Всего лишь оруженосец - 3. "Тихая ночь"

      Иррчи целый день внимательно наблюдал за тем, как его эрл ведет себя с сыном. Пока еще не признанным пред людьми, но... Кажется, для самого эрла и читающих в душе каждого живого богов никаких сомнений в происхождении малыша Алверра не было.       Оруженосец смотрел, замечая каждую мелочь. Например, как раздуваются тонкие ноздри породистого носа эрла, когда тот, словно невзначай, ерошит им гривку сына. Конечно, обоняние у человека намного хуже, чем у животного, но родственный запах уловить вполне реально. Иррчи его улавливал, пока вез малыша в замок, теперь вот и сам эрл удостоверялся.       Синяки на тощем хрупком тельце Алверра Иррчи зашептал еще в тот раз, когда купал его в трактире, но этого было мало, так что, выкроив время, когда не был нужен эрлу, он отправился варить укрепляющие эликсиры. Благо, уже умел немного, не просто по наитию и рассказам старой Марртины: отыскал в библиотеке необычное собрание рецептов. Кто-то из предков эрла Рримара неплохо знал травы, даже то ли сам составил, то ли выкупил книжицу. Правда, в отличие от привычных Иррчи по храмовой библиотеке книг, записанных на толстых свитках пергамента или особой — и очень дорогой! — шелковой ткани, пропитанной специальными веществами, эта книга была написана на небольших и почти ровно обрезанных кусочках пергамента, скрепленных вместе с одного края явно заговоренными нитями.       Вспомнив о книжице и наложенных на нее заклятьях, Иррчи уверился, что магический дар в крови будущего наследника ур-Ревалир все-таки не сам по себе появился, а пришел вместе с кровью отца. И чтобы он остался, Иррчи следовало очень хорошо постараться.       И он старался, внимательно следя за тем, какого цвета и оттенка отвар побулькивает в посеребренном котелке, источая ароматы меда, трав и ягод. Откровенно говоря, если бы не всего-то пара особых травяных ингредиентов, это был бы самый обычный медово-ягодный взвар, какой любая рачительная селянка в разгар зимы своим детям варит. Добавленный в оный взвар сок сумеречника беложильного призван был укрепить кости, а мякоть озерного ореха — способствовать ясному уму. Ягоды краснотропа чистили кровь, а белокорь укреплял сердце. Ничего более сложного и многогранного по действию Иррчи сейчас варить не собирался. Всякое лекарство хорошо в меру, ибо без меры оно — яд. Это он однажды подслушал в храме и запомнил накрепко — а сейчас ему нужно было только поддержать ослабленное недоеданием и холодом тельце малыша Алверра, чтобы дальше, на приличных харчах и в тепле он постепенно окреп.       В мягком свете серебреных стенок взвар казался живым кусочком солнца с легкой прозеленью. Точно такого цвета, каким светилось навершие посоха в руках храмовника. Иррчи чуть насмешливо пофыркал, но сравнение ему понравилось, почему-то показалось, что это хороший знак. И когда это он начал верить в приметы и знаки? Память подсунула воспоминание: разложенные на потертой шкуре доспехи и оружие, покачивающееся, словно в легком трансе, собственное тело, скользящие по отполированному металлу пальцы, оставляющие за собой густо-алые мазки, складывающиеся в символы, вспыхивающие на какое-то мгновение багровым огнем и... исчезающие, словно впитавшись в металл. Иррчи в который раз подумал, что нужно сесть и вспомнить все подробно, записать символы, попытаться расшифровать, какой для чего. В нем потихоньку зрела уверенность, что это понадобится.              Смотреть на эрла, не спускающего сына с рук, было очень странно. Тревожно и... завидно? Иррчи, выпаивая мальчику свой отвар, пытался понять, что не так. Он ведь сам принял решение привезти мальца в замок, не может же он ревновать к нему теперь?       — Иррчи, сегодня Тихая ночь, не забыл? — мысли, словно ветхое протершееся полотно, разорвал любимый голос, а смысл слов дошел чуть позже, заставил кровь раскалиться, плеснуть в щеки и уши.       В Тихую ночь принято вести себя как можно тише. В час, когда зажигаются светильники и факелы, свечи и лучины, каждый закрывает рот и остается один на один со своими мыслями. Это время подумать, все ли сделано за год, как оно сделано, не надо ли что-то исправить в будущем году. Иррчи знал, что ни о чем он думать не будет — попросту не сможет. Все его силы будут уходить на то, чтобы сдерживать крики и стоны, биться под лунно-сияющим телом любимого эрла, кусая пальцы и губы...       — Не забыл, мой эрл, — улыбка предвкушения зажгла в его глазах легкий красноватый отблеск на дне зрачков.              В кабинете эрла Рримара было уютно и тепло. Плотно подогнанные рамы на узком окошке-бойнице и обитые деревянными резными панелями стены не давали зимнему холоду просочиться в комнату, а пылающий камин согревал воздух и ровными потоками тепла омывал стоящее перед ним кресло. В нем, свернувшись калачиком, спал под отцовской коттой Алверр, и только ушко слегка подрагивало, ловя тихие голоса мужчин.       — Ты считаешь, это разумно? Иррчи, на кой мне еще дети?       — А разумно ли оставлять свою кровь гнить в нищете, мой эрл?       — Договорим завтра, Ирр-рчи.       Солнце скрылось за вершинами леса на западе, и Иррчи зажег от уголька в камине лучину, а от нее — стоящие на столе свечи. Осторожно поднял мальчика на руки, коротко кивнул на безмолвный вопрос эрла: «отнесу в спальню и вернусь».       Комнату для Алверра приготовили ту, что когда-то в детстве принадлежала самому Рримару, через одну от комнаты эрла. Средняя между ними предназначалась для оруженосца эрла, но уже два года пустовала: Рримар скрупулезно исполнял обещанное и не отпускал. Ну, большую часть времени. Иногда приходилось уезжать из замка, по заданиям ли эрла, по собственному почину, за необходимыми растениями или другими компонентами, объезжая земли с наговорами или просто чтобы послушать, что говорят люди.       Кроме Заозерья на землях эрла располагались еще три деревушки: Камышина, Броды и Лисье Урочище. И еще не везде в них эрлова оруженосца знали в лицо и по имени, что ему было только на руку. Иррчи иногда переодевался в старую одежду, хотя она и стала ему уже изрядно мала в плечах и коротка. Тем лучше, в таком виде он выглядел почти бродяжкой. Вымазавшись дорожной пылью, он оставлял все вещи под охраной Белки, ее саму — в заклятом обережном круге, а сам шел в село. И слушал во все уши, смотрел во все глаза, как живут люди, о чем говорят, на что жалуются.       Сперва, едва только вернулись, ничего доброго о своем эрле он не слышал. Мужичье поносило непутевого сынка старого Алверра на чем свет стоит, мол, и носит же его, лучше б под чужими юбками, так нет же — по драконьим логовам да болотам! А что в своих выкусни плодятся — видать, на заезжих в их медвежий угол рыцарей вся надёжа. Слушая пересказы Иррчи, изрядно приправленные подробностями быта и описанием проблем, эрл шипел, рычал, после облачался в броню и ехал, чтобы с помощью оруженосца выжечь к хренам логово выкусней, заросли болотных мар, невесть как приблудившегося в их далекие от гор края дракончика-двухлетку...       А потом они возвращались, требовали гретой воды, отмывались до скрипа и падали в пышные мягкие перины. Иррчи ухмыльнулся: первый месяц по возвращении. Потом эрл взмолился, чтоб «эту мягкую пакость» убрали куда подальше. На их кровати теперь лежали плотные и довольно жесткие тюфяки, набитые шерстью и сушеными травами. Травы Иррчи сушил и перетирал сам, и не все они были на добрый сон. Лимонную траву и солнечную полынь эрл просто любил, а Иррчи сочетание кисловато-острого и тягуче-горького ароматов завораживало и приводило в состояние, когда он грезил с открытыми глазами.       Алверр, свернувшись в клубочек под теплым, подбитым кроличьим мехом одеялом, тихо посапывал, уже не поводя ушками даже во сне. Иррчи присел на край постели и мягко погладил разметавшуюся по подушке гривку. Спи, малыш. Потом сам навострил уши.       В конце коридора зазвучали шаги Рримара, и внутри, где-то там, где жила магия, словно зажглась искристая звезда: не дождался, пока Иррчи вернется. Да и никогда не имел терпения дождаться. Его эрл был жаден до ласк, словно измученный долгим житьем впроголодь — до пищи. Впрочем, они оба были такие, но Иррчи все же понял раньше, что иногда стоит быть сдержаннее, растянуть удовольствие от соития, добавить ласк. И тогда любовное безумие можно продлить на всю ночь, а на рассвете отпустить себя, выплеснуться, разлететься искрами — и спокойно уснуть в объятиях возлюбленного эрла, зная, что никто не потревожит.       В проеме двери замер светлый силуэт, обрисованный пламенем свечи. Иррчи видел его краем глаза, смотрел на Алверра, чувствуя огненный взгляд, скользящий от кончиков ушей до кончика хвоста. Сидеть становилось все неудобнее, да и нечаянно разбудить малыша не хотелось. Иррчи поднялся, тихо вышел — его сапоги не были подбиты железом, потому и ходил он почти неслышно. За что уже успел получить прозвание «эрлова тень», которым втайне гордился.       Короткий кивок: «Идите вперед, мой эрл».       В спальне Рримара практически не было мебели. Кровать под тяжелым шерстяным пологом, большую часть времени поднятым; два сундука: в изножье и у окна, такого же узкого, как в кабинете; оленьи рога у двери, чтобы повесить плащ. Больше ничего, да и что еще должно было быть в комнате, куда и приходят-то только поздно вечером, чтобы отдохнуть? Иррчи сразу прошел к камину, подбрасывая в его жерло еще пару полешек. Снял с каминной полки небольшой поставец, обитый драконьей кожей и украшенный резной костью — в нем хранилось то, без чего не могла обходиться ни одна их ночь. Особенно, если ей предшествовало расставание на более чем один день.       Поставец был пока что переставлен на сундук в изножье кровати, а Иррчи, скинув котту и рубаху, увалился на покрывало, потягиваясь и расслабляясь после долгого дня. Запах лимонной травы и полыни обволакивал, проникал в кровь, делая ее тягучей, словно мед. Иррчи выгнулся так, что еще немного — и ушами коснулся бы собственного зада, но его такая поза совершенно не напрягала. Только дрогнуло и сладко потянуло под ложечкой, когда ощутил горячее прикосновение кончиками пальцев к беззащитно открытому животу.       Иррчи мог бы перекатиться по широкой кровати, уходя от этой ласки: это ведь почти инстинкт — защитить уязвимое место, свернуться клубком. Но он только сильнее выгнул спину, а под ладонью, прижимающейся к жестким, словно дерево, мускулам, все быстрее и быстрее отдавались удары пульса. Это был момент первого, сладчайшего и, возможно, даже более важного, чем соитие, единения: Иррчи чувствовал, как истекает из его тела магия там, где кожи касается рука его эрла. И лишь насладившись этим, он разогнулся, как тонкий клинок узорной виррисской стали, порывисто поднялся на колени, чтобы в следующее мгновение оседлать бедра Рримара, запустить пальцы в его гриву, поцеловать, ловя на язык привкус меда и трав: кажется, кто-то долакал сваренный для ребенка эликсир.       Этот поцелуй был самым большим самоуправством, которое Рримар позволил ему сейчас. Все-таки, Иррчи не было почти полторы недели, и потому он знал, что первая ночь будет полностью отдана в руки эрла, в его волю. Он был совершенно не против: уже в последние два дня контролировать силу было тяжело, а выплеснуть некуда.       Как же нелегко молчать, когда на язык так и просятся слова, которые шептал, засыпая на постоялых дворах! Как сложно не издавать ни звука, когда жесткие пальцы, самую малость выпущенные когти проходятся с нажимом по позвоночнику, касаются ямочки у основания хвоста — и ночной полумрак расцвечивает алыми и золотыми огнями, вспыхивающими под веками. Как не прикусывать губы, если после этого по ним скользнет шершавый язык, словно зализывая оставленные клыками саднящие следы. Иррчи попытался раздернуть завязки штанов, но его руки отвели и зафиксировали в мягком, но неразрывном захвате. Он прерывисто вздохнул и привстал, чтобы потереться о колени эрла и податься назад, умоляя о еще одном прикосновении там, где оно ярче и чувственнее всего. И еще крепче закусил губу, откидывая голову назад, когда гашник все-таки развязали, штаны стянули пониже вместе с фазией, а на обнаженную задницу легли ладони, сперва просто поглаживая.       «Да, да, ну же!»       Если бы Рримар мог слышать его мысленный вопль! Но он не слышал, хотя и догадывался обо всем: по жестким сухим губам гуляла хищная усмешечка. Иррчи вцепился в его плечи, прижимаясь лбом к горячей коже. Он задыхался, но еще пытался сдерживаться, не вилять задом, не прятать хвост между ног. Знал, что проиграет эту безмолвную схватку с самим собой, но тем слаще будет получить желаемое. А руки скользили, разминая, поглаживая, согревая. Еще немного, потому что Иррчи прекрасно слышал, как начинает срываться дыхание и у Рримара. И когда его подтолкнули в сторону, с готовностью распластался поперек колен Рримара, выпятив зад и вцепляясь в перину когтями.       Он ждал, и все равно первый — легкий, но звонкий — удар заставил его вздрогнуть, свести лопатки, напрягаясь. Ладонь мягко погладила след, и он снова расслабился, опустил голову. Сейчас, вот сейчас... Ну!.. Шлепок прозвучал глуше, но лег тяжелее. Иррчи беззвучно открыл рот, покорно вжался щекой в тюфяк, повинуясь опустившейся на загривок руке. Да, это было последнее, чего недоставало. И с очередным шлепком он задышал глубоко и ровно, открываясь и ловя каждое касание кожи к коже. Со стороны он, наверное, казался спящим, но эрлу было виднее: Иррчи упирался пахом и возбужденным членом в его колени. По позвоночнику пробегала дрожь, хвост бил по постели, то и дело норовя скользнуть вбок, и Рримар мягко отводил его назад, чтобы не ударить случайно. И эти прикосновения распаляли, и то, что эрл понимал разницу в приносимой боли, и то, что после каждого удара ладонь замирала, впитывая жар, а потом поглаживала.       Он никогда не выдерживал больше десятка шлепков. Это было слишком сильное переживание, чтобы Иррчи мог его контролировать. Не кончить у него все равно не вышло бы, да никто и не требовал. Единственное, в этот раз получилось сдержать стон, только глухо и прерывисто выдохнуть.       Рримар — Иррчи признавал это — обладал все же куда большей выдержкой, и после первого выплеска терпеливо ждал, раздев до конца, улегшись рядом и согревая своим телом. Мелкая дрожь отпускала, Иррчи перестал вжиматься в него всем собой, а вскоре нашлись силы приподнять голову и поцеловать, лизнуть, прикусить кожу на плече. С легким внутренним трепетом он потянулся чуть выше, уловил глухое ворчание и уже собрался сделать вид, что вовсе не пытался лизнуть в горло, когда на затылок снова легла ладонь, направляя и подталкивая. И под робко коснувшимся кожи языком ворчание угасло, точнее, замерло на какое-то время, чтобы смениться другим звуком, раскатистым и теплым.       Иррчи показалось, что он сдуру залпом выпил стакан крепкого первача, настоявшегося на дубовой коре и меду. Голову обнесло мигом, и только направляющие его руки эрла не позволили беспорядочно заметаться, пытаясь поцеловать и вылизать везде. Рримар удерживал его голову, и Иррчи захлебывался счастьем, чувствуя, как отдается в губы мощное биение крови, вылизывая подрагивающее от мурлыканья горло, солоноватую от пота кожу. Он был пьян своими переживаниями, и потому шелково-послушен, без сопротивления укладываясь животом на плотно набитую шерстью подушку. Чувствовал, как его оглаживают кончики пальцев и жаркие взгляды, равно ощутимо скользящие по коже, и не смог, не сумел сдержать чуть слышный надрывный стон, когда эти легчайшие прикосновения сменились жесткой хваткой пальцев, властно разводящих ягодицы, настойчивым влажным касанием языка. Все, что он мог — перехватить свой хвост, удержать его у груди, пока Рримар сводил с ума ласками.       Он не отслеживал, когда там откинется дверца поставца, звякнет стеклянная крышечка флакона с прохладной, травянисто пахнущей мазью. Все силы уходили на то, чтобы молчать и не слишком размашисто подаваться назад, навстречу чужому языку и пальцам. Мысленно умолять: «Ну давай же! Пожалуйста! Я готов, давай!» — и знать, что его эрл никогда не поддается на провокации, не ведется ни на жалобные стоны, ни на откровенные движения, пожалуй, лучше Иррчи понимая, когда его тело будет готово принять, раскрыться без боли. И когда это все же произошло, все, что мог — до крови прикусить свою ладонь, чувствуя, как поверх нее ложится ладонь эрла, помогая сохранить тишину.       В любую другую ночь Иррчи не стеснялся и не сдерживался. Он был в своем праве — он был оруженосцем эрла. Может быть, для остальных обитателей замка их отношения казались странными, потому что он совсем не рвался стать кем-то большим, чем верный слуга, чем тень своего эрла. Но ему не нужно было больше.       Отдаваясь целиком и полностью в руки Рримара, безоговорочно отдавая ему право делать с собой все, что заблагорассудится, Иррчи создавал надежные путы для своей магии. Зная, что эрл Рримар никогда не навредит, не причинит боли сверх той, что доставляет удовольствие, он позволял себе раствориться в наслаждении, на краткое время потерять свое «я» и превратиться в сгусток чистого восторга. Впитаться и перемешаться с чужим наслаждением, ощутить, как неровными толчками выплескивается в жаркую глубину его тела семя, как опаляет загривок хриплое дыхание, вырывающееся беззвучным, но все равно различимым «Ырр-р-р-рчи!». И зайтись в до боли сладкой дрожи, кончая следом, отпуская себя совсем.              Потом, перед рассветом, они проснутся вместе, одновременно, чтобы одарить друг друга уже более легкими, ленивыми ласками, неспешным соитием, когда даже двигаться почти не хочется, и нет бешеного напора, нет страсти — только нежность. Когда эрл Рримар будет осторожно зализывать оставленные ночью укусы на плечах и загривке Иррчи, а тот — мурлыкать, переплетая пальцы и мягко обнимая хвостом эрлов обрубок.       Потом будет день и праздник, и будет тихонько попискивать от восторга и страха беленький синеглазый мальчик, посаженный на могучее плечо отца и представленный людям: «Пред Прародителем-Хвостатым и Бесхвостой Матерью клянусь — это мой сын!».       Потом будут выкаченные из подвалов бочки с яблочным сидром и зажаренные над углями утки, поросята, козлята. Будет веселая возня подростков и детей, вяжущих из соломы и хвороста Снегобабу, будут девки, цепляющие на нее красные домотканые ленты, и мужики, с гиканьем и воплями волокущие соломенную куклу на поле, где слегка утоптан снег, а в него воткнута крепкая жердь, чтоб ветер не повалил куклу раньше, чем она прогорит. И — уже на закате — будет пылать Снегобаба, а люди будут петь восхваления зиме, чтоб принесла много снега, не слишком лютовала морозами, не плодила волчьи стаи и не поднимала шатунов.       Это все будет потом.              А пока Иррчи спал, угревшись в кольце крепких рук своего эрла, и с его губ не сходила улыбка, а над миром плыла и плыла Тихая ночь.