Ночь

Я вышла покурить. Сижу на ступеньках у подъезда. Тут довольно-таки темно — свету фонарей не дает попасть сюда стена. Она не очень высокая, где-то до второго этажа, но этого хватает, чтобы создать мрачную атмосферу. Зачем вообще она здесь нужна? Выглядит это немного странно. Бросаю эти мысли, переключаясь на снег. Давно у нас не шел снег именно хлопьями, так медленно и лениво. Время около 3-х ночи, на улице ужасно спокойно, и кажется весь мир застыл. Достаю пачку сигарет, что стащила у Вани. Огонь особенно ярко разрезает застоявшуюся темноту, еле заметно дергается. Греет взгляд своими мягкими цветами, и я какое-то время не поджигаю сигарету, играясь с зажигалкой. Ком из снежинок падает прямо на пламя, и свет исчезает в ночной темноте. Я зажигаю его снова, поднося к кончику сигареты. Дым обволакивает изнутри, растворяется в воздухе, рисуя узоры. Блаженно прикрываю глаза, вдыхая сильнее. Рядом на холодном бетоне лежит телефон, из динамика которого доносится тихий голос Пирокинезиса. Что-то что особенно не напрягает и располагает к очень душевной беседе. Только подумала об этом, как за спиной скрипит тяжелая железная дверь парадной. Я не поворачиваюсь, потому что знаю, кто это. Ваня садится рядом, цепляет сигарету из его же пачки, что лежит на моих коленях и отбирает у меня зажигалку. Я наблюдаю за ним, его хмурый профиль выглядит еще мрачнее из-за жутких теней. Огонь гаснет и черты его лица становятся мягче. Все еще смотрю на него, как так же прикрывает глаза, выдыхая дым, как поворачивается ко мне. — Ты чего сбежала? — он смотрит прямо в глаза, еще раз затягиваясь. — Вышла покурить, — все-таки отвожу взгляд. — Это можно было сделать и на балконе, — легко отвечает он. — Мне захотелось тут, — пожимаю плечами, разглядывая свои зеленые ботинки, в темноте цвет кажется грязным. Евстигнеев открывает рот, собираясь сказать что-то, но, видимо, передумывает, закрывая его и садясь ровно. Молчим. Я уже не хочу курить и просто смотрю как сигарета тлеет. Когда доходит до фильтра, бросаю ее в снег и встаю. Отряхиваю куртку, хватаю свой телефон, где все еще играет музыка, и иду на детскую площадку. Она должна быть здесь, просто обязана, это ведь жилой район. Ваня коротко спрашивает, куда это я собралась, но я не отвечаю, а он просто идет за мной. Что ему еще остается? За ограждением оказывается то, что мне нужно. Вижу качели, рядом возвышается фонарь, освещая все кругом мягким золотисто-оранжевым светом. И кажется словно нет ничего кроме того, чего касается свет фонаря. Подхожу к качелям, усаживаясь прямо на заснеженную поверхность. У меня играет только спокойная, атмосферная музыка, так идеально подходящая под ситуацию. Ваня не просит переключить или что-то еще, значит его все устраивает. Да даже если бы и попросил, это он вторгся в мое личное пространство, пусть терпит. Он очищает себе место на лавочке рядом и садиться. Достает еще сигарету. Я никогда не задумывалась, но Ваня действительно много курит. Я не смею ему указывать на это, я ведь не мамочка ему, он взрослый. Ему так нравится, он так хочет, так пусть делает. Разглядываю его лицо, пока он не видит. Прекрасен. Это его эстетика. Перевожу взгляд вдаль. Там где-то город, я вижу мерцающие огни, но шума никакого. Дом нашей знакомой находится на возвышенности ближе к окраине. Многоэтажки стоят тут буквой «П» открывая вид на часть ночного Питера. Взгляд скользит по черному бархату неба, спотыкаясь о хлопья снега. Мне нравятся такие ночи, не только потому что сказочно и волшебно, но еще и потому, что тепло и спокойно. Полы расстегнутой куртки болтаются туда-сюда, пока качаюсь. — Прекрасная песня для медляка, — улыбнувшись, произносит Ваня, поднимая на меня взгляд. — Потанцуем? — Я не умею, — коротко отвечаю. — В смысле? — парень хмурится, но губы его все еще растянуты. — Никогда не танцевала… медляки, — последнее слово говорю медленно, будто пробуя его на вкус. Это странно, не спорю, но словно какую-то старую рану в душе беспокоит, она вновь болит. Ваня поднимается, отряхиваясь, подходит ближе, протягивает руку. — Это нужно срочно исправлять, — улыбается так искренне-искренне, что хочется ему довериться. Тяжело вздыхаю, притормаживая. Смотрю ему в глаза исподлобья. Боюсь. Нет, не его. Боюсь облажаться. Это клиника, ребят. Все эти мысли, типа, «А если я сделаю что-то не так? Он будет смеяться надо мной» и это несмотря на то, что он мой друг. Да, друг, в которого я влюблена, но это не имеет значения. Он занят, его сердце занято. И этот его взгляд, улыбка, предложение… Это слишком для меня. И вроде я готова забыть про все. Как там? И мы любим друг друга ровно 12 часов? Сойдет. Я могла отказать, испортить себе эту прекрасную ночь, покрытую бархатом, но в жизни слишком много дерьма, чтоб отметать такие предложения, поэтому я протягиваю руку в ответ, касаясь суховатой кожи. Я и не знала что у него такие теплые, немного шершавые, ладони. Внутри что-то ломается, с глухим грохотом разбивается, когда он прижимает к себе. Возможно я буду жалеть об этом, но лучше уж так, чем жалеть о том, чего не сделала. И я прокручиваю эту фразу в голове около тысячи раз, чтобы успокоить бушующее сердце. Не могу понять, мне так в голову алкоголь ударил или меня пьянит ситуация, а может просто близость? Сложно, я борюсь с желанием сжаться в маленький комочек, ведь дружеские объятия — одно, а медленный танец в свете одинокого фонаря под хлопьями снега ночью — другое. Тут вообще не особо дружбой то пахнет. Я пытаюсь расслабиться, раствориться в музыке, прикрываю глаза, слушая голос Андрея. До мурашек пробирает эта обстановка. Утыкаюсь носом куда-то ему в изгиб шеи, совершенно неосознанно. Меня ведет. Причем сильно. Ваня пахнет никотином, пропах им насквозь, но это даже как-то успокаивает. Ваню ведет тоже. Он прижимается щекой к моему виску, обдает кожу горячим дыханием, сжигая меня изнутри. Неправильно. Все это неправильно. Я запихиваю эти назойливые, липкие мысли куда подальше. Евстигнеев перемещает руку на мою шею, большим пальцем проводит вдоль линии челюсти так трепетно, почти невесомо, но я сейчас чувствую абсолютно все. Тянусь к этому движению, к его руке. И, как-то даже неожиданно, его губы накрывают мои. Так идеально, будто части одного целого. Доверилась значит, говорю себе, когда отвечаю. Волосы сожженные краской, не кажутся соломой, они наоборот мягкие. Меня здесь нет. Это другая девушка стоит тут рядом с ним, целует его, ерошит его волосы. Я отрываюсь. Смотрю ему в глаза с ужасом, понимая, что мы натворили. Да, я уже жалею. Это даже не секс, это измена похуже. Какие-то секунды, минуты (пролетевшие как секунды), а уже ничего не исправить. Упираюсь ему в грудь ладонью. Где-то на грани истерики вымученно усмехаюсь и ухожу. Иду быстро, сжимая телефон в кармане. Слезы предательски катятся по щекам. Песня все еще играет, достаю телефон и пытаюсь отключить ее. Сердце болезненно, мучительно сжимается в груди. — Стой! — кричит он, догоняя. Хватает за локоть. — Что случилось? Что-то не так? Я поднимаю на него взгляд. Кажется это было последней каплей. — Что случилось? — я так долго держала все это в себе, что сейчас не в силах контролировать что-либо. — Ты случился! Вышел он тут узнать, чего это я сбежала. Да кто тебя вообще просил появляться? — время бессвязных и никому не нужных обвинений, — Я держала себя в руках, ведь у тебя вообще-то девушка есть, а ты просто приходишь и такой весь «Потанцуем?», а после еще и целуешь. Дышать не могу, задыхаюсь. Слезы душат. Но вместе с тем, я чувствую облегчение. Зимний ночной воздух обжигает легкие сейчас особенно сильно. Чувствую руки на свои плечах и не обращаю внимания. Ваня обнимает меня. Крепко сжимает, вкладывая заботу и усталость. Мы стоим так несколько минут, в абсолютной тишине, до тех пор, как он тихо произносит: — Мы расстались неделю назад. Я резко поднимаю голову. В глазах все плывет из-за застывшей влаги, но я вижу эту улыбку, измученную и такую же болезненную. А может..?