***
Последние отголоски солнечных лучей покинули просторную светлую комнату. Скрыли вместе с собой огромные книжные стелажи, которые полнились чудной квинтэссенцией – переплетом работ выдающихся инженерных мыслителей и парапсихологов-оккультистов. В углу пылилось старое фортепиано, маленький стульчик был поднят на максимальную для ребенка высоту. С тех пор, он ни разу за него не сел. Его двусторонние нравы проявлялись не только в книжных предпочтениях. Вся его суть была не более чем монета. Монета, которая прекращает вращение и одна ее сторона встает на смену другой, ни разу не встретив свое отражение. Хаято был одновременно груб и добр. Настойчив и слаб. Брутален и мягок. Обоюдоострый кинжал, в руках достопочтенного Десятого. Вихрь, расчищающий путь своей силой. Своей верой в Ванголу. Верой в Десятого. Сердца противников семьи замирали, едва успев вкусить затишье перед этой бурей. Но что может быть скрыто в глубине его души? Что Хаято держит под дюжиной засов и замков, чтобы оно не вырвалось наружу? Этой ночью он долго не мог уснуть. Раз за разом Хаято проваливался в полусон, но тут же просыпался в порыве жара. Ворочался с боку на бок, тщетно разыскивая удобную позу. Параллельно анализировал и систематизировал все ранее использованные положения. Навскидку разработанный алгоритм, приправленный теорией вероятности, обещали уже в течении следующих пяти минут обнаружить самый комфортный вариант. Под конец, пришла здравая мысль, что сам факт рассуждения мешает мозгу заснуть. Глубина ночи затянула Хаято, накрывая покрывалом снов. Его разбудило знакомое сочетание нот. Он ещё не до конца понял, что именно услышал, но содрогнулся. Эта композиция. Эти чуть сбитые переходы, которые придавали игре нежности и пикантности. Многие бы сочли их за ошибку пианиста, за банальный сбой ритма, но только не он. Это было первое, что он услышал в исполнении своей матери. В далёком детстве. Хаято не помнил ее лица, ее образ представлялся размытой светловолосой женской фигурой. Но эта игра. Она плотно закрепилась в сокровенных уголках разума. Хаято подскочил, резким движением скидывая покрывало на пол. Лёгкая прохлада пронзила сотней игольчатых мурашек обнаженный торс. Не тратя ни секунды на поиск рубахи, довольствуясь парой кроссовок и джинс (в которых заснул), Хаято неуверенно вышел из комнаты. Мелодичный отзвук, исходящий из центрального холла семейного поместья, разжигал все больший огонек в груди белокурого парня, с каждым новым неспешным шагом ему навстречу. До боли знакомые пустые, и холодные стены семейного гнезда сдавливали горькими воспоминаниями. Он помнил, почему бежал из этой обители, но сейчас, увлеченный знакомой игрой, он не задался вопросом: почему же вернулся? И возвращался ли вовсе? Наивное желание – ещё раз увидеть ее лицо, захлестнула детским азартом. Он понимал, что её больше нет. И понимал, что больше никто не способен на такую игру. Даже если она предстанет перед ним в виде призрака, он был готов к этой встречи. Лишь бы ещё разок (хотя бы на миг) увидеть ее лицо. Единственный поворот за угол отделял Хаято от заполненного лунным светом холла. Но он боялся сделать этот шаг, разделяющий его с неизвестностью. Длинная растянутая тень, нежно ударяла по клавишам, монотонно покачиваясь из стороны в сторону, подобно пламени свечи, властно следующему дуновению ветра. Давно позабытый образ матери проскочил в голове. Он вспомнил. Она так играла только для него. Только для своего мальчика. Сердце сжалось от, казалось бы, давно позабытой боли. Той самой боли потери, которая однажды уколола сердце ребенка. Или той, когда он узнал, кого потерял в лице заботливой наставницы. «Чертас два, я буду тут стоять подобно трусливому вору или заплаканному мальцу! Правой руке десятого не ведом страх и смятение. А если это чья-то неудачная шутка – раздавлю!». Решительно настроившись, Хаято бесшумно извлёк из кармана пачку сигарет и закурил, стараясь скрыть пламя. Вязкая теплая дымка заполнили лёгкие. Взгляд хищно сверкнул огнем. Он непринужденно вышел из-за угла, готовясь сохранить отстранённое безразличие перед любой картиной, которая готовилась предстать перед ним. Встретить незваного гостя горящим взглядом и холодным рассудком. Хаято постарался войти безшумно, но все ровно заметил, как незнакомец едва повел ухом, вслушиваясь в его шаги, приглушённые игрой инструмента. Распахнутая светлая рубаха, аккуратно собранный заколкой черный длинный волос, утонченные руки с длинными пальцами, – точь-в-точь, как у матери, – подумал Хаято. Незнакомец был выше на голову. Видя лишь спину, сложно было утверждать, но он смотрелся взрослее, чем правая рука Ванголы. Хаято не пугал возраст незваного гостя, он не раз сражался с теми, кто превосходил его в силе и опыте. Но странное чувство необъяснимого сходства лёгким головокружением обдало его тело. Крышка фортепиано громким хлопком заглушила пленившую парня мелодию. Пианист развернулся. Хаято вздрогнул, когда увидел черты лица, освещенные ночным светом. – Здравствуй, братишка, – с хрипом вырвалось из сухих губ. В глаза бросился шрам на верхней губе. Из разбитой левой брови сочилась кровь. Кусок светлого пластыря упрямо держался на сломанном носе, а на правой щеке проступали две острые раны. Хаято ничего не ответил. Всматривался в черты до боли знакомого лица. В то самое лицо, которое всю жизнь смотрело на белокурого парня с иной стороны отражений. Даже все его раны, когда-то получил сам Хаято. Но лицо давно зажило, боль прошла, а раны стянулись, не оставив рубцов. Эти раны проникли гораздо глубже, чем могло ему показаться. Каждая причинила вновь боль, пробуждая старательно забытые сцены из прошлого. Камень, брошенный лучшим другом, разбил бровь, чуть ли не выбив глаз. Тогда юный Хаято впервые познал вкус предательства. Они дружили несколько лет, всегда были вместе, сторонясь прочих школьных товарищей. Их интересы не совпадали с ровесниками – думал Хаято. Да и что могло быть общего у воспитанного в строгих манерах высокого общества внебрачного наследника и дворовых оборванцев? Но перед соблазном объединиться в дворовую банду, пить виски и зависать с девчонками не устоял и лучший друг Хаято. Первым заданием которого было отомстить высокомерной выскочки, которая не во что ни ставила их бравое сборище. Приблизиться сами они боялись, а новоприобретенный член "банды" отлично подходил на роль мстителя. Разбитая губа и сломанный нос… Хаято усмехнулся, вспоминая свою наивность. Он бы мог гордиться шрамами, полученными в драке за девушку, но он ненавидел себя за свою слепоту. Она подарила ему тепло, такое же, какое дарила мать. Он был с ней счастлив. Он ее любил. И чуть ли не переубивал подонков, которые причинили ей боль. Но все было ложью. Ее история. Ее любовь. В очередной раз судьба подтолкнула к Хаято ту, что предала. Заманила прямиком в лапы тех, кто хотел его крови. Это изменило его навсегда. Два аккуратных разреза на щеке. Всего лишь обещание себе, что он никогда больше не откроет свое сердце другим. Ни за что не допустит, чтобы его предали вновь. Таким он приехал в Японию. Оскалившийся на весь мир дикий зверь. – Вижу-вижу… По лицу вижу, что узнал. – Темноволосый приподнялся, неспешно прошелся вдоль лунной арки и прислонился к окну. Закурил. Дешевые сигареты, дешевая зажигалка, украденная из не менее дешевого мотеля, в которые так часто забивался Хаято, сбежав из семьи. – Это сон. А ты самое мерзкое, что могло мне присниться! – Раздраженно выкрикнул Гакудера. Молниеносным движением прокрутил сигарету в руке, выхватил из-за пояса динамитную шашку. Фитиль засверкал бенгальским огнем, только прикоснувшись к тлеющему огню. Без колебаний Хаято запустил динамит в своего самого страшного врага, желая скорее прекратить этот цирк, которым руководил жуткий клоун – воплощение всех его подавленных чувств – чья-то больная шутка. Вновь он вспомнил о матери, когда взрыв разделил фортепиано надвое, осколки деревянного паркета разбили окна, один впился Хаято в руку, когда он прикрывал лицо в момент взрыва. В порывах ночного ветра алые бархатные шторы пустились в неистовый пляс, пороховая дымка быстро развеялась прочь. Незнакомец стоял невредим, на том же самом месте, в той же позе. Только теперь его волосы были расправлены, черные пряди растрепал ветер. Накинутая рубаха то оголяла, то скрывала стройное тренированное тело. – Ты слаб, Хаято. Ты отвергал меня всю свою жизнь. Старался забыть. Спрятать. Ты боишься меня. Поэтому я сильнее. И я устал терпеть. Устал жить в созданной тобою клетке. – Что ты от меня хочешь?! – Его пугало, что он знает. Никто не должен знать, кем он был в прошлом. Через что ему пришлось пройти. Он сам не желал этого знать. Он не боялся никого, кроме себя самого. Темноволосый приблизился. Взял Хаято за руку. Смотря своему страху в глаза, белокурый парнишка подчинился его воли и не смел возразить. Прижал его руку к своей груди. Бездонным пылающим взглядом пожирал пару голубых глаз. Нежно прошептал, совсем другим тоном: – Я хочу жить. Понимаешь? Жить. Чувствуешь? Тут пусто и холодно. Не отвергай меня… Он подался вперед. Опустил голову на плечо Хаято. Прикрыл глаза. Стал реже вздыхать. По-прежнему крепко сжимал его руку, боясь отпустить. Гакудера захотел отшвырнуть его прочь, но его сковал холод. Холод, который исходил от его тени. Ему стало жаль того, кого он скрывал большую часть своей жизни. Тепло, которым он был окружен в новой семье, капля за каплей стало покидать его тело. Он попытался вырваться, но узник сжал его руку крепче, прижал к себе обнаженное тело. Хаято почувствовал тепло, которое стало исходить от тела незваного гостя. Это тепло пленило его, тянуло к себе. Так же, как узника тянуло тепло белокурого парня. Сухие губы скользнули по шее и прикоснулись к губам своей жертвы. Хаято почувствовал теплые сухие грубые губы. Почувствовал во рту вкус его крови. Голова закружилась, реальность приобрела мягкую ватность. Он не хотел сопротивляться. Ему было уже все равно. Он готов был отдаться целиком его власти. Лишь бы ощущать его тепло. Теперь он хотел забыть то, чем обладал сейчас. Забыть Ванголу, забыть радость от стольких выигранных битв, забыть своих друзей, свою семью. В памяти всплыл десятый, бейсбольный простак, сдвинутый на боксе торфяной, высокомерный глава комитета, сопливый теленок, двинутый фокусник. «Зачем мне этот сброд? Они ничем не лучше тех, кто предавал меня всю мою жизнь. Они такие же. Они мне не нужны. Мне никто не нужен – стоило Хаято признаться в этом, как темноволосый отступил, улыбнулся». Теперь Хаято, освобожденный от крепких объятий, стоит на против улыбающегося белокурого парня. Смотрит на него с высоты своего роста. Ощущает боль от кровоточащих ран. Ощущает во рту вкус своей крови. – Как?! Как я мог помыслить такое о семье, о десятом?! – Он избавился от нахлынувшего наваждения и не мог смириться с предательскими мыслями. – Что ты сделал?! Почему… Почему мне так холодно? – Ноги подкосились, отказавшись держать тело, пустота и боль сковали тело. Все подавленные чувства одинокого и брошенного, преданного всеми ребенка скалой обрушились на Хранителя Урагана. – Вангола – мусор. Сборище наивных простаков, во главе с никчемным слабаком. – Завали свою пасть! – С яростью прокричал Хаято. – Не смей, тварь, трогать мою семью. Меня – хоть сколько. Но не Ванголу! – Вспомни же, кем ты был! Вспомни, с какой целью ты приехал в Японию. Вспомни, что должен сделать. Ты и только ты должен стоять во главе этой семьи, а не слабак, которому все вечно помогают вытирать сопли! – Теперь на крик перешел и белокурый чужак. – Кем я был? – Хаято опустил взгляд, растрепал рукой темные волосы, замер, разглядывая запачканную кровью ладонь. – Я был эгоистом. Тем, кто не мог ценить дружбу. Не мог ценить любовь. Не умел доверять. Тем, кто был жалок и не хотел этого признать. Я был тобой! – Прокричал Хаято, подхватывая с пола осколок стекла. Ему в лицо брызнула холодная кровь. Роли сместились вновь. Темноволосый чужак, лежа на полу в луже собственной крови, пытался жадно глотать воздух. Он не отрывал взгляда от белокурого парня, сжимающего порезанную стеклом руку. Он проиграл, но был близок. Почти смог достичь свою цель. Ту, которую так желал. Он хотел тоже жить. – Сп-а-сибо… – Вырвалось из немеющих губ, освобожденного незваного гостя. Хаято осмотрел пустой полуразрушенный холл. Теперь ему некого тут скрывать. Он так и не смог принять свое прошлое, но смог взять над ним верх. Смог не поддаться пережитой боли. Смог сделать еще один шаг вперед на пути становления Хранителя.***
Яркий лунный свет ослепил парня. И он открыл глаза, щурясь от полуденного света, пробивающегося через занавески спальни его съемной квартиры. Он так и не вспомнил, что ему снилось. Не помнил, откуда на ладони старый едва заметный шрам. Но Десятый почувствует, что теперь он смотрит на него по другому. Как охотник смотрит на свою дичь.