Vivat, Veronica!

Верно, они оба сходят с ума. Но не помнят, когда именно это началось. С его ли смертью: родного брата, заменившего ей родителей, всегда находящийся рядом; отличный боец, превосходный солдат, но погибший… так нелепо отдавший свою жизнь во имя долга? Какой ценой? Для чего? Клэр не хочет думать. С её ли смертью: любимой сестры, которая пожертвовала собой во славу науки? Отдавшей жуткому эксперименту над собой долгие пятнадцать лет, заставляя его страдать? Королева, которая бросила его – своего верного подчинённого-раба? Альфред не хочет думать. Они оба сидят за трюмо: Редфилд расчёсывает его волосы, он пытается затянуть себе корсет – не в платье, но ему нравится, когда сдавливает рёбра. Клэр мычит какую-то странную песню: мотив, знакомый Эшфорду с детства – их маленький с Алексией секрет. Он отворачивается, глядя на то, что осталось от их – правильного? – прошлого: снежный шар расколот молнией: маленькие пластиковые куколки больше не держатся за руки. Клэр держит его за руку; просто потому что так нужно. Потому что они - не-брат, не-сестра. Она садится на стол, сметая всю ту ненужную хрень, которая окружала Альфреда почти половину его жизни: берёт только помаду – сливово-фиолетовую – и очерчивают его губы. Клэр не видит в нём Алексии, она не видит в нём врага – только сумасшедшего - как она? - потерянного и загнанного в угол. Оба потеряли всё, но остались в живых – для себя, друг для друга, но не для целого мира. Живы ли на самом деле?.. Пальцы Эшфорда играются с верёвками корсета, и Клэр перехватывает инициативу: затягивает туже, до вздоха, до немого крика, а затем пальцем проводит по его рту, размазывая помаду: им врут – цвет черешни. Она продолжает напевать их песню, пока в голове у Альфреда стучится: «Виват, Вероника! Виват, Вероника!» Получилось. Он всё-таки оказался полезнее и умнее своей сестры. И улыбается, позволяя бывшему врагу почувствовать вкус помады на своих губах. Отмечая, как же ей красиво в фиолетовом платье. И с красным колье на шее.