Упырь

— Яков Петрович, вы сегодня что-то бледны. Может быть, дать вам завтра выходной? — Бенкендорф внимательно рассматривал сидящего напротив за обеденным столом следователя и всем своим видом выражал обеспокоенность за здоровье своего лучшего сотрудника. — Ну что вы, Александр Христофорович! Просто утомили меня отчёты, всю ночь писал, но сегодня высплюсь обязательно, завтра с утра поступлю в ваше полное распоряжение! — Гуро немного натянуто улыбнулся и поспешил откланяться. После возвращения следователя из Диканьки минуло уже достаточно времени, чтобы проницательный глава Третьего отделения заметил, что его правая рука, лучшая ищейка в своре, иногда становился немного нервным и задумчивым, терял собранность и здоровый цвет лица, но в какой-то момент всё возвращалось на круги своя и Гуро вновь рвался изловить всю нечисть в Петербурге и блистать на балах. Бенкендорф уже, было, собирался послать к Якову Петровичу штатных лекарей с осмотром, но каждый раз Гуро являл ему необычайную бодрость духа и сводил сомнения на нет. Что ж, все мы стареем, а секрет бессмертия так пока и не раскрыт — здраво размышлял он. *** Почти два года, как жизнь Якова кардинально изменилась. В ту ночь после пожара в доме Ганны он очнулся в чаще. Один, в изодранной одежде, в ожогах и смердящий жжёным мясом. Малейшее движение вызывало приступ ослепляющей боли, он уж решил, что настал ему конец в этой глуши, где даже крики о помощи могут быть услышаны только лесным зверьём. Почему он здесь? Как оказался вдали от деревни? Всё, что он помнил — это как на него рухнула горящая балка, да истошный крик Николая Васильевича. Бедный мальчик, как он там? Яков Петрович лежал в небольшом овраге, густо заросшем терновником, и ждал своей участи — на запах свежего мяса наверняка к ночи сбегутся волки. Мир вокруг был полон звуков: карканье ворон, какой-то неясный шорох вокруг, завывание ветра в кронах деревьев, возня полевых мышей в траве… Стоп. Мышей? Но как человек может это слышать? А это что? Остро-сладкий, вызывающий слюноотделение запах… В поле зрения появилась чья-то серая морда. А дальше — тьма. В следующий раз Яков Петрович очнулся, когда солнце клонилось к закату, изредка проступая сквозь свинцовые рваные тучи, стремительно проплывающие над головой. Он попробовал пошевелить рукой. Как ни странно, манёвр удался. Он поднёс руку к лицу: на ладони красовалась свежезатянувшаяся кожа (но как? Сколько времени прошло с момента пожара?), вся измазанная грязью и свежей кровью. (Своей? Чужой? Что за чертовщина происходит?) Собравшись с мыслями, он сел, ощутив лишь небольшой отголосок боли в затёкших мышцах. Беглый осмотр себя показал, что все раны затянулись и больше не причиняли адской боли. А рядом лежала растерзанная туша довольно крупного волка. Уже интересно. Бродя по чаще, Яков Петрович сопоставлял факты: он почти не чувствует холода, хотя вещи все изорваны и греть не должны, не чувствует голода, хотя давно должен был потерять все силы от истощения. Способность к регенерации поражала воображение. Он слышал звуки и запахи, которые раньше его не тревожили. В то же время внутри росла какая-то непонятная жажда, которая практически затмила собой разум, когда где-то в зарослях орешника мелькнули оленьи рога. Уже утирая лицо от крови полой некогда шикарного пальто, он понял: упырь. Он теперь тот, кем пугают малых детей, с кем церковь велит расправляться осиновым колом в сердце. Желали бессмертия — получите, распишитесь, Яков Петрович. Вампир. Дитя ночи (хотя поверье, что упырь боится солнечного света, конечно, на поверку оказалось полной чушью). Старинные рукописи, попавшие в руки незадолго до поездки в Диканьку, не врали: жажда крови отключала разум и могла привести к непоправимым последствиям, и с этим предстояло бороться. Превратить своё новое свойство в достоинство, а не вечно прятаться в склепах, питаясь мимо пробегающими кошками. Постепенно выяснились и другие новые свойства: необыкновенная скорость передвижения, умение видеть в темноте… сплошные плюсы для следовательской работы! Предстояло наведаться в Диканьку и узнать, как там дела с поимкой Чёрного Всадника. Первая же вылазка чуть не привела к катастрофе. Гуро ощущал запах крови каждого человека, к дому которого приближался. Особенно сладко пахли дети. Едва добравшись до постоялого двора и раздобыв сушащуюся на верёвке чистую, а главное — целую одежду, он поспешил покинуть эту территорию соблазнов. Нельзя. Если начнётся ещё и охота на упыря — добром это всё не закончится. В следующий раз к ночной вылазке Яков постарался насытиться как можно сильнее: несколько зайцев на время заглушили жажду. К тому же, он учился пить кровь аккуратно, не перепачкав всего себя. Этот навык мог пригодиться в будущем. Приблизившись к деревне, он вдруг натолкнулся на молодого парня, крадущегося от одной хаты к другой. Наверное, к невесте на свидание пробирался. Не ожидая встретить кого-то на своём пути, Гуро не успел спрятаться, поэтому пришлось выйти открыто и в полевых условиях, на свой страх и риск, проверить ещё одну теорию. — Подойди ко мне, — как можно чётче и уверенней произнёс он. Испугавшийся было парень словно кукла с пустым взглядом развернулся в его сторону и приблизился. Человеческая кровь пахла особенно аппетитно, но недавнее насыщение не давало сорваться. — Дай руку. Зачарованный приказом молча протянул правую руку и остановился, смотря в пустоту. Аккуратно прокусив кожу клыками, Гуро наслаждался новым вкусом. Человеческая кровь была куда вкуснее крови животных. Она кружила голову, заставляла слышать чужое сердцебиение, чужое дыхание, видеть в голове неясные образы. Когда парень чуть покачнулся, Яков опомнился и оторвался от кровоточащей ранки. Та затянулась на глазах. — Иди домой и ложись спать. Завтра утром ты ничего не вспомнишь. Парень повернулся к Гуро спиной и поплёлся восвояси, оставляя следователя в приподнятом настроении одного. На следующую ночь Гуро снова добрался до постоялого двора и направился к комнате, где ночевал Гоголь. Нужно было разузнать, до чего успел докопаться юный писарь и, может быть, чем-то помочь. Уже при приближении к комнате, Гуро почуял такой чарующий запах чужой крови, что рот наполнился слюной, а разум на мгновение затуманился. Не было никаких сомнений, что запах идёт именно из комнаты Гоголя. Николай Васильевич, что же вы делаете… Не только Тёмный, но и обладатель самой сладкой, самой желанной крови… Но, взяв себя в руки, он всё же аккуратно проник в комнату и осмотрел бумаги. Конечно, не укрылось от внимания и то, что писарь обнаружил досье на себя. Что ж… оно и к лучшему. А пока надо обдумать дальнейшие действия. Перед выходом Гуро всё же задержался у кровати. Николай спал беспокойно, что-то бормоча во сне, сбивая одеяло в бесформенный ком, и так притягательно пах… Гуро казалось, что ничего более прекрасного в мире ощутить невозможно: это был запах первой влюблённости, запах весенних рассветов, аромат восторга. Он рождал в груди какое-то тяжёлое, тёмное чувство, подталкивающее ближе к спящему, ещё ближе… Уже нависнув над телом, стиснув зубы, Яков Петрович все же взял себя в руки и поспешил покинуть спальню. В последующие несколько суток в Диканьке он не появлялся, а дальше события разворачивались таким образом, что и обнаружить себя пришлось, и вытаскивать из передряги незадачливого «младшего следователя», и ссориться с ним, казалось, навсегда… *** С тех пор минуло две весны. Высший свет наперебой нахваливал вышедшие недавно «Вечера…», а старший следователь Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии удивлял начальство раскрытыми делами и новыми добытыми артефактами. Конечно, ведь теперь ему помогали необыкновенные для обычного человека чувства: звериная сила обоняния, умение незаметно ввести человека в гипноз и обо всем расспросить, тонкий слух… Стремясь не выдать себя, Яков Петрович только однажды, сразу после возвращения в столицу, убил жертву. Это был горький пьяница, валявшийся в подворотне у трактира, и никого поутру такой труп не смутил. В последующие же разы кровью делились дамы полусвета в подпольных борделях, ночные извозчики и прочие жители города, имеющие несчастье остаться с упырём во тьме ночной в уединённом месте. Конечно, наутро они лишь чувствовали небольшое недомогание и ничего не помнили. Казалось, жизнь вошла в своё русло и ничто не может помешать Якову Гуро наслаждаться обретённым бессмертием и могуществом. Кто и зачем обратил его — он так и не смог выяснить. Себе подобных в столице он тоже ещё ни разу не встречал. Но была у следователя одна слабость, за которую он корил себя на чём свет стоит, но ничего не мог поделать. Иногда он появлялся у доходного дома Зверкова. Там, где обитал Николай Васильевич. И даже сквозь запахи других жильцов ощущал тот единственный, гипнотизирующий аромат, что был присущ только одному человеку. Яков Петрович много раз уже строил планы, как именно возобновить общение с юным писателем, а может быть, даже пробраться под покровом ночи в его жилье и вкусить, наконец, его крови… совсем чуть-чуть, чтобы сохранить в себе воспоминание… Но все варианты отметал, как следует обдумав и признав безнадёжными. Он метался, как влюблённый подросток, который знает, что путь к его зазнобе закрыт батюшками, матушками и парой десятков дворовых мужиков, которые готовы переломать ребра всем посторонним. *** Этой ночью, после обильного кровавого ужина, Яков Петрович не смог отказать себе. Он отправился в скромную обитель Гоголя, зная, что тот ушёл на очередной званый ужин, читать своё произведение в угоду скучающей публике. Гуро легко миновал консьержа и неслышно поднялся к заветным апартаментам. Вскрыв замок и проникнув в квартиру, он направился к кровати. Та хранила в себе невероятный аромат своего хозяина и Яков, не сдержавшись, припал лицом к подушке, втягивая воздух и теряя разум от нахлынувшего всепоглощающего желания. Жажды крови, жажды сжимать в руках хрупкое тело и… нет, не лишать жизни, а дарить её, присвоить, сделать таким же, как он сам, обладать, единолично, эгоистично, вечно… — Коленька… — Забывшись, он произнёс заветное имя вслух, совершенно не понимая, сколько времени минуло с того момента, как он перешагнул порог этой комнаты. — Яков Петрович! — испуганный голос вырвал из оцепенения и заставил обернуться. Николай Васильевич стоял на пороге, вытаращив глаза. Яков Петрович подавил первое желание ввести писателя в гипноз и ретироваться. Он прикипел взглядом к бьющейся на шее жилке, ощутил самый прекрасный аромат на свете и услышал, как заполошно бьётся сердце напротив. Остатки разума покидали следователя со стремительностью хищной птицы. Он сделал шаг вперёд и упал на колени: — Николай Васильевич, вы вправе решить мою судьбу прямо сейчас: можете вызвать членов вашего тайного общества и расправиться со мной, можете всадить мне пулю в лоб и отделить голову от тела. Мне не нужна вечная жизнь вдали от вас! — Яков Петрович… — Гоголь ошарашенно смотрел на следователя, но в его взгляде проступало осознание. Он достаточно узнал в обществе поэтов, и теперь начинал понимать, о чём говорит Гуро. Душу терзали сомнения, но это ли не шанс раз и навсегда разрешить их? Обрести равновесие рядом с единственным человеком, который контролировал его дар, рядом с тем, кто являлся в снах и там неизменно избавлял от нечисти, которую рисовало богатое воображение. Николай решительно сделал шаг вперёд, утопая в омуте черных глаз напротив, и протянул руку в приглашающем жесте.