Джаз, метель и шоколад

В кондитерской тихо. Размеренно тикают часы, сделанные из виниловой пластинки, за окном посвистывает разгулявшийся ветер. Гилберт бросает взгляд на пустые столики и вздыхает. Канун Рождества, но из-за погоды — вернее, непогоди — посетителей сегодня не будет, наверняка. Словно противореча этим мыслям, звякает колокольчик у входной двери. Гилберт поднимает голову, отрываясь от смешивания какао с пряностями, удивленно вскидывает брови. Может быть, за заказом приехали? — думает он. Но нет, его перенесли на завтра еще утром… Он откладывает лопатку, снимает тонкие латексные перчатки, в которых всегда работает, и в тот же момент его окликают: — Гил! Гилберт вздрагивает. Сердце делает перебой — и начинает стучать быстрее, заполошно толкаясь в ребра. Он швыряет перчатки на стол не глядя, выглядывает из кухни — и встречается взглядом со своим личным наваждением. С тем, кто вот уже год занимает большую часть его мыслей, а недавно проник и в сны. — Здравствуй, Оз, — говорит Гилберт. Радость неожиданной встречи мешается с неловкостью и страхом выдать себя «неправильной» реакцией, и приветствие получается суховатым, совсем не таким, как хотелось бы. Оз улыбается. Встряхивает головой, и с его волос летят мелкие капли воды, искрящиеся в мягком желтоватом свете. Дутая куртка уже висит на вешалке у двери. — Пустовато у тебя сегодня, — говорит он и идет к музыкальному автомату, начинает возиться с меню. — Впрочем, по такой погоде и не удивительно, меня чуть не снесло с моста — такой ветер! — Нужно было оставаться дома, — Гилберт опирается локтями на стойку и наблюдает, как Оз выбирает мелодию. Песни всегда разные, Гилберту ни разу не удалось угадать, что же будет в этот раз. Оз на мгновение отвлекается от прокручивания списка, оборачивается, смотрит укоризненно. — И остаться без твоих пирожных? Да никогда. В груди теплеет. Гилберт смущенно улыбается. — Я бы сделал еще, — говорит он, но Оз уже не слушает. Он нажимает кнопку, и помещение наполняется теплым звучанием корнета, а потом глубокий хриплый баритон начинает петь про этот прекрасный мир. — Не знал, что ты любишь джаз, — растерянно выдыхает Гилберт. Оз плутовато улыбается. — Ты много чего обо мне не знаешь, — загадочно говорит он. Гилберт думает, что многое бы отдал, чтобы узнать Оза ближе. Куда ближе, чем сейчас. — Знаешь, — говорит Оз, глядя на просвет в бутылочно-зеленое стекло леденца, — тебе надо было стать художником. — Я был им, и толку? — флегматично отзывается Гилберт, колдуя в маленькой кастрюльке над темным шоколадом и изредка посматривая на собеседника. В этот раз леденцы удались, думает он рассеянно, точно такой оттенок… — Чтобы творить, художнику надо что-то есть. Чтобы что-то есть, надо продать свое творение. Получается замкнутый круг, а я не люблю конечных фигур. Оз смеется. Гилберт рискует: отвлекается от кастрюльки, чтобы полюбоваться блеском ровных зубов и смешливым прищуром ярких глаз, и добавляет со вздохом: — К тому же продавец из меня никакой. И традиционная живопись сейчас не в моде. — А еда… — начинает Оз. Гилберт ловко снимает кастрюльку с огня и удовлетворенно кивает: — А еда продает себя сама. И на ее вкус приходят постоянные клиенты. — Такие, как я, — Оз не спрашивает. Зеленые радужки леденцово поблескивают из-под отросшей пшеничной челки. Гилберт отводит взгляд. Рассеянно смотрит в окно, за которым ярится вьюга, бросая горсти колкого снега в стекло. На самом деле он не согласен. Таких, как Оз, у него больше нет. — Я вот думаю, — говорит Оз, — а не пойти ли на это Рождество к Рейнсвортам. У них будет индейка в апельсиновом соусе, Брейк так сказал. Или все-таки лучше отметить с семьей? Или собрать компанию ребят и сходить в город на гуляния… Как считаешь, Гил? Оз сидит на столе и качает ногой как маятником — туда-сюда, равномерно, неспешно. Гилберт неслышно вздыхает и с трудом отводит взгляд от показавшейся из-под штанины щиколотки, обтянутой веселеньким носком с рождественскими оленями. Я считаю, тебе стоит остаться со мной, думает он, а руки привычно раскладывают на блюдо готовые шоколадные конфеты: с имбирем и лимонной цедрой, с апельсином и корицей, с марципаном и ванилью — на любой вкус. — Рождество — семейный праздник, — отвечает Гилберт. К тому же знать, что Оз празднует с семьей куда спокойнее любого другого варианта. — А впрочем, ты не должен никого спрашивать. Как тебе самому хочется? — Мне, — говорит Оз, — хочется чего-то особенного. Он спрыгивает на пол и вкусно потягивается. Гилберт сглатывает, глядя на подтянутый живот, показавшийся под задравшимся свитером, на котором тоже вывязаны олени и снежинки. За окном завывает вьюга. Улицы пусты, лишь время от времени высверкивают из снежной круговерти желтые фары проползающих мимо автомобилей. Клиентов сегодня точно не будет, снова думает Гилберт, но теперь не испытывает по этому поводу разочарования. Последней конфете не находится места на блюде, и он замирает, не зная, куда ее положить. На запястье вдруг сжимаются теплые пальцы. — Я возьму? — спрашивает Оз, и в зрачках его отражаются огоньки гирлянды. Время тянется патокой. Шоколад тает, растекаясь по пальцам. — Возьми, — с трудом выговаривает Гилберт. Все, что захочешь, — стучит в висках. Оз улыбается. Подносит руку Гилберта к своему лицу. Обхватывает конфету губами. Подушечек пальцев касается теплый влажный язык, проводит по ним, собирая шоколадную сладость. Дыхание пропадает, сердце ухает, словно в пропасть. Гилберт отдергивает руку. — Ч-что ты делаешь? — выдавливает он из себя. Глаза Оза напротив — глубокие, темные, как лесные озера, сколько ни смотри — дна не видно. — Беру, — просто отвечает он. — Ты сам сказал, что — можно. Гилберт не находится с ответом. Мысли кружат метелью. Оз сейчас так близко, можно рассмотреть каждую золотистую ресницу, и рисунок на радужке, пульсирующий, как звезда. — Ты, — шепчет Оз, — особенный. Ну же, догадайся, чего я хочу. В голове словно щелкает что-то. Мысли пропадают вовсе. Гилберт подается вперед и легко, точно снимая пробу, прикасается губами к губам Оза. И тут же пытается отстраниться, чтобы проверить, правильно ли понял. Но Оз не дает: ловит за распахнутый ворот форменной рубашки, дергает на себя и целует по-настоящему, так, что последние сомнения тают, как снежинки в тепле. Декабрьская ночь несет в небеса на волнах хриплого голоса джазмена. Гилберт не пил ни капли, но пьян — этой ночью, джазом, метелью, истомой в глазах напротив, горьковато-шоколадным привкусом настойчивых губ. — Оз… — он не зовет, просто хочется повторять его имя, снова и снова. Оз улыбается, и опять забирает дыхание поцелуем, до тех пор, пока перед глазами не начинает темнеть. Его кожа под свитером гладкая и горячая. Гилберт тоже пылает, прижимая его к себе все крепче, плотнее, и желая, желая… — Давай встретим это Рождество вместе? — шелестит на ухо Оз и легко прихватывает зубами мочку. Гилберт вздрагивает, глубоко втягивает в себя воздух, напоенный ароматами пряностей и горячего шоколада. Корнет выводит последние пронзительные ноты, музыкальный автомат щелкает — и замолкает. — Все, что захочешь, — так же тихо отвечает Гилберт. И закрывает глаза.