Клетка

Глаза закрыты. Холодно и темно [тебе кажется, ты видишь дно] [и плещется серебро у края воды]. Конца этому нет. Не заснуть, не проснуться. Минуты тянутся ядовитой змеёй, проглотившей собственный хвост и обратившейся в вечность. Это её перерождение, это его проклятие. Словно гигантские песочные часы. И когда время, казалось бы, заканчивается, невидимая рука переворачивает сосуд, чтобы продолжить отсчёт. [взгляд опускается на фигуру в гробу] [у тебя есть два варианта] [похорони своего друга] [попытайся его разбудить] [ты всё ещё думаешь, что выход тут только один] Безмолвная тишина угнетает, и Бакуго присаживается с краю, не отрывая глаз от застывшего лица. Весы немного колеблются, пока он взвешивает все «за» и «против». [где-то в глубине души ты хочешь думать, что он обрёл покой] [ещё глубже скребутся кошки, требуя перестать обманывать самого себя] Всё в той же гробовой тишине Кацуки разматывает бинт на левой руке, глаза продолжают внимательно следить за чертами лица, будто это поможет им ожить от одного лишь взгляда. В груди рокочут гнев и обида. Потому что Тодороки выбрал лёгкий путь. Потому что Тодороки вогнал себя в кому, оставив его одного [мерзкий голос разума нашёптывает тебе на ухо] [ты был тем, кто оставил его, а не наоборот]. Клыки прокусывают кожу, и Бакуго набирает в рот крови, чтобы после припасть к чужим губам, надавить на подбородок, придать цвета мертвенно бледным щекам и ждать. Чувствительные уши улавливают шорох за момент до того, как острые клыки вампира впиваются в нижнюю губу. [ты — не волк] [ты — побитая жизнью дворняга, неспособная отпустить хозяина] Шото тянется рукой к его затылку, чтобы надавить на него, чтобы дотянуться до шеи и вонзить в неё клыки как можно скорее. Всё его естество — не больше, чем животный инстинкт хищника, желающего утолить голод [и ты говоришь: «сколько же ты уже дрыхнешь, кретин»] [а в голосе куда больше беспокойства, чем тебе хочется]. Чем сильнее становится хватка, тем больше терпения приходится вкладывать, ровно до того момента, как Бакуго понимает, что это пора остановить. Он тянет за волосы и хватает за челюсть, вынуждая отстраниться, и вампир последний раз мажет языком по коже в надежде подхватить утерянную каплю. У Тодороки уходит несколько секунд на то, чтобы отвести взгляд от укуса и приняться сверлить им Бакуго. Шото скалится и шипит, постепенно приходя в себя, и Кацуки наблюдает, как с возвращением сознания выражение его лица становится равнодушным, а глаза — стеклянными. [эта перемена во взгляде подобна пинку под зад] [ты разве что не скулишь] Тодороки одёргивает руку, как от удара током, и избавляется от хватки, с поразительной ловкостью выскальзывая из гроба. На Бакуго он больше не смотрит, только бросает напоследок холодное: — Чего ты хочешь от меня? [он говорит: «опять весь замок провоняет псиной»] [ты притворяешься, что не слышишь] И затем дверь закрывается, разделяя их. И Тодороки едва ли не сгибается пополам, жмёт ладонь ко рту, чтобы заглушить пытающийся вырваться вопль, чтобы не дать Бакуго его услышать. Он не хотел возвращаться, он не хотел возвращаться, оннехотел- Рука в отчаянном жесте пытается стереть остатки крови с губ, будто это поможет вернуть всё назад, но ровно через несколько мгновений паника отступает, и он замирает. Шото выдыхает беззвучно, выпрямляется, поправляет воротник. [ты — уставшее от этого мира существо без права на суицид] [он отнял у тебя это право] [втоптал его в землю, ведомый собственным эгоизмом] Руки медленно опускаются, когда к нему приходит смирение. [мы ответственны за тех, кого приручили] Тодороки помнит его совсем ещё щенком. Прикованным к стене металлическими цепями, жмущимся в угол от страха клубком, ждущим смерти. Он отчётливо помнит ту ночь — Шото поразительно злопамятен по отношению к собственным обидчикам — и разваливающийся от старости дом, к которому он пришёл в поисках отмщения. Бьющий в нос запах крови и перепачканные манжеты, два тела на деревянном полу и тонкий, едва различимый скулёж. Тодороки моргает и поворачивает голову в сторону звука. Желания убивать невинное существо у него нет совершенно, но оставить его так — всё равно что обречь на погибель. Он подходит ближе, цепи гремят от движения, когда ребёнок вжимается в угол ещё сильнее, колкий взгляд устремлён вверх, прямиком на вампира. Ещё шаг — оборотень скалится, изображая храбреца, хотя тело его пробивает дрожь. Одним быстрым движением Шото ломает цепи. Оборотень вздрагивает от звука и удивлённо наблюдает, как он поворачивается к ребёнку спиной, покидая никому не нужное теперь место. Тодороки дарует ему свободу. Чего он не ожидает, так это того, что после небольшого колебания за ним увяжется хвост. Шото даже не сразу обращает на это внимание, его осеняет только от осознания, что запах псины продолжает забивать нос, несмотря на то, как далеко от дома он уже ушёл. Тодороки оборачивается и натыкается на смесь удивления и страха во взгляде. Практически сразу же Шото отворачивается снова. — Прекрати следовать за мной. Оборотень ничего ему не отвечает. Вместо этого он следует за ним до самого замка, и запертые прямо перед носом двери нисколько его не останавливают, потому что буквально через несколько дней Тодороки уверен, что он замечает мелькнувший за углом хвост раньше, чем тот успевает спрятаться. Игра в прятки продолжается с неделю, запах оборотня распространяется по всему замку, и в скором времени Шото почти перестаёт от него морщиться. Самого виновника он не видит, но мелкие детали не скрываются от его взгляда: небольшие лужицы воды и грязи в день, когда на улице дождь; порванный в клочья гобелен, который (Тодороки готов поспорить) ещё недавно был цел; какие-то косточки и огрызки яблок, брошенные в самых неожиданных местах. В конце концов игра ему надоедает. Оборотень обнаруживается в одной из дальних кладовых, свернувшийся клубком на полу, укрытый каким-то старым прохудившимся одеялом, и вампир не сдерживает вздоха. Ладонь аккуратно касается волос и взъерошивает их, ребёнок сонно приоткрывает глаза и уже собирается защищаться, когда понимает, что опасность ему не угрожает. С наступлением водных процедур, правда, его мнение на этот счёт кардинально меняется. [в конце концов щенок вырастает в наглого избалованного волка] [а потом он тебя оставит] [не первый и не последний] [в груди всё равно болит] Тодороки запирается в башне [как те принцессы из всеми любимых сказок] [только ты почему-то бежишь от «принца»], пытается снова потеряться во времени, потому что решать ничего не хочется. Иногда он выглядывает из окна, чтобы наткнуться на буравящий взгляд снизу и сразу же скрыться в комнате. Иногда он делает это специально, будто надеясь, что однажды его там просто не будет [это твоя маленькая ложь] [вы просто снова играете в прятки], но он всё ещё там. [и его глаза по цвету сравнятся с кровью] [которую ты проливал] Шото снова морит себя голодом. В этот раз даже не ради комы. Он знает, что Кацуки не позволит — ни в этот раз, ни в последующий. Бакуго снова здесь, и ему бы радоваться, но Тодороки чувствует себя преданным и одиноким. У него скорбь — по любимому, по покинувшему. У него скорбь по ч е л о в е к у [или всё-таки нет?], чья жизнь оказалась столь короткой, что исчезла мгновение спустя, но от этого дыра в груди вампира ни разу не становится меньше. Шото скорбит и отыгрывается на Бакуго, потому что не уйди он, ничего бы не произошло. [ты — чёртова королева драмы без оскара] Мир, в который он вернулся, ему незнаком. Новый — с другими людьми [больше и нечего здесь] [отдавать]. Тодороки слоняется без дела, искусно избегая оборотня и любого с ним взаимодействия. Он давит ему на нервы, злорадствует, испытывает терпение. Его даже не особо удивляет, что в скором времени это терпение достигает предела, и Кацуки с ноги выносит дверь в убежище, с несколько секунд шокировано оглядывая устроенный в нём погром [ты слабо вздрагиваешь от этого взгляда] [почти пристыженно]. Он недобро скалится и подходит ближе [кажется, тебя всё-таки обнаружили], вынуждая Шото пятиться, словно загнанная хищником в угол жертва. — Шото, — голос звучит на удивление спокойно, собственное имя ласкает слух. — Иди сюда. Тодороки не двигается. Тогда Бакуго подходит сам, неспешно, а затем резким движением хватает его и притягивает к себе, впившись пальцами в затылок. [вы оба знаете, что ты можешь вырваться в любой момент] [но ты этого не делаешь] [«почему ты продолжаешь обо мне заботиться?» почти слетает с твоих губ] [вместо этого клыки вонзаются в кожу в районе плеча] Тодороки понимает, что-то не так, только когда Кацуки впервые зажимает его у стены, чтобы сорвать поцелуй с его губ. Когти неаккуратно оставляют несколько прорезей на любимой рубашке, Шото буквально передаётся это волнение в смеси с нетерпеливостью и привычной спесью. У юного волка играют гормоны, понимает он [ваша основная проблема заключается в том, что ты его не останавливаешь]. — Слушай… Бакуго оказывается достаточно глуп, чтобы влюбиться. Шото — чтобы позволить себе подпустить его ближе дозволенного. У Тодороки — собственный свод правил и категоричное «никаких сближений с другими». Кацуки срать хотел на всё это. Ещё ему плевать на личное пространство и упёртость вампира. Последний прекрасно осознаёт, что рано или поздно ему придётся за это заплатить, и всё же… Должно быть, сказались годы одиночества. Он утешает себя тем, что оборотни живут долго, а значит — Бакуго не оставит его одного где-то полвека спустя. Он не учитывает, что оборотень — сам по себе, и свобода у него в приоритете. Кацуки выскальзывает из его объятий даже быстрее, чем Шото мог бы предположить. Оставляет его с колотой раной в сердце, и, как ни старайся, Тодороки не видит крови — болит внутри. Он, привыкший к вниманию и своеобразной заботе за эти несколько месяцев (лет?), страшится одиночества и жаждет спасения. У его спасителя лицо усыпано веснушками, и Тодороки делает это снова [на те же грабли], замыкает порочный круг ошибок, которым нет конца. Он пытается забыть Бакуго, онпытаетсязабытьбакуго, он- У него, наверное, это даже получается. Только смерть человека ударяет с размаха, и Шото кажется, будто из его лёгких выбили последний воздух. Он хочет, чтобы этому пришёл конец. [и ты выбираешься из тихого, израненного мира] [в ледяной ад] [пока он не вытягивает тебя обратно в реальность] [потому что он тоже разваливается на куски] Шото кусает его, не скрывая агрессии. Вонзается в плоть клыками, сжимает пальцы вокруг запястья до синяков и думает, что может положить всему конец. Многого не надо: он с лёгкостью представляет, как выпивает Кацуки до дна, выдавливает из него кровь до последней капли, чтобы в ней же потом самому и утонуть. [и тогда всё это закончится] Бакуго недовольно шипит и цокает языком. — Поосторожнее там. Проблема заключается в том, что сделать этого он не может. Ему продали чувства без срока годности, и Тодороки идёт на этот шаг снова. Он уступает, тянется, потому что пустота разъедает его изнутри [ты сдаёшься] [потому что иногда тебе кажется, что ты уже мёртв]. Его любовь к Кацуки куда сильнее, чем им обоим когда-то казалось. Тодороки чувствует себя виноватым: за злость, за обиду, за попытку его заменить. Сковавшее их непонимание медленно рассеивается. В конце концов, у каждого были свои причины. Бакуго до сих пор носит тот древний ошейник [тебе хочется обмотать его цепь вокруг ладони и потянуть] [тебе хочется, чтобы он был твоим]. Пальцы касаются грубой износившейся кожи, проводят линию вдоль, и Шото замечает искру понимания во взгляде оборотня. Тот отводит глаза, ничего не сказав. [у него ушло слишком много времени, чтобы понять] [что его свобода не стоит и ломаного гроша] [тебе предстоит узнать это самому] [по взглядам, касаниям, словам между строк] [повисшее между вами молчание становится гармонией] И Шото думает, что, возможно, всё не так плохо, как ему казалось. И Шото думает, что, возможно, ему в этом мире всё ещё есть место. И Шото думает, что, возможно, его заточение является его наградой. [и как бы он не боролся] [не выпускай его из этой клетки] [не надо]