Следуя донесениям

Фонтан ледяной воды ударил в спину, и крик слетел с посиневших губ. Руки стянули за головой ремнями и, прикрепив к концу веревки, подвесили к потолку; заледеневшее, отяжелевшее тело в перерывах между потоками медленно качалось из стороны в сторону, как маятник. Снова окатили водой, напор попал в нос, вода оцарапала глотку, зажгло легкие. Задохнулась, закашлялась, ком подступил к горлу. Слезы брызнули из глаз. Господи, если хотят утопить, то пожалуйста, пусть не растягивают. Если же это пытка – они ничего не узнают. Ноги болтались в воздухе, и с них на кафель стекала чистая вода. Серая рубаха, больше на три размера, прикрывала ягодицы и наполовину исхудавшие бёдра. Анна так и не успела перешить белье, чему пятнадцать минут назад порадовалась, но холод, сковавший хрупкое тело, вытеснил стыд. Она зажмурилась от звука открывшегося вентиля, сжалась, не чувствуя уже боли натертых запястий, и услышала крик. Вода ударила в тело другой девушки, и Анна открыла глаза. Сквозь завесу мокрых волос она разглядела Нину. Старшая операционная медсестра. Её также раздели и подвесили. Их сумки с медикаментами отобрали, а униформа... – Genug!* Кран перекрыли, шланг убрали. Два часа назад их окружили под канонаду, солдаты отступали, мужественно прикрывая тыл, где спешно собирался госпиталь. Доктор Милц, оперируя последнего тяжелораненого, отпустил двух медсестёр перетащить из дальней палатки, к которой подступали немцы, прооперированных бойцов. Они успели спасти двоих, а потом поблизости разорвался снаряд. Голая, измученная земля задрожала, надломилась, застонали и попадали деревья. Вокруг лязг и скрежет гусениц. Надвигались два танка, а за ними немецкие солдаты. Учащённое сердцебиение, дрожь в руках и сбитый ритм: взяла за руки, Нина за ноги и на носилки. Ну же, ещё немного! Дотащить бы, боже... Показалась яма, и вскрикнула Нина, чудом не провалившись. – Миронова! Тяни! Тяни же! Она тащила, содрав пальцы в кровь; она тащила, превозмогая боль в спине; она тащила, не пригибая головы. Тащила даже тогда, когда последний отстреливающийся солдат упал замертво. Даже когда немецкая речь разнеслась недалеко, и в тумане замаячила вражеская каска. Она тащила, пока пуля не угодила в голову молодого лейтенанта, и кровь не брызнула ей на гимнастерку. – Беги! – крикнула Нежинская и рухнула лицом в землю от приклада в затылок. Анна подняла голову и обвела взглядом помещение. Их захватила дивизия СС «Дас Райх». Вторая танковая дивизия СС, господи. Они с Ниной принимали участие в боях под Харьковом и прорывали рубеж Миус-фронта. По ним палила немецкая дивизия, а они вытаскивали из-под огня солдат. Они победили, прорвались, отбили позиции, сразу разбили госпиталь и спустя время показались немцы. Повязали, затолкали в машину и доставили на оккупированную территорию. Женщины знали – им не выжить, запытают, замучают. Они дрались, сопротивлялись, вырывались. Кончилось потерей сознания, а когда очнулись, то были уже подвешены в душевой. По крайней мере, Анне хотелось верить в душевую, а не пыточную камеру. Врач – а Анна на глаз определила в бесстрастном мужчине доктора – опустился возле неё, руками грубо развёл в стороны девичьи ноги и заглянул под подол. Анна вздрогнула, вспыхнула, всхлипнула. – Все хорошо, – зашептала ей Нежинская, – все хорошо. Немец выскользнул из-под рубахи и внимательно оглядел. Явно раздосадованный внешним видом, но удовлетворенный внутренним, он поглядел на Нину. Их обеих неплохо отмыли и теперь можно было увидеть гематомы на бёдрах, стоптанные в кровь ступни от неудобных кирзовых сапог и выпирающие ребра под прилипшей тканью, а ещё чёрные круги под глазами от усталости и бессонных ночей, проведённых возле операционных столов. У Анны была рассечена губа, а на щеке Нежинской проступил фиолетовый кровоподтёк. Нина дернулась при осмотре и обматерила такими словами, что позавидовал бы любой бывалый солдат. Их осмотрели как верблюдов на рынке. Задумавшись, мужчина все же отдал приказ. Двое немецких солдат расстегнули ремни, и женщины упали на пол, но не успели перевести дыхание, как их взяли под руки и потащили в разные стороны. – Нина! – крикнула она, отчаянно забившись в ненавистных руках. – Нет! Пустите! Нина! – Анна! Не трогай меня! Ублюдок! Скотина! Колбасник! – Halt den Mund!** Они не были близкими подругами, но вместе прошли через многое. Когда Анна только попала на фронт, Нина уже как полгода ассистировала Милцу. Доктор поручил ей всему обучить новобранцев. Работоспособная, хладнокровная, Нежинская была правой рукой. Столько раз она шла в бой и всегда возвращалась. Она передала свои знания девушкам. Кто-то погиб, кого-то передислоцировали, а они остались вдвоём. Совсем недавно и Анна стала старшей медсестрой, лейтенантом. И сейчас, в тылу врага они расстались... Анна видела, как Нине заломили руки и выволокли за дверь, слышала звуки сопротивления и крики. Она сама сопротивлялась, глотая слезы ярости и страха. Она очень боялась пыток или быть обесчещенной. Когда они отбивали деревни или любые другие участки, им попадались трупы замученных женщин с выколотыми глазами, отрезанной грудью. В такие моменты ком подходил к горлу, даже Нежинская бледнела и отворачивалась. Её толкнули в другую дверь. Она закричала, заупиралась. На неё заорали, а потом она вскрикнула от резкой боли, когда дернули за волосы. Развернув к себе, немец замахнулся и почти заехал кулаком по лицу, но в последний момент сдержался. Он что-то сказал и кивнул вперёд. Анна начала переставлять ноги под дулом. Они оказались в небольшой комнатке, служившей раздевалкой. Здесь лежала их военная форма. Немцы будут столь снисходительны, что расстреляют в советской форме? Не успело от радости защемить в груди, как в затылок прилетела одежда. Она обернулась. У ног лежало серое платье. Солдат что-то сказал и, нахмурившись от её непонимающего вида, показал на платье. Они хотят, чтобы она надела его? Зачем?... Немец нагло усмехнулся и оружием указал на ткань. – Schnelle! – и кинул впридачу туфли. Туфли в октябре? Если остальное Анна не понимала, то команду «Быстрее!» разобрала. С тупой покорностью она подняла платье и, глянув на стражника, осознала, что никуда уходить тот не собирается. Отвернувшись, она расстегнула мокрую рубаху, приспустила с плеч и, придерживая одной рукой, стала надевать платье, аккуратно спуская последнюю вещь, связывающую её с Красной Армией. Рубаха упала на пол и по щеке Анны скатилась горячая слеза. Она боялась. Чертовски боялась, но не ждала легкой участи. Куда увели Нину? Что с ней сейчас? Ей в лопатки уткнулось дуло. Она повернулась, и он мотнул головой. Они пошли назад. Быть может, и Нина уже там? Никогда ещё Анна не была бы так рада встрече! Но в душевой кроме врача никого не было. Он снова оглядел её и отпустил похабную шутку, над которой засмеялся конвоир. Мокрые волосы сосульками свисали, и Анна нервно их пригладила. Было бы лучше, если бы её пытали, так она хотя бы знала, чего ждать. А здесь... – Alles ist fertig.*** Мужчина опять что-то сказал, после чего последовал лёгкий толчок в спину. Чего они хотели от неё? То есть, она понимала, что нужно двигаться дальше, через ту дверь, в которую вытолкали Нину, но для чего? Анна посмотрела на похотливые лица и её осенило. – О, нет! – выдохнула она и побелела. Их намыли и проверили на венерические болезни. Возможно, их разделили, потому что она девственница, в отличие от Нины. Её готовят для какого-то важного немца, словно утку в винном соусе? Анна остановилась, как упрямый осел. Ни шагу дальше. Она не позволит над собой надругаться. Пускай пустят пулю прямо сейчас. Изобьют. Замучают как тех женщин, что она видела десятки раз за столько месяцев фронтовой жизни. Когда она готова была вскрикнуть, ей заломили руки и потащили на выход. Она извивалась и тормозила ногами как могла, отчего на улице патрулирующий немец, присмотревшись, решил помочь товарищу. Её заметили все и большинство улюлюкали, некоторые останавливали и пытались ощупать, но после объяснений с пониманием отступали. Анна кричала и выкручивалась, и была во всем этом страшная, беспощадная безысходность – двое мужчин под громкое подбадривание толпы волокли молодую, беззащитную девушку со всем известной целью и исходом. Через свисающие, подсохшие волосы Анна увидела двухэтажное кирпичное здание красного цвета. Она не чувствовала холода и равнодушно встречала порывы ветра. Её протащили по ступенькам, а часовые придержали двери. Дощатый пол, голубые стены. Что за здание? Наверное, в доме был расквартирован их штаб, а некоторые комнаты отведены для командиров, иначе никак не объяснить постовых на каждом десятом метре. Они на мгновение остановились, чтобы удобнее перехватить за руки и понесли на второй этаж. Деревянная лестница скрипела, и Анне казалось, что так та выражала сочувствие. Скольких женщин видели эти стены? Скольких также заносили по винтовой лестнице и спускалась ли хоть одна сама? На втором этаже было несколько комнат и четыре дежурных. Все они стояли, вытянувшись, и при виде Анны переглянулись, усмехнувшись. Тот, что был с ней с самого начала, завязал разговор. Крепко сжимая запястье, немец дернул на себя девушку и подтолкнул к двери. – Geradeaus!**** Она непонимающе посмотрела. Снова разговор. Смех. Один кивнул, открыл дверь и Анну толкнули внутрь. Чудом устояв на ногах, она быстро обернулась и нервно огляделась, стараясь абстрагироваться от смеха. Чистый, светлый кабинет. На столе идеальный порядок, бумаги лежали в одной стороне, журнал и папки в другой. Много книг бывших хозяев. Она стояла в оцепенении и, тихо дыша, не двигалась с места, ноги дрожали от страха. За дверью резко стихли голоса, а спустя несколько секунд неожиданно раздался сильный, стальной голос, отдающий какие-то приказы. О, нет, похоже, это именно тот для кого её приготовили. Дверная ручка опустилась, замок щёлкнул, и хлопнула дверь. Анна вздрогнула и опустила голову. В глазах зажгло. Все кончено, сначала он наиграется, а потом отдаст каким-нибудь солдатам. Она услышала, как мужчина крутанулся на каблуках, сделал пару шагов и замер. Заметил. Анна жевала губу, рассматривая узоры на ковре. До неё долетело бормотание, и она посмотрела из-под ресниц. Немец. Мужчина, как ей показалось, слегка за пятьдесят с сединой в висках, в чёрной униформе, с красной повязкой на рукаве, отличительным знаком были две руны «зиг», на погонах имелась белая выпушка, на петлицах – три дубовых листа. Никогда ещё Анна не видела так близко никого из командного состава. Она сделала шаг назад и с шумом напоролась на кресло. Мужчина сдвинул брови. Чёрные, бездонные глаза скользнули по ней, губы поджались. Его мрачный взгляд подсказал, что он не только не рад её видеть, но и порядком устал от ритуала подкладывания ему девственниц, будто жертвоприношения древнему божеству. Анна удивилась – он вовсе не походил на голубоглазого светлого арийца. Он что-то сказал, но она не разобрала, слова больше походили на брань. Почему отец выучил её английскому, а не немецкому? Не зная, как защититься, руки инстинктивно сошлись на груди, хоть платье и доставало до горла. Немец повернул голову в сторону двери, почти развернулся, намереваясь выставить вон, но снова посмотрел на испуганную девушку. Анна не знала, кто он, но судя по погонам и с каким рвением её готовили для ночи с ним, он не последний человек, а по обстановке в комнате, может, и первый. Склонив вправо голову, он внимательно осмотрел её и скривился, словно вместо красной, сочной клубники подсунули тухлый, сморщенный инжир. Болезненная худоба, тусклые волосы и искусанные от волнения губы - вот все, что он увидел. Анна смотрела на него как олень, увидевший охотника. Подойдя к ней, мужчина протянул ладонь к лицу, и Анна отшатнулась. Сощурившись, он придвинулся ближе и почти коснулся щеки, как девушка замахнулась. Он перехватил запястье и с силой сжал руку. Антрацитовые глаза злобно сузились. Анна вздрогнула и ощутила власть, исходящую от него волнами. С большим трудом, с быстро бьющимся сердцем, она не отвела глаз. Он приподнял бровь, удивлённый смелостью, и разжал пальцы. Анна спрятала руки за спину, чувствуя, как начали потеть ладошки. Он заговорил по-немецки, затем по-французски. Не дождавшись ответа, перешёл на английский. Анна навострила уши, поражённая, как бегло общался немец, словно английский – второй родной язык. – Понимаешь, – довольно ответил он. – Вижу. – Анна промолчала. – Ты не похожа на тех, кого доставляют из деревни. – Мужчина взял её за подбородок и заставил на себя посмотреть, в нос ударил запах кожаных перчаток. – Ты не солдат, иначе была бы мертва. – Пауза. Губы изогнулись в улыбке, но глаза остались холодны. – Медсестра, – хмыкнул он и отступил. – Нам нужны медсестры. В последнем бою мы потеряли троих. Анна резанула льдом голубых глаз, щеки вспыхнули от гнева. Она открыла рот, но немец предупреждающе мотнул головой. – Имя? – Она промолчала. – Хочешь, чтобы тебе на плече выжгли порядковый номер? Глаза в ужасе расширились, и она выпалила: – Анна. – Франц Клеменс фон Райхенбах. – Мужчина слегка наклонил голову, изображая джентльмена и прошёл мимо, скрываясь в другой комнате и оставляя дверь открытой. Поколебавшись, Анна повернулась и на негнущихся ногах сделала несколько маленьких шагов. Немец стянул перчатки и бросил на кровать, застланную синим покрывалом. Помимо постели здесь ещё были кресло и шкаф. – Где я? Его пальцы дрогнули на второй пуговице кителя, он нахмурился от дерзости, повернулся и вновь вскинул брови, пристально оглядывая: – В моей комнате. Анна стиснула кулаки и прошипела: – У кого я нахожусь? Райхенбах сузил глаза. – У бригадефюрера. Она с раздражением обнаружила, что он смеётся над ней, оставаясь при этом внешне абсолютно невозмутимым. Зато теперь ей известно в каком он звании. – Я ничего вам не расскажу. – Конечно, ведь пока я ничего не спрашивал. Райхенбах склонил голову в сторону и сощурился, изучая её. В свою очередь Анна тоже его разглядывала. Он выглядел расслабленным и не вёл себя как животное, с которыми ей за сегодня пришлось не раз столкнуться. Он был выше её почти на две головы и держался столь непринуждённо, будто для него в порядке вещей находить советскую девушку в спальне. Хотя, все может быть... однако от Анны не укрылось, как недовольно вытянулись в тонкую нить губы, стоило ему её увидеть. Быть может, он ничего не сделает? Нет, слишком хорошо даже для этого бригадефюрера. – Санитарка? Или умеешь что-то большее, чем выносить горшки за лежачими? – Анна нахмурилась, исподлобья кинув взгляд. – Я могу отдать тебя своим солдатам, после ты будешь куда сговорчивее. – Он прицокнул, не дождавшись ответа, и повернулся к двери. – Я не стану помогать вашим людям. – Значит, медсестра. – Он сделал медленный шаг. – Разве на операционном столе не все равны? – Она захотела возразить, но Райхенбах продолжил тем же спокойным, безапелляционным голосом: – Впрочем, не имеет значения. Мои солдаты... – он замолчал, и Анна напряглась. В коридоре послышалось оживление, немецкая речь. Смерив взглядом, он подобрал с постели перчатки, крутанулся и хлопнул дверью. В кабинет вошли. Райхенбах с кем-то заговорил на повышенных тонах, не скрывая сочившегося раздражения. Ему попытались ответить и бригадефюрер нетерпеливо прикрикнул. Анна поежилась и обняла себя за плечи. Она прислушалась и поняла, что осталась одна. Они ушли. Не зная, что делать и боясь услышать, как за ней пришли, Анна нервно огляделась и подошла к окнам. Ей не сбежать. Окна выходили во двор, где патрулировали немцы, в коридоре – часовые. Он оставил её здесь, чтобы вернуться и закончить начатое. Анна вздрогнула, понимая, что внезапное появление офицера только отсрочило неизбежное.