Хористы

После первого концерта прошло два месяца. Золотой и неожиданно теплый во второй половине октябрь сменился серым и промозглым ноябрем с непрекращающимися дождями и первыми серьезными заморозками, а там уже настал и декабрь. Мальчики сменили форменные куртки на теплые серые шинели с синим кантом, а к бескозыркам теперь прилагались башлык, теплый синий шарф и перчатки. Зимой Петербург преобразился — после мрачного темного ноября вдруг выпал снег и украсил белыми пушистыми шапками коней Аничкового моста, лег на крышах домов и соборов, заставил согнуться под своей тяжестью ветви деревьев. Реки и каналы сковало льдом, чем сразу же воспользовалась петербургская детвора. Мальчики не раз видели, как по Фонтанке лихо скользят на коньках гимназисты. Открылись и «настоящие» катки в садах и при дворцах. На один из них, в Юсуповском саду, хористы спешили почти каждые свободные выходные. С приходом зимы сумерки наступали рано, уже в четыре часа пополудни, и в темноте город расцвечивался множеством огней — фонари, экипажи, гирлянды с разноцветными лампочками, подсвеченные витрины на Невском, желтеющие в темно-синей вышине окна домов. Этой картиной неустанно восхищался Андрей Толь, утверждавший, что в Москве нет ничего подобного. Глядя на яркий зимний Петербург, Миша тоже испытывал безотчетную радость — не в последнюю очередь потому, что приближалось Рождество, и город украсился к празднику. Вместе с Рождеством, правда, приближался и новый концерт, но в этот раз Миша волновался намного меньше. Из дома тоже приходили хорошие новости — младший братик, вопреки всем заверениям, не только не умер, но даже немного поправился, и теперь Миша с сестрами увлеченно придумывали: какой подарок сделать ему к Рождеству? Даже отец сменил гнев на милость, и оба визита домой в декабре прошли на удивление спокойно. Фрау Грише осталась довольна концертом, но посоветовала не расслабляться — пусть мальчики не думают, что, если они отлично выступили, она станет относиться к ним более снисходительно и освободит от домашнего задания. За последнее время произошел только один неприятный момент — Бранко наказали неделей затворничества в лицее. Он играл с ребятами в снежки во дворе и случайно подстрелил инспектора Любашевского. Все бы, может, и обошлось, если бы снежок, пущенный меткой рукой Бранко, не попал инспектору в лицо, намертво залепив толстые стекла очков. В тот день Бранко был вызван к директору, остался без обеда и ужина, а после — еще и без похода в город на выходные. Любашевский бы его с удовольствием выпорол, но директор вовремя напомнил, что пороть здесь запрещено. — А что я такого сделал? — недоумевал Бранко, когда мальчики делились с ним пирожками и хлебом, которые стащили из столовой. — Я же не нарочно. Хотя теперь я бы специально закидал его снежками! — И из лицея ты не выйдешь до весны, — хмыкнул Толь. Но неделя пролетела быстро, наступили новые выходные и Бранко, обрадовавшийся своему освобождению, уговорил друзей пойти на каток. — Лучше бы готовились к проверочной по арифметике, — заметил Уваров, не отрываясь от учебника. — Или репетировали свои номера — концерт через неделю. — Самый правильный, что ли? — усмехнулся Бранко, запихивая в ранец коньки. — Или просто не умеешь кататься, поэтому боишься и завидуешь? Володя вспыхнул, резко захлопнул книгу. — Я?! — Ну не я же. Ладно, это ничего, не все же умеют. Бояться — тоже нормально. Володя вплотную подошел к друзьям, ткнул Бранко длинным пальцем в грудь. — Уваровы никогда и ничего не боялись. И кататься я умею. Я вам докажу. Только у меня коньков нет… Через час трое друзей и Володя уже сидели на лавочках в деревянной избушке-”раздевалке» Юсуповского катка. Володя неловко натягивал одолженные у Бори Князева коньки. — Что-то не верится, что ты умеешь кататься, — протянул Бранко. Сам он уже переобулся и теперь нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Уваров возмущенно запыхтел, но промолчал. Наконец, он в последний раз проверил, крепко ли зашнурованы ботинки, и распрямился. — Я готов. Бранко вылетел на лед первым и тут же затерялся среди гимназистов и реалистов в шинелях, раскрасневшихся от мороза девушек, прятавших руки в меховые муфты, стремительных студентов и молодых офицеров под руку с барышнями. Следом вышел Миша. Он с силой оттолкнулся и покатился по льду, чуть согнув ноги в коленях и ловко лавируя в толпе. Какое счастье снова почувствовать под ногами лед, морозный воздух на щеках и то ощущение легкости, которое появлялось от того, что коньки повиновались малейшему движению! Миша смотрел на украшенную гирляндами ель посреди катка, на светившиеся в темноте фонари и разноцветные лампочки, на тихо опускавшиеся крупные хлопья снега — и широко улыбался от переполняющих его радости и восхищения. Как же, все-таки, красиво! Он легко развернулся и увидел, что Толь и Володя отчего-то едут под руку, причем Володя двигается медленно, неумело, постоянно спотыкается или заваливается назад и не падает только чудом. Миша все понял — Уваров действительно не умел кататься, но из гордости не признался, и теперь выделывал странные па на льду, поминутно взмахивая свободной рукой в поисках равновесия. Миша подумал было — как же обрадуется Бранко, когда обнаружит, что был прав! — но тот уже сам вынырнул из ниоткуда. — Ты это видел? — он показал на Володю. — Наверное, даже Огарев смог бы лучше. — Ты доволен? — Почти. Хоть в чем-то наш граф не так хорош, как думает. Ладно, черт с ним, а пока — давай наперегонки! Ты водишь! — и Бранко, хлопнув Мишу по плечу, скрылся в толпе. Они гонялись друг за другом четверть часа, иногда врезаясь в гимназистов, также играющих в салочки. Один раз Анджелич сбил с ног мальчика из реального училища и, не извинившись, помчался дальше, едва успев подхватить слетевшую с головы бескозырку. Другой раз друзья пролетели так близко от двух девушек, что одна из них возмущенно вскрикнула. Миша, не прерывая погони, попросил прощения. Миша раскраснелся, запыхался, а очки запотели, и часто он почти не видел, куда едет. В итоге он все-таки споткнулся и упал, в последний момент постаравшись завалиться набок — меньше шанс разбить очки и что-нибудь сломать. А когда он все-таки поднялся и отряхнулся, то увидел невдалеке небольшую толпу — люди сомкнулись плотным кольцом вокруг чего-то, чего Миша пока не видел. Что-то случилось. Кое-как прорвавшись сквозь людской заслон, он увидел, что в центре круга сидит Володя: шинель в снегу, бескозырка валялась в стороне, светлые волосы растрепались. Красивое лицо исказилось от боли, по румяным от холода щекам текли непрошенные слезы. Володя обнимал полусогнутую левую ногу и глухо стонал. Рядом, совершенно растерянный, стоял на коленях Толь — тоже весь в снегу. — Что случилось? Толь обернулся и заговорил, кивая на Володю. — Он, оказывается, кататься не умеет и пришлось его учить. Мы отъехали подальше, но в нас врезались ребята из гимназии, они уже уехали. Мы оба упали, и вот, — Толь снова показал на Уварова. — Что будем делать? Миша хотел было ответить, но его опередил появившийся Бранко. — Спокойно! Может быть, это даже не перелом. Давай, я посмотрю! Володя перестал стонать, на его лице отчетливо проступил испуг. Он попытался отползти подальше, с трудом отталкиваясь здоровой ногой и подволакивая травмированную. — Только не ты! — Да тихо вы! — махнул рукой Миша. — Здесь нужен доктор. Но сначала надо увести его отсюда. — Что тут происходит? — раздался новый голос, женский. Миша поднял голову и увидел, как в круге появились две девушки. Он их сразу узнал — это их они с Бранко едва не сбили с ног сегодня. Одна из них имела вид более строгий и серьезный, другая — круглолицая, с выбивающимися из прически рыжими прядями и с виду более доброжелательная. Говорила та, что строже. Толь вновь пересказал, как все было. Девушка молча кивала, прищурилась, словно что-то припоминая, затем тоже опустилась на колени и обратилась к Володе. — Не бойся. Я только посмотрю. Володя тут же вытер слезы рукавом, даже выпрямился, насколько это возможно. — Не утруждайтесь, сударыня. Боюсь, вы здесь бессильны. Миша слышал, как Бранко и вторая девушка, не удержавшись, хихикнули. — Я настаиваю. Закатывайте штанину, сударь. Володя с трудом повиновался. Незнакомка склонилась над ногой, осторожно трогала то голень, то лодыжку, спрашивала, не больно ли и где болит сильнее. Володя на все вопросы отвечал сдавленным стоном и сидел с видом тяжело раненого героя. Вскоре девушка поднялась на ноги. — Пока не могу сказать, что это. Скорее всего, это просто ушиб, но не стоит исключать трещину кости. Давайте отведем вашего друга в раздевалку — надо снять коньки и иммобилизовать чем-то ногу на время. Она говорила четко, решительно, даже с командными нотками. Мальчики смотрели на нее с нескрываемым уважением. — Вы доктор? — протянул Бранко. — Перед вами студентка Женского медицинского института, — ответила за подругу вторая девушка. Бранко присвистнул. — А кто же вы? Гимназисты? Реалисты? — продолжила вторая. — Лицеисты, — ответил Миша. — Санкт-Петербургский хоровой лицей. — Наслышаны. Что ж, давайте не будем терять время. Помогите нам. С помощью новых знакомых мальчики осторожно увели Володю в раздевалку, затем сгрузили его на лавочку и с трудом, под аккомпанемент уваровских стонов, стянули с него коньки. Затем строгая девушка одолжила у Миши шарф и туго перевязала им пострадавшую ногу. — Это чтобы немного уменьшить боль и отек, — объяснила она. — Простите, мы до сих пор не представились. Меня зовут Анна Николаевна. — А меня — Александра Романовна. Мальчики в свою очередь назвались. — Владимир Уваров, — простонал Володя. — Граф. Простите, что не встаю в присутствии дам… боюсь, я уже не смогу нормально ходить. — Все будет хорошо, Владимир. Анна попросила Толя, как наиболее подходящего по росту, взять Володю под руку, а сама встала с другой стороны, также бережно поддерживая мальчика. Так они и покинули каток — едва скачущий на одной ноге между Толем и Анной Володя, чуть позади — Миша и Александра, а возглавлял эту странную процессию Бранко, который то и дело оборачивался и рассказывал все, что знал о переломах. — Благодарю вас за помощь, милые барышни, — пропыхтел Володя, сохраняя достоинство даже поддерживаемый под обе руки, с больной ногой и в одном ботинке. — Но я смог бы и сам. Полагаю, я на всю жизнь останусь в лучшем случае хромым, а в худшем… Миша и Александра Романовна переглянулись. -…в худшем, наверное, предстоит ампутация, — печально закончил Володя. — Наверное, это сложный перелом… Бранко остановился и развернулся. — Дамы, он мне надоел. Я предлагаю посадить его в сугроб и оставить там. Вопреки ожиданиям, девушки не были против, а Толь и вовсе заявил, что он сделал бы это хоть сейчас — юный граф медленный, тяжелый, и вообще он уже устал. В глубине души Миша был со всеми согласен — ему вовсе не хотелось проделать остаток пути под предсмертные стенания, — но промолчал. До выхода Володя благоразумно не проронил ни слова, только иногда стонал, пытаясь героически наступить на травмированную ногу и идти самостоятельно. До лицея было недалеко, но из-за пострадавшего товарища мальчики добрались бы туда только ближе к ночи, поэтому пришлось брать извозчика. Миша и остальные громко протестовали против того, чтобы девушки за них заплатили. — Мы от всей души благодарим вас за помощь, но денег не возьмем, — заявил Толь и гордо вскинул голову. — Поедем в складчину, деньги у нас есть. — Тогда разрешите хотя бы поехать с вами? Мы вас проводим. Мальчики милостиво кивнули. Однако материальную помощь все же пришлось принять — им не хватило трех копеек. Мише стало неуютно и, чтобы как-то это скрыть, он принялся наблюдать за Уваровым. Володя забился в самый угол сиденья, зябко кутался в шинель и задумчиво смотрел из-под бескозырки на переливающиеся огнями улицы. Замотанную шарфом ногу он постарался вытянуть. Бранко хмыкнул и толкнул Мишу в бок. — Посмотри на него! Наверняка воображает себя королем в изгнании или тяжело раненым офицером. Так и доехали до лицея — тихо посмеиваясь над ужимками приятеля и с уважением глядя на их нежданных спасительниц. Анна и Александра помогли друзьям провести Володю через лицейский парк и подняться по ступеням крыльца. — Спасибо большое за помощь! — с чувством сказал Миша. — Мы рады были с вами познакомиться. — А я буду молиться о вашем здоровье, — добавил Володя. Девушки с улыбкой переглянулись, пожелали Володе скорейшего выздоровления и, попрощавшись со всеми, двинулись к выходу. Бранко долго смотрел им вслед и, наконец, сказал с восхищением в голосе: — Студентка Женского медицинского! Она просто молодец, правда? И знает, что делает. — Правда, — кивнул Миша. — Только давайте уже зайдем внутрь, а то придется спасать Уварова еще и от обморожения. Спустя четверть часа, две попытки Володи упасть и бессчетное количество причитаний о нелегкой судьбе, мальчики наконец-то добрались до лазарета и принялись за поиски доктора. Николай Николаевич Филин нашелся в процедурном кабинете — он стоял у раскрытого шкафа с многочисленными склянками и что-то негромко бормотал, то и дело сверяясь с большим потрепанным журналом на столе. Услышав голоса, он обернулся и нацепил на нос видавшее виды пенсне, чтобы лучше рассмотреть посетителей. Когда он увидел красных, запыхавшихся и заснеженных мальчиков и стоявшего на одной ноге Володю, то тяжело вздохнул и спросил: — Что случилось, молодые люди? — Мы были на катке, и упали. — Не удивлен. Давайте, я помогу… вот так. — Филин проводил Володю до ближайшей койки и помог ему устроиться удобнее. — Ну, что тут у нас? Он размотал шарф и вернул его владельцу, закатал повыше штанину, открывая красную отечную ногу и с интересом склонил голову набок, не обращая внимания на маячившего за плечом Бранко. Затем осторожно дотронулся до ноги, вызвав очередной мучительный стон. — Перестаньте, вы не на смертном одре, — поморщился он. Он просил повернуть ногу и так и эдак, трогал ее то здесь, то там; также, как и Анна Николаевна, спрашивал где болит и насколько сильно и, наконец, взглянул на Уварова. — Повезло вам, юноша. У вас всего лишь сильный ушиб. Обойдетесь тугой повязкой, холодом и обезболиванием, ну и, конечно же, полежать вам придется неделю-другую. Володя приподнялся на локтях. — Как?! Но через неделю концерт, у меня соло… — Выйди на сцену с тростью, всем понравится, — не удержался Бранко. — Идите к черту. — Боюсь, этот концерт пройдет без вас, — пожал плечами Филин. — А вы, господа, идите, идите. Вашему другу нужен отдых. И он мягко, но настойчиво подтолкнул их в сторону двери — Миша едва не забыл забрать коньки Бори, но все равно успел сказать Володе на прощание: — Не расстраивайся. Будет еще этих концертов. Ответа он не услышал — Володя повернулся спиной к двери и молчал. Друзья вышли от Уварова, оставили в гардеробе шинели, шарфы и бескозырки, заглянули в пустую спальню и отправились в комнату самоподготовки — Толь решил, что все, должно быть, там, и не ошибся. Едва переступив порог, Миша отметил радостное оживление. В центре, за столом, сидел смущенный Антон Огарев. Его обступили ребята, среди которых были Лев Толь и неразлучные Джеймс с Иваном, а сам он держал в руках большой бумажный пакет, из которого доставал сладости и раздавал остальным. Мальчишки громко галдели, кто-то трепал Антона по плечу, а Лев Толь пожал ему руку и что-то долго говорил. Бранко, словно ледокол, протиснулся сквозь толпу, и оказался прямо перед Огаревым. — Что за праздник? Антон опустил глаза и пробормотал: — Сегодня мое рождение, мне уже двенадцать. Тетушка передала вот это, — он слегка встряхнул пакет, — и я решил… в общем, тоже угощайтесь. Он запустил в пакет руку и протянул Бранко кулек с конфетами. — Здорово! — Бранко немедленно зашуршал оберткой. — И очень вкусно, спасибо! С орехами, как я люблю. Миша почувствовал себя неуютно. День рождения, надо же… стоило, наверное, что-то подарить, но дарить было нечего. — Поздравляю, — Миша улыбнулся и пожал Антону руку вслед за Толем. — Прости, мы ничего не знали, и поэтому без подарка. Антон покачал головой и отчего-то смутился еще больше. — Да ты чего, не стоит. Мне ничего не нужно. Впрочем… — Антон почесал затылок, растрепав редкие пепельные волосы. — Я бы хотел, чтобы кто-нибудь из вас сыграл со мной в шахматы сейчас. Миша и Толь вежливо отказались — с шахматами и правилами плохо дружили и тот, и другой. Первым вызвался было Джеймс, но его тут же оттеснил Бранко, заявивший, что проиграл в прошлый раз и хочет отыграться. Просиявший Антон тут же принес доску и принялся расставлять фигуры. Миша с интересом наблюдал, как Бранко постепенно лишился половины пешек, коня и ладьи; как он сидел, обхватив голову руками, нервно дергал ухо, отмахивался от советов и рассуждал про себя, как ему лучше пойти. Антон выглядел абсолютно расслабленным, все советы принимал со снисходительной улыбкой, кивал, но играл все равно по-своему. Миша заметил, что среди шумных советчиков и наблюдателей нет Бори, чем тут же поделился с Толем. — У него сегодня дополнительные по арифметике. Завтра сложная проверочная работа, помнишь? Он решил подготовиться. Миша кивнул и вернулся к наблюдению за доской, с которой уже исчезла вторая ладья и слон. Конфеты, которыми его угостил Антон, заканчивались, по телу расползалось приятное тепло, уставшие ноги наливались свинцом, глаза начали помимо воли слипаться, а с коньков, до сих пор висевших на шее, капала вода, частично намочив матроску. Боря, наверное, уже пришел, и надо поскорее вернуть ему коньки. — Я пойду, найду Князева, — шепнул Миша Толю и направился в спальню. Боря действительно уже вернулся и теперь сидел на кровати и рассматривал что-то, чего Миша видеть не мог. Миша закрыл дверь чуть громче, чем нужно, так, что Князев подпрыгнул от неожиданности. Неизвестный предмет выпал из его рук, жалобно звякнув. — Прости, не хотел тебя пугать. Возвращаю тебе коньки. Боря что-то поднял с пола, тяжело вздохнул и выругался. — Ты что-то разбил? Извини. — Ничего, — буркнул он и попытался спрятать нечто под подушкой, но в итоге махнул рукой. — Ладно, тебе можно. Только не болтай, понял? Мишу поспешно пообещал, что никому ничего не скажет, и тогда Боря достал из-под подушки фотографию в простой прямоугольной рамке и отдал ее Мише. По стеклу шла косая трещина, от нее паутинкой разбегались трещины поменьше, но изображение все равно можно было разглядеть. С фотографии на Мишу смотрела красивая и очень похожая на Борю, но печальная девушка в светлом платье. Она стояла под руку с молодым мужчиной, который робко улыбался в объектив. У него был такой же, как у Бори, острый нос, в других чертах тоже угадывалось сходство. Миша все понял. — Скучаешь по ним? Боря пожал плечами. — Я их не помню. — Совсем? Может быть, ты все-таки что-то запомнил? Боря вытащил из-под кровати чемодан, в последний раз посмотрел на фото и положил его на дно, затем захлопнул крышку и сел. — Не думаю. Мама умерла, когда мне был год, и папа привез меня сюда. Он умер через пару лет. Правда, Анна Ивановна говорит, он старался часто приезжать, и тогда мне кажется, что я что-то помню, например, Рождество. Папа держал меня на руках и что-то пел для меня. Мне, кстати, потом говорили, что он очень хорошо пел. Я пытался надеть на елку звезду, вот это я точно помню — ветки страшно кололись. Миша молчал. Он понимал, что надо что-то сказать, но в голову ничего не приходило. Да он и не знал, что тут можно придумать, поэтому просто положил руку Боре на плечо. — Оказывается, папа здесь учился, — голос Бори едва заметно дрогнул. — Да ну? Он же доктор. — Ну и что? Он передумал становиться певцом или музыкантом. Бывает. Боря решительно поднялся на ноги и пинком загнал чемодан под кровать. Затем заговорил своим обычным тоном.  — Ну хватит. Только ты никому не болтай о том, что я тут наговорил и вообще… — Боря недовольно поморщился. — Никогда. Миша хорошо понимал, как Боре важно сохранить маску невозмутимости — он тоже не привык ни с кем откровенничать, даже с сестрами и мамой. Повисло неловкое молчание, и Миша решил его нарушить: — Пойдем к ребятам? Они в комнате самоподготовки, у Антона сегодня рождение, он всех угостил конфетами и шоколадом. Сейчас он играет в шахматы с Бранко. — Знаю, я поздравил его еще утром. А к остальным не пойду — там шумно, и половину шума создает Анджелич. Кстати, спасибо за коньки. Только почему их не вернул сам Уваров? Он сейчас вместе с остальными? Миша покачал головой и пересказал все, что с ними случилось на катке.

* * *

На следующий день в лицей явился сам Константин Уваров — Миша и остальные видели, как вскоре после завтрака граф вышел из лазарета в самом дурном расположении духа и направился к директору. Друзья не знали, о чем говорили Вяземский и Уваров, но догадывались, что хорошего было мало. Бранко и вовсе стал опасаться, как бы их не наказали. — Это же мы потащили Володю на каток, — объяснял он. Был большой перерыв, и мальчики стояли у окна в рекреации. Толь повторял заданный урок словесности, а Миша и Бранко наблюдали за играющими в снежки товарищами. — Ну и что? Вот если бы мы сами сломали ему ногу — тогда другое дело. Не говори ерунды, — отмахнулся Миша и вдруг подался вперед. — Смотри, а вот и он! Мальчики прижались носами к холодному стеклу, стараясь рассмотреть происходящее в подробностях и ничего не пропустить. Во двор действительно вышел Володя — в накинутой на плечи шинели, замотанный шарфом и без бескозырки, ведомый под руки доктором и отцом. Медленно и торжественно троица прошествовала по заснеженной главной аллее мимо игравших лицеистов и оказалась за воротами, где их ждал личный экипаж графа. — Его все-таки забрали домой? — Толь поднял голову от учебника. — Надеюсь, что нет. Что вы так смотрите? Я, может, уже привык к его кислой физиономии. Миша с сомнением покачал головой. — Не думаю. Он был без чемодана. Предлагаю после занятий зайти в лазарет и спросить.

* * *

Едва дождавшись окончания уроков, друзья поспешили в лазарет. Они хотели позвать доктора, но вдруг услышали доносившиеся из палаты голоса обоих Уваровых. Миша развернулся и хотел уйти, но Бранко крепко удержал его за локоть и приложил палец к губам, а затем осторожно подошел ближе к двери и жестом пригласил ребят сделать то же самое. -…я всегда был против этого лицея, и ты это знаешь, — услышали они раздраженный голос графа. — Почему же согласился? — спросил Володя с отчетливой усталостью в тоне. Миша подумал, что этот разговор происходит уже не в первый раз. — Потому что ты и матушка целый год не давали мне прохода. Я сдался, хотя до сих пор считаю, что тебе было бы лучше в Александровском лицее. — Но я хочу петь. — Зато там учатся юноши из приличных семей. А что здесь? Они не твоего круга, Владимир. Посмотри, чем все закончилось — ты сломал ногу по их вине. — Это всего лишь трещина. — Все равно. Попович, жид и сын архитектора — не лучшая компания для тебя. Толь вспыхнул, Бранко дернулся к двери, но Миша его остановил. — Эти попович, жид и архитектор не бросили меня вчера! Они помогли мне, спасли, если тебе будет угодно. Могли бы этого не делать… — Ты все драматизируешь, как твоя матушка. -…и я прошу тебя их так не называть! — голос Володи зазвенел от обиды. — Ты не понимаешь, папа. И я не понимал. Граф негромко рассмеялся и вновь заговорил. Теперь в его голосе слышалась неприкрытая снисходительность. — Тебе только кажется, Владимир. Вы никогда друг друга не поймете — слишком разные. Сейчас мне, к сожалению, пора, но мы обязательно вернемся к этому разговору, когда ты приедешь на Рождество. — Значит, я не приеду. — Что? Миша понял, что услышал достаточно. Поняли это и остальные, поэтому, не сговариваясь, поспешили уйти. Когда они оказались в вестибюле, Бранко привалился к стене и ошарашенно спросил: — Вы это слышали? — Слышали! Жид, видите ли! — оскорбленно фыркнул Толь. Он до сих пор был пунцовый и возмущенный до глубины души. Бранко нетерпеливо отмахнулся. — Да это ерунда, неужели еще не привык? Я о другом. Слышали, как Уваров защищал нас? Не ожидал. Теперь мы просто обязаны его навестить. Бранко осекся — навстречу им стремительно вышел бледный и задумчивый граф. Поравнявшись с друзьями, он остановился, обвел их тяжелым взглядом и процедил: — Господа, я благодарен вам за вчерашнее, но впредь прошу — не приближайтесь более к моему сыну. Честь имею. Уваров-старший коротко поклонился и зашагал к выходу, сопровождая каждый шаг громким ударом трости о пол. Толь дождался, пока за ним закроется дверь, и лишь тогда погрозил пустоте кулаком. — Перестаньте, — примирительно сказал Миша. — И давайте пойдем уже к Володе. Уваров лежал на койке, облаченный в серый больничный халат, и с самым страдальческим видом. Больную ногу, которую теперь украшал гипс, он вытянул и сделался похожим на Карла XII с одной из картинок в учебнике истории. При виде друзей он слегка смутился, но не утратил скорбного выражения лица. — Я рад вас видеть. Бранко бесцеремонно плюхнулся на уваровскую постель, едва не сев на гипс. Толь и Миша заняли табуретки. — Как ты? Почему сняли повязку и теперь вместо нее — это? — спросил Толь. — У меня трещина в кости, — с видом человека, диктующего свою последнюю волю, сообщил Володя. — Сегодня меня возили в Максимилиановскую лечебницу и делали снимок ноги на аппарате Рентгена. Оказалось, у меня трещина и пришлось наложить гипс. Теперь точно не смогу быть на концерте. — Это не последний концерт, а трещина — ерунда, враз заживет! Володя смиренно кивнул и придал лицу самое одухотворенное выражение. — Ты прав, Бранко. Я с достоинством перенесу это лишение. И еще я хочу вам кое-что сказать — я очень благодарен вам за то, что не оставили меня вчера… — Тебе ничто не грозило, и нам очень помогли те барышни, — возразил Миша. — Все равно. И я хотел бы… я вел себя как полный идиот. Поэтому я прошу вас простить меня. — Слишком уж театрально сказал, но принимается, — усмехнулся Бранко. Володя пожал плечами и уже более будничным тоном спросил, что было на уроках, сильно ли расстроился Ромахин из-за его отсутствия и что задали на завтра. Затем попросил принести какие-нибудь книги, лучше всего о приключениях — в лазарете очень скучно, и нужно хоть как-нибудь отвлечься. Миша и остальные наперебой рассказывали о том, как Королев обрушил сложную письменную работу по арифметике, поэтому Володе даже повезло, что он не пришел. Потом Миша поведал, как Антон Огарев перепутал от страха все слова в стихотворении и получил единицу вместе с Борей, который пытался ему подсказать. Толь заверил Володю, что Ромахин и вправду не обрадовался, что один из солистов болен, а Бранко в свою очередь рассказал, что Вяземский за обедом выглядел хмурым и подавленным. — Держу пари, это из-за твоего отца. Он был с утра у директора. — Да, отец может быть грозным. Он, наверное, пообещал, что еще вернется, но уже с комиссией, и Вяземского будут ждать неприятности. Но вряд ли он это сделает, он больше угрожает. — Бодя! — вдруг раздался женский голос. Мальчики одновременно повернули головы на звук. Голос принадлежал женщине — уже не молодой, но все еще красивой. Миша заметил, что у нее такое же слегка надменное лицо, как у Володи, и те же тонкие черты, и пухлые губы. Незнакомка явно спешила — она едва переводила дыхание, зимняя шляпка съехала набок и из-под нее выбились светлые волосы, бледные щеки пылали. Женщина с грохотом уронила на пол внушительных размеров саквояж, и быстро подошла к Володе, бесцеремонно отпихнув мальчиков. Увидев ногу в гипсе, она прижала руки ко рту, а большие серые глаза стали огромными от ужаса и наполнились слезами. — Бодя, милый… Как ты, дорогой? Что это? Отец телефонировал вчера, и я уехала от матушки первым же поездом. Друзья переглянулись и предусмотрительно отступили на несколько шагов. Бодя, ну ничего себе, изумился Миша. Кто бы мог подумать, что у Володи есть такое милое прозвище! Сам Уваров вспыхнул до корней волос и втянул голову в плечи, стараясь стать как можно меньше и незаметнее. Весь его вид говорил, что он предпочел бы провалиться сквозь землю от стыда. — Все хорошо, мама, — невнятно сказал он: мать заключила его в крепкие объятья. — Это всего лишь трещина, она скоро заживет. — Бодя, поклянись, что ты говоришь правду. Ты сможешь потом ходить? — И бегать тоже. — Как это случилось? Отец говорил, ты был на катке. Но ты же не умеешь кататься, Бодя. Глядя на то, как Володя крепко зажмурился и покраснел еще сильнее, Миша его даже пожалел. Он, как и нервно переступавший с ноги на ногу Толь, чувствовал себя глубоко лишним и хотел побыстрее уйти. Зато Бранко был доволен — он во все глаза наблюдал за разыгрывающейся сценой, и Миша был уверен, что он еще не раз припомнит Уварову и «Бодю» и вообще этот визит. Привлеченный шумом, в палате появился доктор Филин. Он взглянул сначала на сконфуженных мальчиков, затем — на красного, как рак, Володю, и, наконец, остановился на его матери. — Что тут такое? — он поправил пенсне и присмотрелся к госпоже Уваровой. — Вы матушка Владимира, верно? Не имею чести быть с вами знакомым. — Графиня Мария Владимировна Уварова. Доктор склонился над рукой графини и легко коснулся ее губами, а затем также назвал себя. — Что с Бодей, доктор? Володя спрятал лицо в ладонях и еле слышно вздохнул. — Не беспокойтесь, сударыня, травма Владимира совершенно не опасна. Он побудет тут до Рождества, а на каникулы вы можете забрать его домой, к этому нет никаких препятствий. — Как он здесь оказался? Я слышала, что он был не один, — губы у Марии Владимировны все еще дрожали, но она старалась говорить спокойно. Филин улыбнулся и подмигнул до сих пор молчавшим ребятам. — Вашему сыну повезло с друзьями. Его привели вот эти молодые люди. Миша и опомниться не успел, как его тут же стиснули в объятиях, так что он всерьез испугался задохнуться; затем госпожа Уварова проделала то же и с остальными мальчиками, от души поблагодарив их всех. — Ну что вы, нам было не трудно, — сказал Бранко, опустив глаза. Доктор вновь заговорил, предложив обсудить состояние Володи в кабинете, и осторожно вывел графиню из палаты. Володя отнял руки от лица и боязливо покрутил головой. — Ушла? Миша поспешно заверил, что да и это надолго — Филин любит поговорить. Володя сделал страшные глаза, посмотрел на мальчиков и предостерегающе сказал: — Расскажете кому-нибудь, что сейчас было — в сугробе закопаю.

* * *

Мише вновь казалось, что перед концертом время начало стремительно лететь. Вроде бы еще вчера они были на катке и знали, что в запасе еще целая неделя, и вот уже снова выходные, после которых они должны были выступить и разъехаться на каникулы. Из-за репетиций и предстоящих праздников мальчики позабыли об остальных уроках. Некоторых ребят даже не огорчили отметки за проверочную по арифметике — до них ли, когда репетиции следуют одна за другой, лицей убрался к Рождеству гирляндами и еловыми ветками, а в пятницу в актовом зале поставили большую пушистую ель, пахнущую морозом и хвоей и сохранившую на некоторых нижних веточках прозрачные льдинки. Вечер пятницы мальчики и некоторые учителя провели за украшением елки. Бранко стоял на стремянке и, забыв о своих обязанностях, командовал друзьям, куда и что лучше повесить. Высокий учитель, Доманский, развешивал блестящие шары и фонарики почти по самым верхним веткам. Увидев Мишу и Огарева, он улыбнулся: — Как идет охота на призрака? — Мы уже прогнали всех призраков, — ответил Миша и поспешно сделал вид, что ищет в коробке с игрушками большую стеклянную снежинку. Даже Володя, несмотря на все протесты доктора, не захотел оставаться в стороне от предпраздничных приготовлений, и пришел в актовый зал, тяжело опираясь на трость и с видом вернувшегося с войны солдата. Правда, он больше мешал, чем помогал, но Миша его понимал — все несколько дней, что Володя провел в лазарете, он уверял, что непременно умрет там от скуки и одиночества; не спасали даже принесенные друзьями книги. Может быть, дело было в радостном предвкушении праздника, может — в том, что концерт был вторым и у Миши уже появился опыт выступления на сцене, но сейчас он волновался куда меньше, хотя соло у него было больше, кроме того, Ромахин отдал ему один номер Володи. Остальные номера он разделил между другими мальчиками. Миша считал, что ничто не сможет испортить ему настроение и ошибся. В субботу после уроков он навестил родителей, и визит обернулся очередным скандалом. Отец решил проверить дневник Веры за неделю и увидел там жирную единицу по словесности. Он очень разозлился, ругался и совершенно не стеснялся в выражениях. Мама немедленно встала на защиту Веры, но отец сказал, что без нее разберется и лучше знает, как воспитывать дочь. Однако мама не отступала, и отец накинулся уже на нее, забыв и о Вере, и о ее отметке. Он назвал маму ни на что не способной, бракованной, происходящей не из порядочной семьи, заявил, что они виновата в болезни Сашки и покойного брата Данилы, а потом сказал много другого, что было еще хуже. После отец заперся в кабинете и не выходил оттуда до утра, а Миша и девочки пол ночи утешали плачущую мать. Митька же удостоил ее сухим: — Не обращай на него внимания, — и ушел. Поэтому в воскресенье Миша попытался как можно раньше уйти. Маму было очень жалко, но оставаться в холодном молчаливом доме он больше не мог ни минуты. На улице поднялась метель, и завывал ветер, и Мише пришлось до глаз укутаться шарфом и надеть поверх бескозырки башлык. Это мало помогло, но хотя бы не замерзали щеки. Снег слепил глаза, редкие прохожие спешили по домам, придерживая шляпы и кутаясь в шубы, а серые громады домов на узких улочках грозно возвышались над Мишей и словно давили на него. Гирлянды и праздничные витрины померкли, и Миша, сонный и расстроенный, на какой-то миг почувствовал себя абсолютно одиноким среди равнодушных гранитных стен и снежной пелены. Ему совершенно некуда будет вернуться на праздники — он не хочет провести все каникулы в доме, где ожидаешь нового скандала, и где почти никому нет до него дела. Конечно, у него есть мама и сестры, но это все-таки немного не то. Мише очень хотелось, чтобы отец перестал смотреть на него, как на ошибку, и хоть раз взглянул так, как смотрит на Митьку или Настю — с гордостью и любовью. Он хотел видеть отца на концертах или в приемные дни, хотел делиться с ним всем происходящим и своими страхами и проблемами — но взамен получал либо раздражение, либо равнодушие. Он хотел, чтобы отец был похожим на мистера Гамильтона или господина Анджелича, которые часто навещали сыновей, интересовались ими и присутствовали на выступлениях. Но также Миша понимал, что этого никогда не будет и доказывать что-либо бесполезно. Он это понимал, но смириться с этой мыслью пока еще не мог. Из невеселых размышлений его вывел неожиданный тонкий писк, едва различимый за порывами ветра. Миша остановился, огляделся, но ничего не увидел. Писк повторился, и Миша понял, что он идет откуда-то снизу. Опустив голову и приглядевшись, он увидел вжавшийся в обледенелый угол дома маленький черный комочек, который тут же запищал еще пронзительнее. Миша подошел ближе, присел и, наконец, увидел, что писк издавал котенок. Маленький, тощий, с редкой черной шерсткой, он испуганно смотрел на мальчика большими желтыми глазами и жалобно мяукал. — Ты откуда тут? — спросил Миша, и погладил котенка, который с готовностью потянулся к руке. Мальчик почувствовал, как внутри все болезненно сжалось, а в носу как-то странно защипало. Пропадет ведь один, подумал Миша. Домой бы его, девочки и Сашка бы обрадовались, но отец даже канарейку не разрешает завести. Но и оставлять его здесь тоже нельзя. Миша решительно подхватил котенка на руки, расстегнул шинель и спрятал его на груди. — Сиди тут и грейся. Забыв о своих несчастьях, остаток пути Миша проделал почти бегом, осторожно придерживая свою находку под шинелью. Котенок не двигался, лишь довольно урчал Легко преодолев дежурного на входе, Миша добежал до гардероба и остановился как вкопанный. А дальше что? Сейчас он снимет шинель, и котенка увидят все. Он как-то не подумал, что в лицее будет очень трудно его спрятать, и сейчас расплачивался за свою недальновидность. Может быть, сейчас аккуратно переложить котенка под матроску, а потом поселить под кроватью? А утром он придумает, что можно сделать. — Мишка, о чем задумался? — к нему подошел довольный и занесенный снегом Андрей Толь. — Ни о чем. Я сейчас… — и тут из-под шинели раздалось протяжное мяуканье. Толь удивленно поднял брови. — Что там у тебя? — Ничего! Я… чихнул. Котенок мяукнул еще раз. — Интересно ты чихаешь, а еще у тебя шинель странно топорщится. Давай, показывай, что ты там прячешь. Пришлось Мише снимать шинель и доставать на свет божий котенка. Тот несколько раз моргнул, затем широко зевнул и с интересом уставился на Толя. — С ума сошел?! — воскликнул Андрей. Котенок дернул ушами и мяукнул в ответ. — А если кто увидит? Как ты вообще до этого додумался? — Он бы обязательно замерз. Я бы отнес его домой, но отец не разрешит, а мимо пройти я не смог. Лучше помоги мне. Где мне его спрятать? Толь закусил губу. По его растерянному виду было заметно, что он точно так же не представляет, что делать. Он нахмурился, но почти сразу его смуглое лицо разгладилось, и он поднял палец вверх: — Придумал! Родители прислали вчера посылку, коробка до сих пор стоит в спальне. Можно посадить твоего кота туда и спрятать под кровать. — Ты гений! — просиял Миша. — А с ужина можно будет вынести молоко — у меня есть банка из-под печенья, можно налить молоко туда. На том и порешив, мальчики поспешили в спальню, стараясь, чтобы котенка не заметили редкие проходившие лицеисты или учителя. Андрей и Миша облегченно вздохнули, лишь когда плотно закрыли дверь и пересадили котенка из-под матроски в коробку. Толь, сидя на постели, с умилением наблюдал за тем, как черный комочек увлеченно ползает по дну и обнюхивает стенки и углы. — Он милый. Похож на кота, который жил у нас с родителями, только тот был большой и толстый. Ты молодец, что не оставил его на улице. — Молодец-то молодец, но я понятия не имею, что с ним делать дальше. Ой! Миша подпрыгнул, и попытался спрятать коробку за спиной, но не получилось — только что вошедшие Бранко и Джеймс заметили ее и захотели узнать, в чем дело. Долго сопротивляться не получилось, и коробка с ее содержимым предстала взору ребят. — Это что, это откуда? Какой… занятный! — восхитился Бранко и тут же потянулся погладить кота. Тот поднял голову, взглянул на мальчика и мяукнул. — Ты-то почему так рано? — буркнул Миша. — Папа вдруг решил, что я уделяю слишком мало времени домашнему заданию и начал читать нотации, вот я и сбежал. Оказывается, не зря, а то бы пропустил все интересное! Джеймс же был настроен куда менее восторженно. Рыжие брови сошлись на переносице, мальчикам показалось, что даже веснушки стали темнее. — Кто его сюда принес? Пришлось Мише сознаваться. Джеймс покачал головой. — You’ve brought a cat to this place, it’s so wrong. Не смотри на меня так, просто вы не сможете долго его прятать, его обязательно найдут учителя, и он снова окажется на улице. — С каких пор ты стал серьезным, Джеймс? — Не всегда же мне быть шутом. Я переживаю за вас, ваши каникулы и этого котенка. Зря ты это сделал, Michael. Теперь надо думать, как быть дальше. — А что тут думать? — вдруг сказал Толь. Выглядел он необычайно довольным собой. — Через пару дней ведь Рождество, так? Мальчики осторожно согласились, не понимая, куда он клонит. — На Рождество дарят подарки. Вот и нашего найденыша можно кому-нибудь подарить. — Кому? — усмехнулся Джеймс. — Инспектору, что ли? Или фрау? It will be your really big mistake, да и не поможет. — Нет, нет. Одному нашему другу, хорошему другу. Ну? Не догадались? Да Тане Ромахиной же! Бранко дернул торчащее ухо. — Ну не знаю… а сам Ромахин? Вдруг он против? — Мой отец, например, против животных, — добавил Миша. — Но ведь Ромахин не твой отец! — И не поспоришь… А Толь уже вынул котенка из коробки и засунул себе под матроску. — Я пошел. Таня, должно быть, дома. А если нет, то… ну, вечером зайду еще раз. Миша тоже вскочил с кровати и вызвался идти вместе с Андреем. Не отстал и Бранко: — Меня подождите, я хочу это видеть! Мальчики бегом спустились по бесконечным лестницам и оказались перед дверью Ромахина. И сразу отчего-то замялись, и растеряли весь боевой настрой. Котенок беспокойно возился под матроской и иногда пищал. — Ну, чего замерли? — спросил Бранко. — Стучим? — Стучи, — согласился Толь. — Нет, это вы стучите, идея была ваша, — Бранко даже сделал шаг назад. — Трусы, — бросил Миша и решительно постучал. Через пару секунд на пороге показалась Таня с лицом, выражающим крайнюю степень удивления. — Мальчики? Рада вас видеть. Входите, не стойте. — А господин Ромахин? — Толь с опаской огляделся. — Папа ушел на прогулку вместе с господином Кавериным, я одна. Миша с интересом озирался по сторонам — все-таки не каждый день попадаешь в жилище своего учителя. Однако квартира была ничем не выдающейся, самой обычной, даже скромной. Мальчики оказались в небольшой гостиной, в дальнем конце которой различалась дверь в другую комнату. Добрую половину пространства занимал большой коричневый диван, а по бокам от него располагались два глубоких кресла. На небольшом темном столике лежало несколько книг — Миша успел разглядеть «Трех мушкетеров» и «Таинственный сад». У стены напротив стоял книжный шкаф, а у противоположной — пузатый громоздкий комод, со множеством фоторамок на нем. Еще одна фотография, увеличенная в разы, висела на стене над ним. Это был портрет молодой женщины. — Это мама, — сказала Таня, проследив за взглядом Миши. Мальчики остановились посреди гостиной, и Толь, краснея и пряча глаза, заговорил: — Таня, скоро Рождество… завтра концерт, а послезавтра мы все разъезжаемся на каникулы и не увидимся. На Рождество дарят подарки, и я, то есть, мы хотели бы тебе подарить… в общем, вот, — Толь достал из-под матроски отчаянно цепляющегося за тельняшку и мяукающего котенка и протянул Тане. Глаза девочки расширились от удивления, но котенка она все же осторожно взяла. — Ого! Спасибо… Какой маленький… Надо бы его выкупать, вся шерстка свалялась. И накормить бы не мешало. И папу подготовить. Откуда он у вас? Миша рассказал, как возвращался в лицей сквозь метель и как нашел котенка. И снова добавил, что он не мог просто так его оставить. — Ты молодец! Вы все молодцы. — Если хочешь, мы можем сами поговорить с господином Ромахиным и подготовить его, — вызвался Бранко. Таня рассмеялась и посадила котенка на диван. Тот сразу же пополз прочь, то и дело цепляясь лапками за обивку. — Благодарю вас, но я сама. Да и не думаю, что папа будет очень против. Я смогу его убедить оставить котенка. А раз он остается — надо дать ему имя, не ходить же ему безымянным! — Маркиз, — сходу предложил Толь. — Банально. — Камертон? А что, очень подходит для кота хормейстера. Сокращенно — Тоша. — Нет, Миша, это уже перебор. — Антуан? — Не то. Может быть, назвать его в честь его спасителя? — Миша? — скривился Бранко. — Кота человеческим именем… — Ты же сам предлагал Антуана! — Это другое! — Ну, раз не Миша, тогда — как вам Мишель? Это же другое, да, Бранко? — Согласен. — Как тебе Мишель? — обратилась Таня к котенку. Он зевнул, продемонстрировав острые зубки, и принялся вылизывать заднюю лапу. — По-моему, он не против, — улыбнулся Миша.

* * *

На следующий день Миша понял, что он рано радовался — волновался перед концертом он точно так же сильно, как и осенью. Все повторялось с точностью до эпизода — он снова плохо спал, снова не смог съесть за завтраком ничего, кроме хлеба с чаем, у него опять тряслись руки за несколько минут до начала выступления, и он так же с трудом заставил себя выйти на сцену. Но как только Каверин заиграл, и Миша запел первое соло — страх и тревога вновь исчезли без следа. Он наслаждался тем, что он здесь, на сцене, исполняет сразу несколько соло. Сбылась его мечта — теперь он тоже стоял в парадной форме на Рождественском концерте, как те мальчики, которых он видел год назад. И самое главное — пришла не только мама, но и отец! И — он не мог позволить себе поверить в это — кажется, родители помирились! Он, конечно, мог принять желаемое за действительное, но очень хотел бы, чтобы это было правдой. Он впервые не боялся сидевшего как обычно в первом ряду графа Уварова, а когда он вместе с остальными мальчиками запел «Щедрика», его посетило не знакомое ранее чувство единства и защищенности — все же он не один, у него есть прекрасные друзья, и все они здесь, стоят с ним плечом к плечу; на концерт пришли оба родителя — значит, они хотят его поддержать, значит, что отец тоже этого хочет! Впереди его наверняка ждет если не отличное, то просто хорошее Рождество — он попросит родителей зайти в магазин игрушек и купить плюшевого мишку для Сашки; сегодня вечером они все будут наряжать ёлку, и быть может отец также, как и отец Бори, поднимет Сашку на руки и позволит ему надеть звезду, а Миша и Вера потихоньку спрячут в карманы несколько конфет, предназначенных для ёлки. Мама будет улыбаться, Настя — притворно сердиться, а утром он проснется раньше всех и найдет под ёлкой горку подарков и разбудит всех остальных. Перед этим они, конечно же, долго не лягут спать, будут сидеть в гостиной и говорить, говорить… Миша исполнил со всеми последний номер и ушел со сцены под гром аплодисментов, необычайно довольный и гордый собой. Вспотевший, уставший, но счастливый, он встретился в вестибюле с родителями, и отец признался — пусть и деланно-безразличным тоном и с каменным лицом, — что Миша выступил очень неплохо и, может быть, он в лицее совершенно заслуженно. И родители действительно помирились — они разговаривали друг с другом, и это были не обычные холодные вежливые фразы, а настоящие, как раньше. Он договорился, что они встретятся через час — он вернется в лицей и соберет вещи, и потом они пойдут домой. Час спустя Миша, наконец, захлопнул чемодан и спустился в компании Бранко и братьев Толей вниз, где многих мальчиков уже ждали родные. Миша без труда нашел своих, и направился было к ним, но кто-то похлопал его по плечу. Он обернулся и увидел Володю — он стоял уже полностью одетый, ногу до сих пор украшал гипс, а рука крепко сжимала рукоять трости, совсем как у Уварова-старшего. Сами Уваровы стояли чуть в стороне. Граф неодобрительно смотрел на Мишу, но молчал, а графиня что-то настойчиво ему говорила. — Как концерт? — тихо спросил Володя. — Замечательно! Очень жаль, что тебя там не было. Тебя правда не хватало. Из-за туч выглянуло солнце, проникло в окна и осветило бледное, но спокойное лицо Володи. — Ничего, я уже не расстраиваюсь. Это ведь только второй концерт, а сколько их еще будет. — Да. Они помолчали. Володя смущенно чертил концом трости по стыкам черно-белых плиток. — Я сначала думал не ехать домой на праздники, теперь вот еду. И прежде, чем уехать, я хочу извиниться. — За что? — За призрака. Это было подло с моей стороны. Я не должен был. — Боже, Володя, я уже давно забыл! Перестань. — Ты хороший человек, Мишка. А я вел себя как последний дурак. Agnus Dei был по праву твоим. Прости. — Ну все, Уваров, перестань, — Миша почувствовал, как к лицу приливает кровь. — Забыли. — Значит, мир? — Ну конечно, мир. Володя протянул левую руку, и Миша с удовольствием ее пожал. — Счастливого Рождества, Володя. Поправляйся. — Счастливого Рождества. Хороших каникул! И Володя развернулся и захромал в сторону родителей. Миша проводил его взглядом, чувствуя, как на душе становится отчего-то очень светло и хорошо. Он и родители вышли на занесенный снегом двор. Отовсюду Мише кричали мальчишки, желая счастливых каникул и Рождества, солнце играло на снегу разноцветными искрами, рядом были оба родителя, и Миша чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Настроение не испортила даже фраза отца: — А наш Мишка не промах, а? Сразу понял, что с графьями надо дружить. Молодец! Вместо ответа Миша взял обоих родителей за руки и гордо зашагал между ними. — Мы ведь зайдем в магазин игрушек? Я обещал Сашке, что Святой Николай принесет ему медвежонка. — Если обещал — то обязательно принесет, — усмехнулся отец.