°°°
Он не двигается всю ночь, неспособный делать что-то ещё, кроме как обречённо смотреть на море и наблюдать за волнами, снова и снова разбивающимися о берег, как будто следующая будет как-то отличаться от предыдущей. Как будто она принесёт с собой хоть малейший след Хвапёна. Конечно, этого не случается, хотя они и находят Юк Квана, мёртвого и посеревшего. Пальцы Юна, держащие пластиковый пакет с единственными оставшимися от Хвапёна вещами, которые удалось найти береговой охране, дрожат. И он пытается не думать о том, как Хвапён, возможно, лежит где-то в точности как Юк Кван — холодный, застывший и мёртвый.°°°
Когда он в следующий раз видит своё отражение, то оно с налитыми кровью глазами и измятым воротником, который кажется слишком тугим вокруг его шеи. Это возвращает его мыслями в то время, когда раны от ножей на его коже были красными и свежими, когда в зеркале корчились призраки, когда Хвапён был всё ещё жив. Теперь же не осталось ничего, кроме него самого — сухой измождённой тени мужчины, которым он когда-то был. В этот раз ему не нужно развеивать никакую иллюзию, но его кулак всё равно врезается в зеркало ещё до того, как он успевает это осознать, изгоняя тем самым жестокое напоминание о том, кто он, и что он потерял. Он остаётся ни с чем, кроме разбитого стекла и такого же сломленного отражения, как он сам. Но пока по его пальцам стекает кровь, он обнаруживает, что пробегающая по нервам боль кажется почти приятной, почти ощущается покаянием за то, что он жив.°°°
Он не знает, как ему удаётся прожить каждый следующий день. Люди вокруг не задают вопросов, а он ничего не говорит. Но он знает, что они видят, как он медленно распадается на части, день за днём. Швы, которые и так едва ли держат его целым, сходят на нет. Всё точно так же, как когда он был ребёнком. Он говорит себе, что уже давно привык к этому, и он привык. Он говорит себе, что это не имеет для него значения, и оно не имеет. Проклятие давно спало, но с тем же успехом сгноить его плоть может и сжирающая его изнутри вина. Ему жаль, что он когда-либо сомневался в Хвапёне. Жаль, что даже на краткое мгновение он поверил в возможность того, что Хвапён может быть Пак Ильдо, в то время как они сражались вместе, и страдали вместе, и тот даже сказал, своими собственными губами, что доверяет ему. Из-за Юна погибла мать Гилён, и Юн Кван тоже, и, несмотря на весь свой опыт в изгнании духов, он даже не смог спасти священника Яна или отца Хвапёна или самого Хвапёна. Но еще больше Юн ненавидит себя за то, что он отпустил руку Хвапёна, не сумев удержать её тогда, когда это было важнее всего. Единственно чтобы тот выжил. Это нечестно, думает Юн. Не тогда, когда умереть должен был он.°°°
Ничего не становится лучше, и ничего не становится легче. Юну всё ещё снятся кошмары, однако они больше не про его брата или духов или самого призрака. Вместо этого они о Хвапёне, который истекает кровью прямо как его дедушка тогда на полу семейного дома; его глаза пустые и остекленевшие. О Хвапёне, прижимающем его к полу с горящей в его единственном неокровавленном глазу раскалённой ненавистью; почерневшие руки сжимают его горло. Хвапёне, который укрывает его одеялом и бережно расчёсывает пальцами его волосы, мурлыча при этом нежную колыбельную, чтобы Юну было легче пережить приступы боли. Иногда он думает, что сны, в которых Хвапён умирает, причиняют меньше страданий, чем те, где Хвапён счастливый и улыбающийся и живой.°°°
— Выглядишь исхудавшим, — замечает Гилён в качестве приветствия. Это одна из тех вещей, что не изменились даже спустя год, даже после всего, через что ей пришлось пройти. — Питаешься нормально? Он старается не думать про ночи, проведённые над унитазом, когда его рвало соджу и рамёном быстрого приготовления, а потом желчью, когда больше в желудке ничего не оставалось. Старается не думать про обеды, остывавшие на столе, а потом портившиеся в холодильнике, потому что у него не было аппетита. Вместо этого он отвечает: — Вполне, — и надеется, что она не поймает его на лжи. Она этого не делает, к счастью, хотя и смотрит на него чуть дольше положенного. Она позволяет ему сменить тему, а затем спрашивает про полиэтиленовый пакет, который он принёс с собой. Знакомый ком в горле возвращается, как и всегда, когда он думает о Хвапёне и о разделённых с ним воспоминаниях. Он без всякой на то необходимости прижимает пакет ближе к себе, пытаясь выиграть несколько секунд, потому что он не думает, что сможет говорить ровным голосом. Последнее, что ему нужно, это чтобы Гилён узнала, что он справляется не так хорошо, как утверждает, и снова начала переживать за него. Она занята, особенно с тех пор, как её восстановили на работе, и не то чтобы он единственный, кто страдает. — Это говядина, — наконец говорит Юн, голос звучит твёрже, чем он ожидал. — Он любил её. Он не ожидает вздоха, который слышится от криво улыбающейся Гилён, приподнявшей похожий пакет. — Похоже, этот паршивец наестся до отвала. Он правда обожал говядину. Юн до сих пор помнит широкую улыбку на его лице, когда однажды он удивил Хвапёна мясом. Помнит, как Хвапён притворился, что собирается покормить его, а потом поднёс палочки к своему рту. Помнит, как тот смеялся над глубоко оскорблённым видом Юна — громким, ярким и блаженным смехом. Он не сразу понимает, что его губы изгибаются в улыбке, совсем чуть-чуть, омрачённой лишь блеском слёз в его глазах.°°°
Он не смел в это поверить, даже когда увидел посылки во дворе, даже когда рыбак рассказал им про живущего в одиночестве мужчину. Прошёл год — год, в течение которого они как сошедшие с ума псы гонялись за каждой возможной зацепкой, только чтобы в итоге снова и снова терпеть абсолютный крах, пока в конце концов Юн не решил, что лучше уж никакой надежды, чем ложная. Но сейчас Юн Хвапён стоит прямо перед ним. Юн Хвапён, их Юн Хвапён, с тем же самым отвратительным чувством стиля и еще более ужасной причёской, но это он, и это всё, что имеет значение. На нём его чётки, понимает Юн, и его сердце стучит быстрее, как будто ещё до этого оно не заколотилось как сумасшедшее при виде Хвапёна — живого и здорового. Он не осмеливается что-нибудь сказать, словно это может каким-то образом разрушить момент, может каким-то образом превратить всё в ещё один болезненный сон. Слова всё равно не приходят — не тогда, когда его захлёстывают накопившиеся за год эмоции, разбиваясь друг о друга прямо как волны в тот день, когда они потеряли Хвапёна. Только вот в этот раз они нашли его, наконец-то нашли его. Хвапён улыбается им, тем же самым нежным и неровным изгибом губ, какой всегда красовался на его лице, когда он откалывал дурацкую шутку за обеденным столом. Юн не может не улыбнуться в ответ — слегка, но искренне — и в кои-то веки навернувшиеся на глаза слёзы не то чтобы нежеланны.°°°
Позже — после того, как Гилён зажимает голову Хвапёна локтём и бьёт его по голени за то, что он целый год заставлял их думать, что он мёртв, а потом с угрюмым видом проходит в хижину, чтобы поджарить говядину, потому что «боже, ты выглядишь так, будто вечность нормально не ел» — Юн наконец отыскивает свой голос. — Ты жив, — говорит он, его голос пропитан сомнением. Хвапён глупо ухмыляется. — Прости, что так долго пропадал. Я не хотел рисковать… Юн порывисто притягивает Хвапёна и обнимает его, зарываясь лицом ему в плечо. — Я думал, что потерял тебя, — бормочет Юн, его душит облегчение и вина и тоска, которые так никогда и не исчезали. Спасибо, что спас меня. Спасибо, что вернулся к нам. Спасибо за то, что живой. — Шшш, не плачь, — Хвапён ласково гладит его по спине, успокаивая дрожь в его плечах. — Я выжил, верно? — Я не плачу, — отзывается Юн, но в его глазах слёзы, пусть он и улыбается Хвапёну в плечо. Тот прижимает его крепче, и Юн позволяет себе расслабиться в его руках, пальцы не перестают сжимать рубашку Хвапёна на спине, словно он в любой момент может исчезнуть. Когда они в конце концов отстраняются друг от друга, Гилён пристально смотрит на них из хижины Хвапёна. У неё снова тот самый нечитаемый взгляд. И впервые, прислушиваясь к неуклонно ускоряющемуся биению сердца, Юн думает, что понимает его значение. — Ладно, пошли поедим, — зовёт она, кладя еще один кусок мяса на гриль. И пока они вдвоём идут к дому, их пальцы соприкасаются, едва-едва — ощущение пальцев Хвапёна мимолетно, но хорошо знакомо Юну. Юн улыбается, сначала самому себе, а потом Хвапёну, который весь в шрамах и наполовину слепой, но который очень даже здесь. Я наконец-то нашёл тебя, думает Юн, и его сердце наполняется теплом, когда Хвапён улыбается в ответ. И я не потеряю тебя снова.