Pure aesthetics

Осаму никогда прежде не видел ничего прекраснее. Он оказался лишь не в том месте в нужное время. Он слышал, что танцор по имени Накахара Чуя завалил свою программу, но никогда не видел, как тот танцует. Дверь была приоткрыта совсем немного. Симфония Моцарта, что звучала из едва заметной щели, именно она заставила Осаму подглянуть. Он только чуть-чуть подтолкнул дверь, делая зазор немного шире. От увиденного сердце у парня быстро затрепетало, а комок нервов в груди приятно сжался. Это было волшебно! Изгибы рук плавно перемещались по воздуху, подчиняясь каждому движению своего хозяина. Некая толика нежности, присутствовавшая в этих аккуратных прикосновениях к чему-то невидимому, манила к себе, будто противоположный полюс. И создающий эту красоту был полностью погружен в свой мир, не замечая как кто-то бесшумно зашел в комнату, не отрывая от него завороженных глаз. Осаму действительно верил всем движениям Чуи, жадно ловил взглядом каждое. Звуки пианино, легкое шуршание балеток о паркетный пол, свободный полет и мягкое приземление. Медные пряди едва укладывались на плечи, тут же взметаясь, глаза Чуи были закрыты. Он отдавал себя танцу без остатка, думая, что он здесь один. Не видел своего единственного зрителя, верил в то, что никто сюда не сунется. А Дазай не смог пройти мимо. Он тихо ахнул, когда артист, сделав неудачный поворот, едва не поскользнулся. Незаметный взмах ресниц, резкий разворот — его заметили. Затаив дыхание, Осаму делает неуверенный шаг вперед и протягивает руку. Все хорошо, он не хочет смеяться, он слишком очарован чужой красотой, он видит, как дрожат аквамариновые радужки. На фоне все еще играет Моцарт. Чуя смущенно опускает глаза, смотря куда-то влево. Щеки медленно заливаются румянцем, а музыка, замедляя свой темп, замолкает. Повисает тяжелая тишина, и Осаму готов поклясться, что слышал в ней громкое биение чужого сердца. Дыхание у Чуи сбито, сказать что-то он не решается, ему невероятно стыдно за то, что он не уследил за дверью и позволил другому человеку смотреть на себя. Прижимая руки к груди, он делает рывок в сторону выхода, но Осаму, действуя, скорее, на рефлексах, хватает его за запястье. Взгляд Дазая совершенно спокоен, парень мотает головой на попытки Чуи высвободиться. — Это было красиво! — выкрикивает он, на что Накахара удивленно взмахивает ресницами. — Почему ты стесняешься своей красоты? Чуя вновь отводит взгляд, вздыхая, но молчит. — Пожалуйста, не убегай. — И Дазай хочет сказать, что ему можно довериться, что его, Чуи, талант изумителен, что он впервые восхищался кем-то так открыто, но решает промолчать, нерешительно осекаясь на слове «пожалуйста». — Я не хотел, чтобы это кто-то видел. Я… Я не профессиональный танцор, мне еще работать и работать над своей программой… Осаму накрывает горячую ладонь своей. — Это было очень нежно. Восхитительно и… — он пытается подобрать слово. В его образе есть что-то неземное, чужое, но, в то же время, такое теплое и… — женственно? Слово это он произносит с вопросительной интонацией, тут же захлопывая себе рот другой рукой. Чуя заливается краской еще сильнее. Дазай мысленно дает себе пощечину. Но как бы то ни было странно, у Накахары действительно присутствовала некая толика девичьего очарования. И Дазай повелся, да еще и вслух сказал. Что теперь о нем подумают, было страшно представить. Именно! Не женственно, а очаровательно! По истине завораживающе! Чуя смущенно улыбается, пряча лицо под прядями, высвобождает руку (а Осаму и не препятствует) и отходит в сторону. — Осаму, — ляпает случайный зритель, тут же исправляясь и выкрикивая: — То есть, Дазай! Дазай Осаму… Накахара в который раз изумляется и почему-то начинает смеяться, словно догадавшись, что происходит в душе у собеседника. И в этот раз смущается Осаму: он хмурится, вскидывая голову, и смотрит куда-то в потолок. Разговор неловко стопорится. — Вы первый человек, который так рьяно меня хвалит, — подает голос Чуя. — От учителей я слышу только тычки в мои собственные ошибки. И в этом я с ними вполне согласен. Мне не хватает терпения довести все до конца. — Станцуй еще раз, — просит Осаму, на что получает отрицательный кивок. — Прошу! — он обхватывает плечи Чуи, едва встряхивая. — Этот танец… ты… Высшая эстетика! Моя собственная. Те, кто говорит тебе о твоем неумении танцевать, ничего не понимают! Но… — он резко стушевался. — Я не имею права заставлять тебя. Увидев всего раз, я отчаянно жажду взглянуть еще. И это желание не хочет утихать. Я ведь не так много прошу. Собеседник пару раз моргнул, уставившись в темные глаза, которые буквально умоляли. — Я, — Чуя вздохнул, — выступаю через неделю. Вот тогда и посмотрите. — Но ведь ты будешь танцевать уже для всех, — голос у Осаму странно надломился. — Ну, а в этот раз я буду танцевать для вас! Не будьте так настойчивы. — А ты не обращайся ко мне на «вы»! Мы одногодки! — пальцы слишком сильно сжали чужие плечи, Чуя инстинктивно дернулся, зажмурившись. — Прости… Взгляд Осаму уперся в пол, парень опустил руки. «Я утонул». Осаму признался сам себе, подписал невидимый приговор. Он нашел нечто прекрасное и очаровательное и терять эту находку не собирался. — Значит, через неделю? — спросил Чуя, обхватывая свои плечи руками. Дазай кивнул, поджимая губы, больше сказать ему было нечего. Чуя был в смятении. Этот человек смотрел на него с какой-то странной тоской, так крепко сжимал его руки, словно боялся потерять. Словно они были знакомы уже очень давно. Накахара быстрыми шагами пересекал коридор, прикусив ноготь. Ему было абсолютно непонятно такое поведение. А что творилось в его душе — он и сам не мог объяснить. Чувства были смешанными, а мысли вязкими. Положительные и негативные эмоции боролись друг с другом, и Чуя не знал, как поступить лучше. Принять во внимание слова незнакомого человека и впервые танцевать не для всей публики, а для кого-то единственного. От одной такой мысли в голове что-то больно ударило. Чуя до трясущихся коленок боялся сцены, а Дазай очень быстро смог развеять этот страх в той злосчастной комнате, пусть Накахаре сначала и было неловко. «Может, мне не стоит обращать внимание на какого-то дурака и сделать все, как обычно?» Нет! Чуя мотнул головой. Он сам произнес эти слова. И за них придется отвечать.

***

Как бы слова Дазая не могли повлиять, Чуя все же волновался. Сжимал поочередно каждую руку, закрывал глаза, представляя в голове все фигуры танца, считал до десяти и обратно, пытался отвлечься и собраться. И когда его плеча кто-то осторожно коснулся, он пришел в себя. Объявляли его номер. Чуя резко обернулся, замечая позади себя Дазая. Сердце, что до этого неровно колотилось, вдруг успокоилось и вернулось в свой привычный темп. — Ты боишься сцены? — догадался Осаму. Его костюм отличался от костюма артиста или зрителя. Фрак, галстук-бабочка, рубашка молочного оттенка с излишними оборками и незатейливыми поблескивающими узорами, зачесанные с одной стороны волосы. Слишком вычурно для того, кто просто пришел посмотреть. — Нет, — Чуя соврал, хотя трясся не хуже осинового листа. — У тебя слишком учащенное дыхание. Танцор тут же прикрыл рот и отвернулся. — Просто сделай глубокий вдох, — посоветовал Осаму, — выдыхай медленно. Дыхание выровняется. Я ведь тоже волнуюсь. Как-никак, очень много людей. От этой фразы Чуя побледнел. Он осторожно выглянул за штору, окидывая взглядом зал. Полный. Шумно сглотнув, он попятился назад. Дазай легко обхватил его за плечи, как в тот раз и произнес: — Они ждут тебя. И я верю, что у тебя все получится. — Но ведь ты будешь в зале. — О, Чуя, я буду ближе, чем ты думаешь. — Ты знаешь мое имя? — успел воскликнуть Накахара, прежде чем его вытолкнули к самым краям кулис. Свет на сцене погас, темнота окружила Чую со всех сторон. Протягивая руку в сторону, он не смог нащупать спасительного тепла. Липкий пот медленно скатывался по виску, а где-то совсем недалеко зазвучало пианино. Вольфганг Амадей Моцарт — Музыка Ангелов. «Ну, давай!» И Чуя шагнул вперед, как ему показалось в бездну. Он не видел людей, сидящих перед ним, не слышал восторженных возгласов. Он полностью забылся, а его тело больше не подчинялось ему, действуя исключительно на рефлексах. В голове отчетливо прозвучал голос наставницы Коё: — Не расслабляйся! И это заставило его проснуться, заметить, что он совсем не один. Что ошибки не может быть допущено. Но эта музыка. Это не запись, это действительно живая игра. Чуя мог поклясться, что слышит легкий стук, когда клавиши возвращаются на место. Он посмотрел лишь раз в сторону — этого было достаточно, чтобы увидеть за инструментом знакомую высокую фигуру. Так вот, что он имел в виду. Чуя невольно улыбнулся. Инь-Янь — две половины дополняют друг друга, не нарушая баланса. Без одной невозможно полноценное существование другой. Сливаясь в одно целое, они составляют гармоничный рисунок. Последний поворот был выполнен до идеального ровно. Последняя нота печально завершила свое звучание. В зале наступила тишина. Такая тишина наступает перед большим взрывом. И действительно, она взорвалась. Громкими рукоплесканиями и выкриками. На сцену прилетел букет цветов, кто-то сам не поленился подойти поближе и вручить танцору его награду. Щеки Чуи невольно раскраснелись, а на губах расцвела счастливая улыбка. — Ты смог, — радостно засмеялась Коё, едва тот вернулся за кулисы, и обняла своего ученика. Ее старания все же дали плоды. — Зрители поверили тебе. Мой мальчик так вырос. Чуя не любил, когда его так называли, но все же… — Я выступал не для них, — произнес он расслаблено, а на удивленный возглас наставницы ответил: — Если бы не этот человек, вы бы опять меня ругали, Ане-сан. — Этот человек?.. — Дазай. Дазай Осаму. Коё неверяще распахнула глаза. Она никогда не думала, что такой закрытый человек как Дазай сможет настроить другого на такое прекрасное выступление. Осаму смог освободиться только к завершению концерта. В своей гримерке он устало снимал бабочку и расстегивал пиджак, когда дверь открылась и зашел Мори. — Тебя ждет кое-кто, — произнес он. Осаму вопросительно выгнул бровь. — Мне сейчас никого не хочется видеть. Я слишком вымотался за эти два часа, — он обессиленно упал в кресло, прикрывая лицо рукой. — Он в любом случае не уйдет, пока не поблагодарит тебя. Он сам так сказал. — Он? — переспросил Дазай, поднимая глаза. — Чуя. В карих радужках мелькнул живой блеск, а усталость мгновенно отошла на задний план. Осаму быстро сменил одежду на повседневную и вышел из гримерной, закрыв ее на ключ. Он ожидал чего угодно. Краснеющих щек и скромного «спасибо», какого-нибудь неприметного подарка, но только не того, что ему на шею бросятся с объятиями. — Спасибо тебе, — раздался шепот. Чуя уткнулся носом в куртку парню, поэтому слова были произнесены несколько глухо, но Дазай все понял. — Ты танцевал изумительно, это я должен тебя благодарить. — Серьезно, если бы не ты, я бы… Тихий, рваный вздох… — Чуя? — осторожно спросил Дазай после нескольких секунд молчания. — Ты что, плачешь? Накахара мотнул головой, но едва дрожащие плечи выдавали его. — Я не плачу. Не умею, ясно? Дазай лишь вздохнул, отвечая на объятия. — Все рыжие такие эмоциональные? — спросил он, едва усмехаясь, на что получил тычок кулаком в бок. Спасибо тебе за то, что подарил мне веру в прекрасное.