How you know what it's like when good luck has changed the sides and no sun shines in the dark and no angels ever hear your prayers in the night when your fears come up your spine when your life turns upside down it breaks your heart when you get crushed in a house of cards [1].
Хлоя любит сбегать от своего дворецкого и охраны и сидеть на безлюдных крышах, прислушиваясь к гомону города. Париж шумит потоками людей, непрестанно ссорящихся и мирящихся, Париж дышит каждым камешком на тротуаре, Париж поёт в каждом облаке.
Хлоя прячет лицо от солнца (
никто не знает, но каждую весну она борется с противными веснушками, которые норовят постоянно испортить ровный — идеальный — тон лица), стыдясь того, как алчно смотрит на каждого счастливого человека. Она понимает, что такие чувства могут привлечь нежеланную аудиторию, если будет постоянно на виду. Так что сбегать — отличный выход.
— Да что ты говоришь?
Девушка вздрагивает, поднимая голову от колен, в которые упёрлась лбом, чтобы скрыть подступающие от ненависти к себе слёзы. Плакать тоже нельзя: смоется профессиональный макияж и глаза некрасиво опухнут.
Некрасивой ей быть нельзя.
Красота — всё, что у неё есть.
— Бражник? — тихо шепчет она, нервно облизывая губы идеальной формы, напрочь забыв о светлой матовой помаде. Мгновением спустя морщится: вязкий ком слюны с трудом протискивается в сжавшееся от страха горло
(она абсолютно беззащитна перед врагом), оставляя на корне языка специфический химозный привкус.
— Кто же ещё? — мужской голос над Буржуа откровенно смеётся; он не звучит обольстительно, пытаясь сладкими речами переманить на свою сторону, что сразу сбивает её с толку: злодей звучит не как
злодей. Не-при-выч-но.
Она осторожно вертит головой, маскируя свои движения под банальное поправление волос, уложенных в идеальный золотой фонтан, но не обманывается тем, что провела Бражника. После незамысловатых манипуляций источник звука находится не сразу, но
находится. Это крохотная фиолетово-чёрная бабочка, до ужаса знакомая всем парижанам, которая незаметно притаилась прямо около правой руки. Хлоя с трудом давит в себе желание немедленно одёрнуть её, как от проказы; в каком-то смысле она даже предпочла бы проказу, чем одержимость своими самыми тёмными чувствами. Она не видит лица Бражника
(никто его не видит обычно, но можно с лёгкостью представить, как он лукаво улыбается одними глазами, как маска плотно прилегает к лицу и черепу, переходя в костюм, как он постукивает пальцами по набалдашнику своей помпезной трости, провалившись в свои мысли), но знает, что он наверняка весело хмыкает с каждого её нервного движения.
Хлоя делает короткий вдох, пытаясь унять колотящееся о клетку рёбер сердце, и храбро продолжает пока пустой диалог:
— Что тебе нужно? Ты больше не сможешь превратить меня в «Антибаг» или другое любое чудовище!
Конечно же, она блефует, так что Бражник раскусывает её ложь без труда. Акума меланхолично складывает и раскладывает крылышки, шевелит бархатными усиками.
— Если бы я воспользовался твоим состоянием прямо сейчас, то смог бы создать себе очаровательно удачного приспешника, — она гордо вскидывает подбородок, чтобы начать поливать невидимого оппонента грязью, но её опережают: — Я мог бы сделать из тебя
идеальное чудовище.
— Но
чудовище.
— Верно, — соглашается Бражник. Некоторое время он молчит, пока Хлоя зло буравит бабочку раздражённым и всё ещё испуганным взглядом: у неё нет талисмана для противостояния внезапному нападению. Да и что бы это дало, в конце концов? Она же
не Леди Баг. — Хотя важность героев в этом городе сильно переоценена. К сожалению, это вижу только я.
— Ты
злодей!
— Верно, — вновь соглашается мужчина; акума по велению его мыслей садится прямо перед ней. — Вы видите меня
таким, потому что не понимаете, чего я хочу добиться, а я не хочу рассказывать,
что мне нужно.
Хлоя закатывает глаза.
— Весь Париж знает, что тебе нужны талисманы Леди Баг и Кота Нуара.
— Это просто путь к моей цели, — отмахивается Бражник как от назойливой мухи — только она не муха. Она
«Квин Би». И она ужалит так, что от её укуса этот жалкий
мотылёк сразу подохнет. — У тебя тоже есть цель, Хлоя, — и вдруг бабочка оборачивается пауком, накидывая на её тело тонкое липкое кружево паутины, в котором она беспомощно барахтается, глупо открывая и закрывая рот, позабыв обо всех язвительных словах. — Конечно, она не столь явная, как можно было бы подумать с первого взгляда на тебя, но она прослеживается в каждом твоём жесте.
— И какова моя цель? — сдавленно хрипит девушка, еле дотерпев до конца цветистой реплики. Лицо горит то ли от стыда, то ли от того, что она провела слишком много времени на открытом воздухе под агрессивным в этом году летним солнцем.
— Чтобы тебя
любили. Все.
Без исключения.
Безапелляционное заявление не звучит внезапно: подсознательно Хлоя наперёд знает, что ей скажут и даже с какой интонацией, но всё равно дёргается, как от пощёчины. Бражник умело смешивает в своих словах неприятную правду с лестными нотами в голосе, заставляя её не прятать эту свою сторону, нагло жаждущую всеобщего поклонения, и роняя зёрна сомнения: быть может, то желание не такое уж и постыдное?
Она видит эту позолоченную наживку на платиновой леске, через которую явственно —
теперь — проглядывается разъедающая холодом сталь. Но вопреки этому чопорно передвигает Бражника из разряда «враг» в хитрое «не друг» и встаёт с нагретого летним солнцем покрытия крыши.
С тонких крыльев бабочки чёрным пеплом слетает налёт контроля Бражника, отпуская её на свободу; Хлоя чувствует, как чужие слова таким же покровом забивают каждый миллиметр её безупречной кожи. Мотылёк, привлечённый сладким запахом её духов, садится на повелительно протянутую ему ладонь и, разочаровываясь через миг, спешно улетает. Она несколько секунд смотрит рваному полёту вслед, пока не теряет бывшую акуму из вида, пока солнце не выжигает всю картинку перед глазами до ослепительного белого.
Хлоя достаёт из маленькой сумочки круглое зеркальце с лебедем на крышке и фирменный тюбик помады, долго смотрит аккуратно накрашенным голубым глазом в собственное отражение, выискивая недочёты, и обновляет цвет на губах.
На этот раз он чувственно красный.
