда поведет кубик. Бэт не шевелился и за оружием тоже не тянулся, он, словно в ступоре, смотрел на ее грудь где-то на уровне ключиц. Смотрел почти с восторгом. Этаким идиотским, с толку сбивающим, совершенно неуместным здесь и сейчас восторгом. Облизнулся. Протянул с мечтательной тоской: — Если бы я знал, что ты тсен… Если бы я только знал заранее… А я, дурак, еще удивлялся, что ты никого из них так и не убила… нет бы сразу догадаться, придурку… — заглянул ей в глаза, взгляд его был безумен, лицо передернулось страдальчески. Всхлипнул. Спросил несчастным голосом, чуть не плача: — Ты хоть понимаешь, глупая, какое пари я мог бы тогда выиграть?.. Конфетку, а не пари!.. ***