Грипп, лампа Аладдина и цитрусы

— Юнги! — сипит в темноте Намджун. В горле пустыня, а уши, видимо, превратились в огромный пресс, сдавливающий голову. — Юнги! — снова зовёт Намджун, выкашливая не то сопли, не то лёгкие. — Я пить хочу! На соседней кровати начинается движение, правда тут же заканчивается. Но Намджун отступать не намерен, хотя сорванный голос указывает на обратное. Из-под одеяла высовывается нога в голубенькой пижамке с мишками и не слабо пихает соседнюю кровать в Юнги, тут же прячется обратно. Хён хоть и спящий, но всё равно мстительный, а жить оглядываясь Намджун пока не готов (шея болит, вот выздоровеет — голова будет вращаться на все 360 градусов, и то только, если Юнги всё же решаит отомстить). — Ты больной? — недовольно шипит брюнет. — Именно, поэтому мне нельзя вставать, — упивается храпящим мозгом хёна Намджун. — Воды! — Тебе с лимоном, медом или ядом? — бурчит Юнги, с третьего раза попадая ногой в тапку. — С лимоном, — немного «повспоминав», отвечает Намджун. Ли-мон. Это цитрус. Он пахнет, как цитрус. Джин пахнет, как ты цитрус. Он — Джин, а не цитрус — удобный. Он носит просторные худи пастельных оттенков, много шутит и ещё больше смеётся. Джин очень правильный. Он тщательно готовится к каждой паре, знает наизусть все формулы. Но вместе с тем Джин современный, следящий за всеми новинками моды. Он словно старый город, который разбавили стеклянными небоскребами, застелили автострадами и заселили новыми модными людьми. Джин разный, но Намджу нравится. Из раздумий его выдергивают Юнги. Выдергивает за шею, нацепив на неё кожаный шнурок с привязанным к нему не то графином для цветов, не то античной вазой. Скляночка маленькая, желтенькая, от неё несёт эвкалиптом и откровенным злорадством Юнги. Заложенность носа мгновенно пропадает, желание будить хёна ногой — тоже. — Что это? — спрашивает Намджун, стараясь не дышать в сторону собственной груди. — Лампа Аладдина, — ухмыляется Юнги, наслаждаясь миниатюрой «Голум и эльфийская верёвка» в исполнении Намджуна. Круто, надо сказать, выходит. — Если ты ее потрешь, то из неё появится джинн. — Может у него даже вторая «н» в лампе застрянет, — чуть тише добавляет Юнги, наблюдая за реакцией. Намджун, всё ещё не вышедшей из роли Смеагола, только закатывает глаза. — Намджуниии, — притворно сладко тянет Юнги. В глаза ударяет солнечный свет, в нос — запах эвкалипта, в мозг — осознание подставы. — Намджун! Ты тёр лампу? — медленно произносит Юнги, наблюдая за беспомощностью тонсена. — А то тут Джин-хён пришёл, и даже всего с одной «н». Когда до Намджуна доходит, Юнги в комнате уже нет, зато на стуле у кровати расположился Джин. Мандарин, раздеваемый длинными пальцами, плюётся сладким соком, пачкая белые брюки. Намджун быстро озирается, ища глазами хоть какое-то подобие полотенца, вспоминает что-то и извлекает из-под подушки три чистых носовых платка. За долгие годы дружбы с Юнги Намджун привык к тому, что если тебе что-то надо — пойди и возьми это сам. Юнги не вредный (нет, конечно, вредный, но сейчас не об этом), но он может не услышать, заснуть или пойти за вещью, но забыть за чем шёл. Старость. — Будешь мандаринку? — протягивает очищенный плод Джин, стирая с брюк оранжевые липкие капельки. Комната наполняется сладким ароматом, почти перебивающим вонь эвкалипта. Намджун наполняется хорошим настроением. — Спасибо, — бубнит он, выплевывая в ладонь косточки. — Вкусно пахнет, — произносит, дожевав. — Люблю запах цитрусов. Молчит. — И тебя люблю… — наконец решается он. Сокджин мрачнеет, откладывает в сторону недоочищенный фрукт и говорит: — Ты любишь не меня, а движение, чувство жизни. Я лишь раскрыл тебе этот мир шума света и ощущений. Ты вполне можешь жить в нём без меня. Я тебе его дарю. Дольки, кое-где всё ещё укрытые кожурой, ложатся на пахнущий стиральным порошком пододеяльник. Дверь мягко хлопает, выпуская поток воздуха, а вместе с ним и Джина. Намджун ничего не говорит. Пальцы сами нащупывают мандарин. На ткань осыпаются кусочки шкурки, и во рту оказываются мясистые кусочки. Ман-да-рин. Через неделю Намджуну уже не хочется размазывать сопли по всему, что оказывается под носом, шея может вертеться, слава Богу, только на 180 градусов, а горло перестало плеваться легкими. Намджун демонстрирует «лампе Аладдина» красивейший из своих пальцев и отправляет ее в мусорку руки Юнги. Дышать становится сразу легче. Он выходит на улицу и наполняет кислородом благодарные лёгкие. В нос залетает знакомый запах цитрусовых. Намджун оглядывается. В радиусе 10 метров около него никого нет. Только снег. Намджун плюхается на него прямо коненями. Тонкая джинсовая ткань мгновенно промокает. В утренних сумерках как-то неестественно, будто из другого места и времени, раздаётся громкий смех. Намджун смеётся нервно, с особым мазохистским удовольствием, до хрипоты.